История Александра Македонского - Квинт Курций Руф
(8) Царь, решив использовать подъем духа у воинов, снялся с лагеря уже во вторую стражу; справа у него был Тигр, слева — горы, называемые Гордиейскими. (9) Когда он вступил на этот путь, посланные вперед разведчики сообщили, что перед рассветом они догонят Дария. Поэтому, построив свои войска в маршевом порядке, он пошел сам в переднем ряду. (10) Но это был персидский заградительный отряд до тысячи человек, показавшийся большой армией; ведь если нельзя получить точных сведений, ложные от страха слухи распространяются.
(11) Выяснив это, царь с небольшим отрядом настиг бегущего к своим неприятеля, одних перебил, других захватил в плен и послал всадников на разведку, приказав им тушить огонь, которым варвары жгли веления. (12) Ведь когда бегущие враги мимоходом бросали огонь на строения и скирды хлеба, то он охватывал только наружные части, но не проникал вглубь. (13) Когда удавалось затушить огонь, обретали много хлеба, начинали накопляться и другие запасы. Это поднимало у солдат дух для преследования неприятеля: ведь поскольку он все поджигал и опустошал, надо было торопиться, чтобы он не уничтожил пожаром всего. (14) Так крайняя нужда привела к разумным действиям, ибо Мазей, сжигавший ранее селения на досуге, теперь был рад тому, что ему удается бежать, и многое оставлял врагу в целости. (15) Узнав, что Дарий отстоит от него не дальше как на полтораста стадиев, Александр, в избытке снабженный всяким продовольствием, четыре дня оставался на одном месте. (16) Тут же были перехвачены письма Дария, в которых он подбивал греческих солдат убить или выдать ему царя. Александр колебался, не огласить ли письма на сходке, так как был твердо уверен в преданности и расположении к нему греков. (17) Но Парменион отговорил его, убедив, что не следует доводить до слуха солдат таких соблазнительных вещей: ведь царь ничем не защищен от козней какого-либо одного преступника, а для алчности нет ничего запретного. (18) Царь послушался его и снялся с лагеря.
В пути один из пленных евнухов, сопровождавший жену Дария, сообщил, что она заболела и чуть жива. (19) Измученная непрерывными трудностями пути и подавленная горестным состоянием духа, она лишилась сил и тут же умерла[152] на руках свекрови и ее дочерей-девушек. С таким известием прибыл и второй вестник. (20) И царь предался стенаниям, как если бы ему сообщили о смерти его собственной матери, и обливался слезами, какие мог бы пролить и Дарий, пришел в палатку матери Дария, где она находилась при теле умершей. (21) Увидев простертую на земле, он поддался новому приливу скорби, а мать Дария, в которой новое горе освежило воспоминание о прежнем, обнимала своих взрослых дочерей, которые были утешением в общем горе и для которых сама мать должна была в свою очередь быть утешением. (22) Тут же был и ее маленький внук, особенно вызывавший жалость тем, что не сознавал несчастия, которое должно было отразиться больше всего на нем самом. (23) Можно было бы подумать, что Александр находится среди своих близких и не утешает их, а сам требует утешения. Он воздерживался от пищи, и при погребении им были соблюдены все почести, предписанные обычаями персов. Клянусь Геркулесом, он и тогда еще был достоин похвал за свое милосердие и сдержанность. (24) Он видел жену Дария всего один раз в тот день, когда она была взята в плен, когда пришел увидеть не ее, а мать Дария, и выдающаяся ее красота возбуждала в нем не страсть, а чувство гордости.
(25) Тириот, из числа евнухов, окружавших царицу, воспользовавшись смятением горюющих, проскользнул через ворота, слабо охранявшиеся, так как были обращены в противоположную от врагов сторону; он пришел в лагерь Дария, был признан стражей и приведен в палатку царя, стенающий и в изодранной одежде. (26) Увидев его, Дарий, удрученный ожиданием всяких горестных известий и не зная, чего именно бояться, сказал ему: «Твой вид предвещает мне большое горе, но ты не щади слуха несчастного, я уже свыкся со своими бедствиями, а узнать о своей судьбе часто бывает утешением в горе. (27) Неужели ты принес мне известие о том, что я больше всего подозреваю и о чем боюсь даже говорить — что мои родные подвергаются оскорблениям, ведь это для меня и, я убежден, для них хуже всяких мучений?» (28) На это Тириот сказал: «Как раз наоборот. Почет, полагающийся царицам от подчиненных, оказал твоим царицам победитель; но жена твоя недавно скончалась». (29) Тогда весь лагерь огласился не только стонами, но воплями, ибо Дарий не сомневался, что она была убита, не соглашаясь на позор. Обезумев от горя, он воскликнул: «Какое совершил я преступление, о Александр, кого убил из твоих близких, что ты так жестоко отплатил мне? Ты ненавидишь меня без вины с моей стороны; если бы ты начал справедливую войну, разве тебе пришлось бы иметь дело с женщинами?»
(30) Тириот стал убеждать его, заклиная отечественными богами, что жене его не было нанесено никакого оскорбления. Александр, мол, тоже стенал и пролил об ее смерти не меньше слез, чем он сам. (31) Но эти слова внушили любящему лишь новые опасения и подозрение; он предполагал, что такое чувство к пленнице зародилось, конечно, от обычного в таких случаях любодеяния. (32) Удалив всех свидетелей и задержав одного только Тириота и уже не плача, а тяжело вздыхая, он сказал ему: «Ты видишь, Тириот, что ложь невозможна, ведь здесь могут появиться и орудия пытки! Но не дожидайся их! — во имя богов! Если только
