Авл Геллий - Аттические ночи. Книги XI - XX

(7) Далее он [Варрон] написал относительно мест, где, согласно закону, могло быть принято постановление сената, а также разъяснил и удостоверил, что сенатусконсульт не считался правомочным, если не был принят в месте, определенном авгурами и именуемом templum (освященное место). Поэтому и в курии Гостилия, [559] и в курии Помпея, [560] и затем в курии Юлия авгуры — поскольку места эти были объявлены лишенными святости (profana) — устроили храмы (templa esse constituta), чтобы в них, согласно обычаям предков, могли приниматься сенатусконсульты. Среди прочего он оставил утверждение о том, что не все святилища (aedes) являются освященными местами (templa), и даже святилище Весты (aedes Vestae) — не есть освященное место (templum). [561]

(8) Затем он говорит, что сенатусконсульт, принятый до восхода или после заката солнца, не имеет должной силы; считалось, что те, чьими стараниями сенатусконсульт был принят в такое время, совершили проступок, подлежащий цензорскому суду.

(9) Вслед за этим в том же месте он дает множество указаний: о том, в какие дни неправомерно созывать сенат; о том, что желающий собрать сенат должен сперва принести жертвы и провести ауспиции; о том, что, обращаясь к сенату, следует доложить прежде всего о делах божественных, а потом о человеческих; что далее необходимо докладывать либо о государственных делах в целом (infinite), либо о каждом отдельном деле конкретно (finite); о том, что сенатусконсульт принимается двумя способами: или дисцессией, [562] если [между сенаторами] есть согласие, или, если [рассматриваемое] дело сомнительно, путем выяснения мнения каждого; спрашивать же каждого следовало согласно его положению и начинать нужно было с [лиц] консульского ранга. Раньше обыкновенно первым спрашивали того, кто был избран принцепсом сената. Однако когда [Варрон] это писал, возник, по его словам, новый обычай, основывавшийся на угодничестве и личной приязни, когда председательствующий в сенате первым спрашивает того, кого хочет спросить, лишь бы он был консульского ранга. (10) Кроме того, он рассуждал также о взимании залога [563] и о назначении взыскания сенатору, который должен явиться в сенат, но не пришел. (11) Это и кое-что подобное Марк Варрон изложил в книге, о которой я сказал выше, как следует из письма, написанного им Оппиану.

(12) Однако его утверждение о том, что сенатусконсульт обыкновенно принимается двумя способами — либо путем опроса мнений, либо дисцессией, — как кажется, плохо соотносится с тем, что оставил Атей Капитон [564] в написанных им „Заметках“. [565] (13) Дело в том, что в первой книге [566] этого сочинения он утверждал, что Туберон [567] говорил следующее: никакой сенатусконсульт не может обойтись без совершения дисцессии, ибо в любых сенатусконсультах, даже тех, что принимались по докладу (per relationem), дисцессия была необходима, и сам Капитон подтверждал, что это верно. Однако обо всем этом мы, помнится, написали в ином месте — полнее и более детально. [568]

Исследование и различные мнения по вопросу о том, имеет ли префект, назначенный на Латинские праздники, право созывать сенат и проводить заседания сената

(1) Юний [569] утверждает, что префект, оставленный в городе для надзора за празднеством латинян, [570] не может созывать сенат, ибо он не является сенатором и не имеет права вносить предложения [в сенат], так как в том возрасте, когда [человек] становится префектом, он еще не достигает лет, [необходимых для вхождения] в сенат. [571] (2) Однако Марк Варрон [572] в четвертой книге „Вопросов в письмах“ и Атей Капитон [573] в первой книге „Заметок“ утверждают, что префект имеет право созыва сената. Капитон говорит, что по этому вопросу он согласен с Тубероном [574] вопреки мнению Юния: [575] „Дело в том, что и у народных трибунов, — говорит он, — было право созыва сената, хотя сами они до плебисцита Атиния [576] сенаторами не были“.

Книга XV

О том, что в „Анналах“ Квинта Клавдия написано, будто древесина, покрытая квасцами, не горит

(1) Ритор Антоний Юлиан [577] декламировал — как и всякий раз, но в тот день особенно — до невероятности приятно и с большим успехом. Ведь как правило, декламации одного и того же человека не бывают изо дня в день одинаково удачны. (2) Итак, мы, его друзья, окружив [Юлиана] со всех сторон, сопровождали его домой. Когда же наконец мы подошли к холму Циспию, [578] то заметили некую инсулу, [579] охваченную огнем; [дом] был многоэтажным, и уже сильно пламенело все вокруг. (3) Тогда кто-то из сопровождавших Юлиана сказал: „Велики доходы собственников имущества в городе, однако же опасности гораздо значительнее. Если бы могло существовать средство, чтобы в Риме не столь часто горели дома, я бы, клянусь Геркулесом, продал свои сельские владения и купил собственность в городе“. (4) Юлиан же, обратившись к нему, с приятной изысканностью, которая была ему свойственна при беседе, сказал: „Если бы ты читал девятнадцатую книгу „Анналов“ Квинта Клавдия, [580] прекрасного и в высшей степени заслуживающего доверия писателя, тебя бы, конечно, Архелай, полководец царя Митридата, [581] научил, каким способом и средством защититься от огня, чтобы ни одна из твоих деревянных построек не оказалась охваченной пламенем и не сгорела“.

(5) Я спросил, каково же это чудесное средство Квадригария. (6) [Антоний Юлиан] ответил: „Вот что я обнаружил в этой книге. Когда Луций Сулла [582] осаждал Пирей в Аттике, а с противной стороны обороной города руководил Архелай, полководец царя Митридата, деревянная башня, возведенная ради защиты [города], не могла загореться, хотя и была со всех сторон окружена огнем, потому что была покрыта квасцами [по приказу] Архелая“.

(7) Слова самого Квадригария из этой книги таковы: „После того как Сулла долгое время прикладывал усилия, [чтобы взять город], он вывел свои войска, для того чтобы поджечь одну из деревянных башен Архелая, которую тот выдвинул вперед. [Сулла] явился, подошел, подложил древесину, отогнал греков, поднес огонь. Поджечь ее пытались достаточно долго, но так и не смогли это сделать. Дело в том, что Архелай [приказал] обработать весь материал квасцами. Сулла подивился тому вместе с воинами, и после того как не смог поджечь [башню], отвел войска“. [583]

О том. что Платон в своем сочинении „О законах“ утверждал, что веселые призывы пить больше вина на пирушках не лишены пользы

(1) Некто с острова Крит, проводивший жизнь в Афинах, утверждал, что он философ — платоник, и сильно желал таковым казаться. (2) Был же он человеком никудышным, болтуном, хвастающимся собственными достижениями в греческом красноречии. Кроме того, из-за пристрастия к вину он напивался до того, что становился посмешищем. (3) На пирах молодых людей — каковые нам было привычно устраивать в Афинах в седьмой день месяца — он, едва трапеза подходила к концу и начинались приятные и полезные речи, попросив тогда тишины, чтобы его слушали, заводил речь, выражаясь многословно, пусто и бессвязно, побуждая всех к питию и заявляя, что делает это по предписанию Платона, [584] ибо Платон, по его словам, в книгах, названных им „О законах“, в изобилии возносил хвалу пьянству, считая его полезным для добропорядочных и доблестных мужей. Среди таких речей он [и сам] топил весь свой ум в большом количестве бокалов, выпиваемых один за другим, утверждая, [что вино] является своего рода стимулом и средством возбуждения (incitabulum) [585] для ума и доблести, раз вино наполняет разум и тело человека страстью.

(4) На деле же Платон в первой и второй книгах „О законах“ [586] вовсе не хвалил, как полагал этот бездельник, ту наиболее отвратительную разновидность пьянства, какая обыкновенно расстраивает и расслабляет умы людей. Однако он и не осуждал несколько более щедрого и любезного приглашения к винопитию, которое происходит с ведома неких, так сказать, распорядителей и предводителей пиров, остающихся трезвыми. (5) Ибо он полагал, что у умеренных и порядочных людей при возлияниях, благодаря расслаблению, восполняются и восстанавливаются душевные силы, необходимые для возобновления дел, совершаемых в трезвом состоянии, а [сами] они, приходя мало-помалу в лучшее расположение духа, с большей легкостью вновь берутся за труды. Кроме того, [он считал, что] если кто-то таит в себе дурные наклонности и страсти, прикрытые некоей достойной уважения стыдливостью, то все они проступают при раскрепощении, дарованном вином, не причиняя особой опасности, и легче поддаются исправлению и исцелению.

(6) В том же месте Платон сказал и следующее: не следует ни избегать, ни с презрением отвергать этого рода упражнения в сопротивлении неистовому воздействию вина, и не кажется в достаточной степени сдержанным и умеренным никто из тех, чья жизнь не подвергалась испытаниям среди опасностей заблуждений и соблазнов наслаждений. [587] (7) Ибо если того, кому неизвестны наслаждения и прелесть пиров и кто им совершенно чужд, случайно или желание приводит к участию в подобных радостях, или случай тому способствует, или необходимость вынуждает, то нередко его пленяет [все это], а ум и душа [такого человека] не остаются спокойными, но колеблются под воздействием неких новых впечатлений. (8) [Платон], следовательно, думал, что следует собраться и, словно в боевом строю, лицом к лицу сражаться с наслаждениями и с вольностью, проистекающей от вина для того, чтобы быть защищенными от них не бегством и не отсутствием нашим, но силой и постоянным присутствием духа, дабы мы заботились об умеренности и сдержанности ограничением потребления и в то же время, согрев и укрепив душу, очищались бы, если в ней присутствует холодная грусть либо постыдная робость.