О милосердии - Луций Анней Сенека
Развязку ускорила попытка мятежа, названная историками «заговором Пизона», по имени знатного и богатого сенатора, которым планировали заменить Нерона. Выбор выдает планы конспираторов: Гай Кальпурний, совершенно не годившийся в управленцы, зато писавший стихи, игравший на лире и декламировавший речи, обязан был на троне бездействовать, так же как при Сенеке это делал Нерон; фактическое управление осуществлялось бы другими. Договориться, кто именно станет во главе сената, заговорщики не сумели, план был провальным с самого начала, и поверить Диону Кассию, что этот план составил сам Сенека вместе с префектом претория Фением Руфом, никак нельзя. Здесь Дион, как и живший в эпоху Антонинов военный писатель Полиэн, по чьим словам, Сенека замыслил покушение на принцепса в сообществе самого Пизона107, расходится с Тацитом, причем снова очевидно, насколько трезвее анализ римского историка, получавшего сведения о событиях из уст их непосредственных свидетелей. Сенека не планировал убийства Нерона — хотя бы потому, что знал цену людям, с которыми пришлось бы сотрудничать в этом деле. Он не участвовал в заговоре — хотя бы потому, что возле Кальпурния Пизона едва ли стал бы тем, чем был подле своего ученика. Фений Руф, командовавший преторианцами при Тигеллине, во всем уступал Бурру (и предал заговорщиков); нет сведений о том, что философ был с ним дружен. Догадывался ли он о готовящемся покушении? Тацит не рассказывает разговоры о предопределенной для Сенеки заговорщиками роли главы государства: эти слухи и дали почву для измышлений, отраженных позднейшими историками. Среди немногих близких, дружбу с которыми Сенека сохранил, могли оказаться причастные к заговору. Соучастником Пизона был племянник философа Лукан, о заговоре определенно был извещен и отец Лукана — Мела108, а возможно, и старший брат Сенеки — Галлион. Все они погибли вскоре после него. От общения с Пизоном он отказался, хотя и отписал прозорливо, что его, Сенеки, здоровье зависит от того, будет ли цел Пизон. Только об этом Нерону и донесли, других обвинений не было, хотя заговорщики, как бывает в таких обстоятельствах, страшась смерти и пыток, доносили на самых близких людей, клеветали, преследовали друг друга, участвуя даже в казнях.
Итак, упреки в злом умысле против бывшего ученика, а тем более клеймо «заговорщика», подтвердить нечем. Когда в последние дни апреля 65 года к Сенеке, приехавшему в одну из своих усадеб, неподалеку от Рима, явился посланный Нероном трибун преторианцев философ объявил честно, что близко не подходит к политике и не видит никаких причин «подчинять свое благоденствие благополучию частного лица». Отсюда понятно, что ему сообщили содержание доноса дословно. Ответ пересказали принцепсу «в присутствии Тигеллина и Поппеи», Нерон не поверил, осведомился, не собирается ли Сенека уходить сам (стоит привести справку Светония: император «священной клятвой клялся, что скорее умрет, чем сделает наставнику зло»)109, получил разочаровавшее его указание, произнес приговор. Далее в изложении Тацита следует прославленная сцена смерти. Ничего непоследовательного в поведении Сенеки не видим. Он не просил о помиловании, как другие, — иначе об этом сообщили бы источники Диона. Он не отговаривал от самоубийства жену, но и не советовал ей погибнуть — как описано у Диона. Истечь кровью Паулине помешали посланные императором люди110. Он сопоставил себя с афинским мудрецом, но только бездушный критик может назвать позерством эти намеки на Сократа — «заранее заготовленную» цикуту и диктовку последних мыслей в присутствии друзей: жизнелюбивому хвалителю смерти простительно желание чем-то подбодрить себя. Тацит опирался на сообщение очевидца и друга философа — Фабия Рустика. Источниками Диона Кассия могли быть Клувий Руф и Плиний Старший111. К друзьям Сенеки они не относились, и полому версия Диона не сталь поэтична: прежде чем умереть, Семена позаботился внести правку в «написанную им», читай — последнюю, книгу (надо думать, последние из «Писем», не пережившие Средневековья) и передать ее вместе с прочими писаниями надежным людям, боясь, что Нерон велит все это сжечь. Деталь кажется правдоподобной: до конца он остается внимательным к жизни, практичным мыслителем.
Финал, как и вся биография, доказывает верность самооценок, разбросанных повсюду в его трудах: Сенека «пробивается» (термин стоиков) к своему идеальному человеку, никогда не претендуя на мудрость, но и не теряя цели112. Остаться на пути, который школа назначила ему в молодости, при описанных жизненных условиях смог бы не каждый. Разбор этих условий с вниманием к источникам доказывает праздность упреков в нравственной несостоятельности. При его положении обвинения подобного рода необходимо возникали и тиражировались современниками, после его смерти их усиливают, превращая в непреложные «данные», тенденциозные историографы времени Флавиев, чьи сведения в соответствующей эмоциональной окраске заимствуют и дополняют новыми, поражающими воображение подробностями авторы II-III веков. От античных ученых их перенимает XIX век, и тем более охотно, что немецкий романтизм, конкурируя с классической древностью, перестает видеть в римском моралисте серьезного философа113. В неогуманистической науке ожили голоса времен Нерона и Сенеки. Эхо той критики мы слышим и сегодня, а значит, обязаны освободиться и освободить его нравоучительную проповедь от призрачных помех. Норм практической морали он не преступал, его дидактика не конфликтует с поступками. Стремился ли он воплотить в жизнь теоретические принципы своей философии? Чтобы ответить, объясним в завершении, какова эта философия и кого она призвана обслуживать. Нет необходимости разбирать стоическую этику во
