Юрий Рубцов - Генерал-фельдмаршалы в истории России
Царь принял эту стратегию. Соответственно ей в западных приграничных районах были размещены западные армии: 1-я (главнокомандующий — Барклай де Толли) — между Вильно и верхним течением реки Неман, 2-я (П.И. Багратион) — южнее, с интервалом в 100 км, 3-я (А.П. Тормасов) — еще южнее, на Волыни, в районе Луцка.
12 июня 1812 г. 600-тысячная «великая армия» Наполеона начала переправу через Неман. Барклай, верный намеченной заранее стратегии, отвел свои войска из Вильно на север, к местечку Свенцяны, а затем к Дрисскому лагерю. Наполеон направил для преследования свои лучшие части — кавалерию Мюрата и пехоту Удино и Нея. Безусловно, 1-я Западная армия представлялась французскому императору, стремившемуся сразу же к решительному сражению, наиболее лакомым куском: разгромив ее (120 тысяч солдат при 550 пушках), он больше чем наполовину сокращал численность всех русских войск. Но Барклай, используя несогласованность французских генералов, методично и организованно отводил войска. Задержка в Дрисском лагере, устроенном столь неудачно, что он становился настоящей ловушкой, грозила поражением, и главнокомандующий 1-й Западной армией двинулся в Полоцк, а затем к югу в Витебск, стремясь к соединению со 2-й армией Багратиона. Он хорошо помнил слова Александра I во время их последней встречи: «Поручаю вам мою армию. Не забывайте, что у меня нет другой, и пусть эта мысль никогда вас не покидает».
К 13 июля Мюрат догнал преследуемых у деревни Островно. Двухдневный бой не дал французам преимущества. Наполеоновский маршал ожидал подкреплений, чтобы наверняка покончить с упрямцами. Но не тут-то было! Бивуачные костры в русском лагере, поддерживаемые специально оставленными солдатами, продолжали гореть всю ночь, притупляя внимание французов, но вокруг огня уже никого не было: под покровом темноты Барклай увел армию к Смоленску. 20 июля войска вошли в древний российский город пусть и утомленные (за спиной с 12 июня осталось более 500 километров), но вдохновляемые надеждой наконец-то по-настоящему ударить по врагу.
Не следует преуменьшать полководческий гений Наполеона. Он с первых дней войны воспользовался 100-километровым разрывом между 1-й и 2-й армиями и, вводя в него войска, словно клином пытался рассечь отходящих, чтобы разгромить их по частям. Но ему достались достойные противники. Багратион, как и Барклай, получив приказ императора идти на соединение, не лез, что называется, напролом, а изобретательно маневрировал. Вступая в бой, не ввязывался в него намертво и стремился оторваться от французов. 22 июля две русские армии, наконец, соединились в районе Смоленска. Главная задача — сохранить войска, не распылить их в приграничных сражениях — была решена.
Но что следовало делать дальше? Как и прежде отступать? В армии, однако, все чаще звучал вопрос: доколе? Центральным он оказался и на военном совете в Смоленске, состоявшемся 6 августа. Багратион горячо, даже яростно ратовал за переход в наступление. Барклай, вступивший в командование обеими соединившимися армиями, стоял за дальнейший отход, но остался в меньшинстве. Тем не менее, он нашел в себе мужество, чтобы провести в жизнь свой замысел.
Смоленское сражение (4–6 августа), вопреки желанию Багратиона и других «горячих голов», как, впрочем, и Наполеона, не стало генеральным. После жарких боев и стычек в окрестностях города и под его стенами, в которых французы потеряли только убитыми 20 тысяч человек, а русские вдвое меньше, Барклай приказал отходить…
Принимая стратегически верное решение, Михаил Богданович одновременно предвосхитил свою отставку. Влияние на царя тех, кто требовал убрать «немца» — генералов П.И. Багратиона, Л.Л. Беннигсена, А.П. Ермолова, брата царя великого князя Константина, было слишком велико. Новым главнокомандующим всей русской армией 17 августа стал М.И. Кутузов, которого Александр I был вынужден назначить, невзирая на давнюю неприязнь к полководцу. Барклай же, жестоко страдая от двусмысленного положения, накануне Бородинского сражения 24 августа направил императору письмо, в котором просил увольнения от службы: «Я не нахожу выражений, чтобы описать ту глубокую скорбь, которая точит мое сердце, когда я нахожусь вынужденным оставить армию, с которой я хотел и жить и умереть. Если бы не болезненное мое состояние, то усталость и нравственные тревоги должны меня принудить к этому…»
А.Адам. На бородинском поле вечером 5 сентября. 1830
В.В. Верещагин. Конец Бородинского боя. 1899–1900
Но с отставкой пришлось повременить. При Бородино генерал руководил действиями центра и правого крыла русской армии и руководил блистательно. «Среди ужасов и смерти, — писал о нем Д.Н. Бантыш-Каменский, — удивлял всех своим хладнокровием, присутствием духа… Когда Наполеон с главными силами устремился на центр, то счел за нужное подкрепить оный последними резервами, лично вел войска, ехал впереди них в полном генеральском мундире»[13]. Под ним было убито и ранено пять лошадей. Уцелели немногие из его адъютантов, но самого Барклая смерть не коснулась даже крылом, хотя, как позднее он признавался императору, жизнь тяготила его, и гибелью на поле брани он надеялся примириться с укорявшей его Россией.
В день Бородина такое примирение состоялось. Его закрепила и высокая награда — орден Св. Георгия 2-й степени. Это обстоятельство, тем не менее, не размягчило дух Барклая, его привычку руководствоваться только собственной убежденностью и не поддаваться слепо чужому мнению. 1 сентября на знаменитом военном совете в Филях он, по-прежнему считая первоочередной задачей сохранение армии, твердо высказался за оставление Москвы без боя (см. очерк о М.И. Кутузове). Как же его поведение было созвучно девизу фамильного княжеского герба — «Верность и терпение»!
На этом его участие в событиях собственно Отечественной войны завершилось: из-за болезни и тяжелого морального состояния генерал покинул театр военных действий. Было удовлетворено и его прошение об отставке с поста военного министра. Но, вопреки расхожему мнению, Барклай де Толли не ушел после этого в тень. Он еще немало послужил России, и боль нанесенной ему несправедливой обиды постепенно растаяла.
В феврале следующего, 1813 г., в ходе заграничного похода русской армии он вступил в командование 3-й армией, а после смерти Кутузова — объединенной русско-прусской армией. Победы вверенных ему войск и высокие награды не заставили себя ждать: за отличия в сражении при Буцене (8–9 мая) — орден Св. Андрея Первозванного, за победу при Кульме (18 августа) — орден Св. Георгия 1-й степени, за победу в Лейпцигской битве (4–6 октября) — графское достоинство, за взятие Парижа (18 марта 1814 г.) — чин генерал-фельдмаршала. В августе 1815 г. Барклай де Толли был возведен в княжеское достоинство. Позднее, через несколько лет после его кончины, император Николай I повелел присвоить его имя карабинерному полку, оставшемуся в анналах русской армии, как 4-й гренадерский Несвижский генерал-фельдмаршала князя Барклая де Толли полк.
Полководец обладал почти всеми чинами, орденами и достоинствами Российской империи. Но чувствовал ли себя триумфатором? Вероятно, нет, ибо непосильным оказался груз перенесенных им нравственных страданий и напрасных обид, которые явно ускорили его кончину. Его образ в высшей степени соблазнителен для творческого вдохновения писателей, поэтов, драматургов. В стихотворении «Полководец» А.С. Пушкин признавался, что в знаменитой Военной галерее Зимнего дворца среди портретов героев войны двенадцатого года больше всего его влечет портрет именно Барклая:
О, вождь несчастливый! Суров был жребий твой:Все в жертву ты принес земле тебе чужой.Непроницаемый для взгляда черни дикой,В молчанье шел один ты с мыслию великой,И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,Своими криками преследуя тебя,Народ, таинственно спасаемый тобою,Ругался над твоей священной сединою.
Отвечая на обвинения иных ультрапатриотов, увидевших в этом стихотворении попытку оскорбить чувство национальной гордости и унизить память о Кутузове, Пушкин восклицал: «Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая де Толли потому, что Кутузов велик?.. Барклай, не внушающий доверенности войску, ему подвластному, окруженный враждой, язвимый злоречием, но убежденный в самом себе, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом»[14]. Остается добавить, что время расставило все по своим местам: благодарные потомки помнят своего национального героя. Михаилу Богдановичу установлены памятники в Москве (у музея «Кутузовская изба») и в Санкт-Петербурге (у Казанского собора).
Князь Александр Иванович Барятинский (1815–1879)
