Сергей Кучеренко - Рыбы у себя дома
Я подолгу смотрел и на угасающую Светлую у ее гнезда, и на других, а думал не столько о них, сколько о бугре и отложенных в нем икринках, в которых уже началось нечто не менее таинственное, чем загадочные кочевья взрослых. Через 90, а то и 120 дней они превратятся в крошечные личинки с полспички, с пузырьком оранжевого жирка на брюшке, и еще два-три месяца будут подрастать здесь же, в родительском гнезде. Весной, когда личинки превратятся в мальков-пестряток почти со спичку, начнется в своем роде тоже грандиозное кочевье по вешним и летним водам, но в ином направлении — к морю. Малыши достигнут цели через 4–5 месяцев — в августе. Далеко не все приплывут, ибо слишком много встретится желающих проглотить крошечное существо.
Средняя плодовитость летней кеты 2,5 тысячи икринок, осенней — три семьсот. По исследованиям ихтиологов, при икромете уплывает и погибает 22–25, до 42 процентов икринок. Допустим, под бугром оказывается их около двух тысяч у первой расы и три — у второй. Вроде бы достаточно для воспроизводства. Но все же немало икринок остается неоплодотворенными или гибнет на первых стадиях дробления яйцеклетки. В гнездовых буграх за зиму гибнет 70–80 процентов икры, потому что очень трудно жить личинкам в ледяной воде под каменным слоем! Да если он начнет промерзать… А вокруг бдят прожорливые хищники… И потому не приходится удивляться, что из гнезда уплывают вниз по течению, к морю, от двух до трех сотен, а то и несколько десятков мальков на гнездо, моря же достигнет в лучшем случае один из двух.
Сплывая тысячами тысяч струй и потоков, мальки навсегда запоминают их чередование, да так надежно, что через три-четыре года пойдут вспять точно этим же путем. Как запоминают и как вспоминают — никто до сих пор точно не знает.
Впрочем, ученые все больше склоняются к мысли, что отыскивают лососи свои реки по запаху их вод. С блокированными ноздрями рыба блуждает. А тонкость обоняния у нее просто невообразима. Доказано, что семга улавливает в море запахи родной реки за 800 километров, кета же в этом своей родственнице вряд ли уступает. И меньше остается удивления, когда узнаешь, что лососевые способны ощутить в воде вещество, одна часть которого растворена в ста миллиардах частей воды.
Сколько стрессов мальку приходится испытывать день ото дня с той поры, как вынырнет он из каменной родительской колыбели! Он всего боится: света и тени, шума и тишины, громилу-тайменя и шавку-пескаря. Но понемногу все же сплавляется вниз, то и дело передыхая в затишных местах, для путешествия предпочитая дню ночь. В темноте все же безопаснее.
Странные это существа — кетовые малечки. Такие крошки, а во рту острейшие зубки. С аппетитом здорового малыша едят планктон и бентос. Продукты разложения трупов родителей им тоже на пользу, пусть и не всегда прямым путем, а через резко возрастающую массу придонного органического вещества. Так и живут в ставших родными шумных потоках: днем прячутся и воровато питаются, ночью спешат плыть. Лишь выбравшись на просторы Амура, где вода помутнее, «седлают» наиболее быстрые струи и несутся днем. И часто несутся поверху, а тут чайки, крачки — как много пестряток гибнет в их ненасытных желудках!
Но всему приходит конец, и многомесячному сплаву мальков тоже… Море — вот оно. И здесь-то, на привольных, богатых кормами пастбищах, из большеглазой круглоголовой малявки-крохотульки всего за три года вырастает могучий отважный красавец! Серебряный силач! Тот самый, который после долгих странствий по тихоокеанским просторам возмужания ринется в великое безвозвратное плавание до затерянной в горах холодной речушки.
Горбуша — ближайший родственник кеты. В известной мере — ее уменьшенная копия с укороченной жизнью. Средние размеры горбуши-серебрянки, только что двинувшейся на свои родовые нерестилища в Нижнем Амуре: длина 42–52 сантиметра, вес самцов 1,7 (от 0,7 до 3,2) килограмма, самок — 1,3 (0,5–1,9) соответственно.
У этих серебрянок есть и характерная особенность в окраске — пятнистость. Сначала, еще в море, возникает много мелких темных пятнышек на хвосте, в речке более крупные горошины появляются на спине и боках. Вскоре голова чернеет, тело коричневеет, темнеет… И еще более резко, чем у кеты, деформируется тело самцов. Горбуша — точнее не скажешь.
Ее жизненный цикл стереотипно лососевый. Зрелость — в возрасте около двух лет, нерест — в горных речках, личинки появляются через 3–4 месяца — к концу декабря, а в мае — июне чисто-серебристые мальки докатываются до устья реки. К морю они плывут гораздо быстрее кетовых пестряток, потому как жить им в два раза меньше и во всем нужно спешить.
Горбуша теплолюбивее кеты, а потому в северную часть Тихого океана заходит ненадолго. А в пище весьма разборчива — предпочитает высококалорийный харч — рыбу, ракообразных… И потому растет быстрее кеты, созревая менее чем за полтора года, а точнее — за одно лето и зиму, ибо в начале второго лета уже собирается в дальний трудный поход.
Горбуша поднимается по Амуру недалеко — километров до шестисот — семисот. Не выше устья Гура. Входит в лиман в июне сначала одиночно, а вскоре чрезвычайно густыми рунами, потом торопливо разбредается по мелким быстрым речкам и протокам, заполняет многочисленные горные ключи.
Основная часть спешит в Амгунь. Будто бы в нежелании мешать кете нерестится на более быстром течении, выбирая галечник покрупнее. Брачные процессы совершаются в июле — августе, с затуханием к середине сентября. Все почти так же, как у кеты: образование пар, яма, икромет, бугор. И обязательная гибель…
Мне приходилось видеть штурм горбушей рек на подступах к нерестилищам. Было это в горной тайге в разгар лета, когда весь мир заливало горячим солнечным сиянием, и казалось, будто не знобкая вода мчалась по галечным руслам, а тяжелое расплавленное серебро или ртуть. Вода ревела на мелких перекатах и отдыхала, покойно заполнив плесы. Она ярилась на крутых поворотах в бесплодных устремлениях разбить и опрокинуть скалы и, ослабев, как бы извиняясь за короткую злость, с тихим журчанием растекалась по мелким косам, стараясь дотянуться до зеленой тальниковой поросли.
…Экспедиционная палатка летом обычно устанавливается с того края речной косы, где мель обрывается к устью глубокого залива или протоки, а до матерой тайги с сушняком рукой подать. Ветерком сдувает гнус и несет какую-то прохладу, чистая глубь тут же, и спиннинг бросать есть куда, и закидушку поставить где, червей и короедов раздобыть. А зверовая тропа рядом, и можно по ней выйти на другие тропы и ходить по ним весь день в охотоведческих заботах… Вечером задумчиво смотреть на полыхание зари, ночью слушать переливы речных струй на разных по высоте и мощи, но одинаково чистых ладах, внимать безмолвной перекличке звезд…
И вот приходит день, когда на перекат врывается небольшой косяк сильной серебристой рыбы. Воды там мало, но бешен ее напор, а рыба в каком-то безумстве рвется ей навстречу, отчаянно извивается между скользкими камнями. И даже валится набок, но все равно яростно трепещет, рвется вперед и вперед, безошибочно чувствуя, что где-то совсем рядом спокойная глубина, в которой можно отдохнуть.
Это гонцы горбуши — тоже самые крепкие, смелые и нетерпеливые «мужи». Первопроходцы этого года. Вожаки.
Они еще «в теле» и серебристы, и блеск чешуи пока не затмевает едва выступившие воронение да пятнистость на спине. Они спешат на нерестовые плесы, чтобы очистить их от всей посторонней рыбы и подготовить к приходу основных косяков, которые теперь в нескольких трудных днях пути отсюда. Гонцы им прокладывают дорогу.
Эти авангардные первенцы перекат одолели дружно, но еще не успокоились, не погасили штурмовую инерцию и возбужденно вспарывают плесовый глянец в стремительных прыжках… Но вот их хотя и не видно, да можно догадаться, что сейчас они завернут в глубокую тишь и постоят там десять — пятнадцать минут, чтобы опять с новой силой ринуться вверх, к холодным истокам реки. И сколько еще перекатов придется им одолеть!
…Первый отряд гонцов прошумел утром, второй подоспел к вечеру. Ночью, слышно было, прорвались уже три небольших косяка. А рассвет принес вовек незабываемое зрелище: горбуша одолевала перекат бессчетными полчищами. Одно за другим набегали они. Когда рыба врывалась на перекат, казалось, что из воды поднимается холм из неистовых и жарких ртутно-серебристых рыбьих тел. Живой таран взметывал тучи брызг, они закрывали горные дали, а вместо них загоралось яркое и чистое радужное многоцветье.
Сильные одолевали преграду единым махом, те, что послабее, отступали, и их сносило вглубь — они там передохнут, сплывутся, скопятся и снова дружно бросятся на трудный перекат… У некоторых будут и третьи попытки, и четвертые, но все пройдут его.
В ночной тишине становилось слышно, как иные косяки проходили плес верхом, и создавалось впечатление, что вода вскипала. Это означало, что лососям уже тесно было идти по речному дну, не осталось места в толще потока, и они вынужденно занимали его верхние слои. А у перекатов возникали такие заторные накопления рыбы, что вода бело бурлила часами, успокаивалась ненадолго и снова закипала. А над рекою сияли радуги с утра до вечера, и разрывало ее несмолкаемым плеском и день, и два, и три, вся река от кривуна до поворота кипенно белела, светясь даже ночью.
