Формулы языковых мутаций - Светлана Владимировна Марковская
Но что же, в таком случае, значит отрицание? «Ле» иврита, «ма» и «йок» тюрок, «а» санскрита, «ну» в молдавском, no в английском? Когда чего-то нет — оно умерло, ушло. Было — и сплыло. Слог «ма» означает землю и воду во множестве языков: иврит, тунгусо-маньчжурские, финно-угорские, алтайские. Причем именно так, единой формулой «земля-вода». Аналог в русском языке — выражение «мать сыра земля». А слог «на» означает землю-воду на языке ненцев и эвенков. Нун — богиня воды в Египте. Сравним: единица — one, а мать — ана во многих евразийских языках. Это очень древний корень. То есть отрицание восходит к понятию воды-земли и означает примерно «взято, унесено водой». В финноугорских языках названия рек часто восходят к формантам ук и лей. Отсюда, вероятно, отрицательные частицы «йок» и «ле».
Итак, значение частиц да и нет восходит к древнейшим словам: к причастиям от глаголов «быть, иметь» и «течь, литься». Последние, в свою очередь, происходят от слов, обозначающих реку, воду. В молдавском есть на этот счет фразеологизм: «Со дус пе апа рыулуй» — так говорят о чем-то, что исчезло. А означает он буквально «»унесено рекой».
Примем за аксиому, что все части слов когда-то что-то значили. Невозможно представить ситуацию, при которой древние люди договариваются: пусть этот слог обозначает окончание женского рода, а этот — первого лица. Флективные языки — продукт развития агглютинативных языков, складывающих слова подобно кирпичикам. На примере молдавского языка это прекрасно видно: лукрез (работаю) — лу кар — ес, или «бревна таскать я».
Становым хребтом древних языков был глагол, к которому добавлялись детерминанты, уточняющие, как, когда и с кем действие происходило. Молдавское словосочетание «плекасе бочиндо» переводится примерно так: к тому времени он (она) ушел, оплакивая ее. А ведь молдавский — язык флективный, в отличие от финноугорских и тюркских.
В третьем лице молдавские глаголы не различаются по роду ни в настоящем (как и в русском), ни в прошедшем времени. А вы задумывались, какой смысл в роде как грамматической категории? Ровно никакого. Чем ель отличается от елки, а бурьян от травы? Зачем были нужны эти сложности? Я думаю, это остатки двух параллельных систем языка — мужской и женской. Судя по мифам, так оно и было: у женщин и у мужчин были разные языки. Или так: один язык был священным, другой — профанным. И священный язык был женским, потому что первыми служителями богов были жрицы, а первые боги — это богини-матери. Значит, были параллельные показатели склонения существительных. Прилагательные изначально едва ли склонялись, да их и не было. Первые слова — глаголы, которые могли быть также чем-то иным, существительным или прилагательным (причастием). Так, прилагательное смелый — причастие глагола сметь. Показатели множественного числа в иврите разные для мужского и женского рода: мэдинот (ж. род, страны) — но элохим (м. род, боги). Посмотрите на русские примеры: один — одна, два — две. Трое мальчиков — но три девочки. Пятеро, шестеро, семеро — все это слова мужского рода. Здесь суффикс оро восходит к числительному уро, один. У меня есть карандаш — одна штука. Почему не один штук, удивляются тюркоязычные народы, у которых понятия грамматического рода нет от слова совсем. Кстати, в древнерусском было целых шесть склонений, видимо, от разных языков, причем в процессе исторического развития формы сильно изменились. Так что искать следы мужского и женского языка бессмысленно.
Окончания множественного числа должны, по логике, восходить к личным местоимениям множественного числа. В эрзя 1 лицо мон, в множественном числе монь, второе лицо тон — тонь, третье лицо сон — сонь. Наши вещи, мужские, помечаются местоимением монь: элохим от элохимонь. Ваши, женские — местоимением тонь: мэдинотонь или мэдинот.
Рассмотрим личные окончания глаголов. Ясно, что они тоже восходят к каким-то значащим словам. Например, к личным местоимениям или вспомогательным глаголам. Возьмем глагол есть: я ем, ты ешь, он ест. Ясно, что это тот же самый глагол, что и быть, существовать: я есмь, ты еси, он ест. Но обратите внимание, больше глаголов с таким окончанием первого лица в русском языке нет: я пою, верю, живу и т. д. Откуда это у? Не от местоимения первого лица эго ли? То, что окончание оказалось стянуто, обломано, ничего удивительного нет. Сравним со спряжением молдавского глагола иметь:
1 лицо ам, авем, 2 лицо ай, авець, 3 лицо аре, ау.
В в форме множественного числа здесь появилась как прокладка между двумя гласными, а позже перешла в б, как все греческие в, отсюда хабитатор или обитатель. Эв в тюркских языках — дом, а аба — мать, то есть хозяйка дома.
А теперь глагол брать: 1 лицо еу, луэм, 2 лицо ей, луаць, 3 лицо е, еу. В древнерусском глагол иметь: иму, имешь, имеет. Но это глагол уже производный, потому что в текстах встречается: «поя», в значении «взял». То есть древнерусская и молдавская формы глагола е (брать), яти вполне себе совпадали.
Для молдавского такое окончание 1 лица тоже редкость. Вот еще несколько таких примеров: рым (рою), фэрым (ломаю). А вот в прошедшем времени окончание — м очень даже употребительно. Практически без исключений: читям, луам, скриям (читал, брал, писал). В болгарском в настоящем времени 1 лицо — м регулярно.
В остальных случаех в молдавском используется латинская и древнерусская система окончаний, в которых конечная гласная отпала, за некоторым исключением: вреу (хочу), беу (пью).
При спряжении некоторых глаголов, как мне кажется, используется вспомогательный глагол есте (быть): чит-еск (читаю), чит-ешть (читаешь), чит-еште (читает). Буквально: читающим являюсь, являешься, является. То есть
