Денис Шевчук - Экономическая журналистика
Мат, как и вообще грубая, обсценная лексика и фразеология, несет с собой определенное мироощущение – интеллектуальный и эмоциональный примитивизм, недоброжелательность и агрессивность и т. п.
То, что в силу ряда причин (см. главу 4) мат получил сейчас несвойственное ему широкое распространение, не может изменить нашего отношения к этому явлению. Ведь распространение преступности не влияет на нашу оценку каждого правонарушения!
Значит, правильно было бы осуждать (морально и юридически) все случаи публичного употребления мата?
Морально, вероятно, да. А вот что касается юридической стороны, здесь следует основательно разобраться в каждом отдельном случае. Так, понятие оскорбления не сводится к употреблению неприличной формы: оно предполагает также направленность на конкретное лицо (адресата) и умышленность. Нельзя осудить человека за оскорбление на том только основании, что он публично употребил матерные слова: необходимо для этого доказать, что они относились к истцу (были адресованы ему) и что это употребление было с умыслом унизить и оскорбить истца. Точно так же юридически бессмысленен приговор по делу газеты «Мать», где фигурирует обвинение в злостном хулиганстве, предполагающее умысел на нарушение общественного порядка (кстати, употребление нецензурных слов, равно как приставание к гражданам, квалифицируется законодателем как мелкое хулиганство).
Так что же такое «инвективная лексика» (фразеология) с юридической точки зрения?
Это слова и выражения, заключающие в своей семантике, экспрессивной окраске и оценочном компоненте содержания интенцию (намерение) говорящего или пишущего унизить, оскорбить, обесчестить, опозорить адресата речи или третье лицо, обычно сопровождаемое намерением сделать это в как можно более резкой и циничной форме.
К инвективной лексике относятся, в частности:
• ругательная нелитературная лексика, чаще всего взятая из жаргонов и диалектов,
• обсценная лексика (мат),
• грубопросторечная лексика, входящая в состав литературного языка,
• литературные, но ненормативные слова и выражения 1, 2, 3 и 5 разрядов (см. выше).
Каковы функции мата в речевом общении?
Их несколько. Главная: оскорбить, унизить, опорочить адресата речи. Далее: сигнализировать о принадлежности говорящего к «своим»; продемонстрировать собеседнику свою реакцию на систему тоталитарных запретов; показать, каким свободным, раскованным, «крутым» является говорящий; сделать речь более эмоциональной; разрядить свое психологическое напряжение и нек. др.
Итак, что нужно знать юристу и журналисту о лингвистическом «статусе» инвективной, ругательной, обсценной лексики и фразеологии?
• Следует различать инвективную и неинвективную лексику, т. е. такую, которая предполагает намерение оскорбить или унизить адресата или третье лицо, и такую, которая является экспрессивной (содержит в себе негативную оценку и/или эмоционально-экспрессивный компонент), но такого намерения не предполагает.
• Внутри инвективной лексики надо различать литературную (относящуюся к русскому литературному языку) и внелитературную или нелитературную, например жаргонную. Ко второй группе относится и обсценная лексика (мат).
• В рамках «литературной» инвективной лексики тоже есть различные группы. Во-первых, это книжная лексика с инвектив-ным значением (мошенник, проститутка). Здесь может возникнуть ситуация клеветы (так как, назвав человека таким словом, мы обвиняем его в нарушении законодательства или норм общественной морали; вполне возможно, что это не соответствует действительности). Во-вторых, это эвфемизмы для подобных слов, казалось бы, «щадящие» адресата, но на самом деле несущие такую же ин-вективную нагрузку (дама легкого поведения). В-третьих, это переносное, метафорическое употребление таких слов (ср. бессмертное выражение политическая проститутка). Оно чаще связано с ситуацией оскорбления. Наконец, в-четвертых, есть группа вполне литературных слов инвективной семантики, однозначно связанных с оскорблением, – вроде стерва, мерзавец, подонок.
• Употребление не только литературной, но и нелитературной инвективной лексики и фразеологии далеко не всегда связано с оскорблением, клеветой, вообще унижением чести и достоинства. Это зависит от конкретной функции такой лексики, в особенности от наличия или отсутствия умысла на унижение чести и достоинства; во всяком случае, если такой умысел не доказан, обвинить говорящего (пишущего) невозможно. Это зависит от конкретной ситуации общения, включая в эту ситуацию и характер отношений между участниками речевого акта. Например, можно ласково назвать человека сукиным сыном (и даже себя самого – ср. Ай да Пушкин, ай да сукин сын!). Это зависит также от уровня речевой культуры говорящего или пишущего – бывает, что он просто не способен оценить степень несоответствия своей речи требованиям общественной морали.
• Особый случай (не рассмотренный ниже, в главе 4) – это инвективное употребление слов или словосочетаний, которые не содержат в своей семантике инвективного компонента и в лучшем (худшем?) случае имеют экспрессивную окраску (мальчики в розовых штанах), а порой и ее не имеют (завлабы). Как ни удивительно, в устах определенной социальной группы людей даже слова профессор, академик могут приобретать инвективный характер. Однако доказать такой инвективный характер почти невозможно, хотя интуитивно каждый из нас (в определенном контексте) его ощущает.
Вернемся к нашим первым вопросам. В свете всего сказанного как следует трактовать унижение чести и достоинства?
Нам представляется, что вопрос об унижении чести и достоинства упирается в понятие «нарушение моральных принципов» (потому что «нарушение действующего законодательства» установить в принципе несложно). Универсальных моральных принципов не существует – речь может идти только о принципах христианской морали (десять заповедей и т. д.) или о неписаном моральном кодексе данного конкретного общества в данный период его развития. Например, адюльтер противоречит и христианской морали («не пожелай жену ближнего своего»), и господствующей морали современного постсоветского общества, как, впрочем, и советского, но отношение к нему в постсоветском обществе более терпимое, чем в советском. Еще более терпимое отношение к нему было характерно для определенной социальной прослойки во Франции XVIII века (перед Великой Французской революцией, в период Директории). Иначе говоря, это вопрос исторической этики и социальной психологии. Но оценки существования и характера этих моральных принципов участниками коммуникативного акта и теми, кто этот акт оценивает (например, судом), могут расходиться.
Что можно сказать еще об одном понятии – «принятая в обществе манера общения», без разъяснения которого «повисает в воздухе» важное понятие неприличной, нецензурной и пр. формы?
Представляется, что в праве продолжает существовать уже давно отвергнутое лингвистикой, в частности теорией культуры речи, и социальной психологией представление о том, что в обществе существует только одна общепринятая норма (поведения, культуры речи и т. д.), которой следует придерживаться и которую не рекомендуется нарушать. На самом же деле таких норм много, мы давно уже говорим, например, не о «языковой норме», а о «системе языковых норм», которые варьируются в зависимости от характера и конкретных условий общения, системы отношений между участниками общения, их возраста и пола, цели общения и многих других факторов. В частности, то, что нормативно для межличностного общения, может оказаться нарушением нормы, скажем, в массовой коммуникации. То, что вполне допустимо в компании подростков или молодежи, нередко нарушает нормы общения людей старшего поколения и т. п. Существенно подчеркнуть, что именно сейчас границы между различными нормами (в речи, как и в общении) сдвинуты и отчасти размыты. Поэтому, говоря в праве о «принятой в обществе манере общения», необходимо четко определить, о какой манере (норме) идет речь в каждом отдельном случае. К сожалению, это многообразие социальных (и речевых) норм в сегодняшнем постсоветском обществе исследовано недостаточно, но юристу необходимо, по крайней мере, в принципе знать о таком многообразии и учитывать его в правоохранительной практике.
Каков самый главный вывод?
Самый главный вывод следующий. При сегодняшнем положении вероятность, что конкретное решение по делу об унижении чести и достоинства, клевете, оскорблении, компенсации морального вреда будет субъективным, спорным, юридически уязвимым, чрезвычайно высока.
Это вызвано тем, что все или почти все основные понятия права, связанные с этим кругом дел, не имеют объективного и операционального определения и толкования. С одной стороны, не вполне ясно, какое содержание в них вкладывается (должно вкладываться). С другой стороны, они не допускают непосредственного применения на практике (или такое применение оказывается противоречивым). Благодаря этому открываются обширные возможности для «политизации» гражданских и уголовных дел, связанных со СМИ, давления на СМИ со стороны власти, манипулирования общественным мнением, сознательной дискредитации «недружественных» органов печати и отдельных журналистов. В то же время крайне затрудняется рассмотрение случаев, где имеет место действительное унижение чести и достоинства представителей государственной власти, в частности со стороны оппозиционных органов печати.
