Александр Иличевский - Город заката

62

МНОГОЕ, ПОЧТИ ВСЁ

Проще забыть свое имя, чем этот город.Воздушный, светлый, его камни раскалены              добела Богом.Он дрожит от осенних праздников от песенпокаяния, радости и прощения,от флагов, полощущихся ветром, от стаи              скворцов,певучей тучей развевающейся над              черепичными крышами.На улицах порой некуда упасть яблоку,будто вся Франция, весь Манхэттенприбыли сюда насладиться отчизной;каменистыми пляжами Кинерета,песчаной подушкой Средиземноморья.И чернильно-синее море предстает взгляду,который направлен из глубокойобдуваемой тени древнего портового сарая:безупречно резкая линия горизонта и снопы              солнца,завалившие пляж до неба. Там и здесь стучатпляжным бадминтоном: «В Багдаде все спокойно!»И море выглядит в точности как на картинахЮрия Егорова — ослепительным шаром обратной,усеянной бликами волн перспективы. Закатзатопляет горизонт, и красные флажки на тросев запретных для плаванья местах трепещут              языкамипрозрачных ньюфаундлендов, стерегущих              купальщиков.Я жил там — в этом воздухе, полном ангелов,в этом щекочущем, будто пронизанном стаей              стрекоз,воздухе. Временамй оказывался под полной луной              на горев одиночестве, спускаясь, чтобы подняться              на другуюиерусалимскую гору, чье подножье облеплено              горящимпланктоном окон; в каждом хотелось пожить.Что мной было взято на память об этом городе,что хранит ручей времени? — на дне его — камушки воспоминаний. Не скоровремя обточит их. Я спускаюсь к ручью истановлюсь на колени, чтобы,задыхаясь от жажды, напиться всластьослепительного забвенья.Никогда не привыкну к мысли,что мертвых так много: Мамаев курган,поля подо Ржевом, Аушвиц, Треблинка, Дахау —сгустки молчания. О, какой неподъемныймонолит молчания! Ни голоса, ни шепота оттуда.Как трудно молиться в такой тишине.Как непомерна тяжесть слова.Так, значит, вот как выглядит небосо дна древней могилы, заросшей маками!Я плыву в тишине, и тлеющие закатом              верблюжьи горыпропадают во тьме востока.

63

ТОРЖЕСТВО

Мир завершен был только в двадцатом веке.              Нынчеон стоит по грудь в безвременье, и головаеще ничего не знает о потопе, о хищных              рыбах,но вода уже подобралась к губам,и, слегка отплевываясь от брызг, они говорято двадцатом веке. О том, что этот век был              последними теперь осталось только вырасти, выйтина мелководье, го есть повзрослеть, осознав,что двадцатый век был веком апокалипсиса.Иначе мы все утопнем.

Власть в мире слишком долго была в руках теней.Беда началась задолго раньше — с братоубийствавассальных соперничеств, иудовых поцелуев,опричнины, разинщины, пугачевщины,реформ Петра на человеческих костях,бироновщины, декабристов, крепостничества,Японской войны — Цусимы, Порт-Артура,              погромов,с начала Первой мировой, с начала революции,Гражданской войны, Брестского мира,              коллективизации,голода, Большого террора, баварской пивной,хрустальной ночи, Катыни, Ржева, Мамаева              кургана,войны, войны и победы, борьбы с космополитами,врачами, генетиками, диссидентами…              В результате Родинаокончательно превратилась из матери в мачехуи низвела образ человека, сделала всё возможное,чтобы сыны ее перестали ее любить.

Нелюбовь к матери — одно из самыхтяжких чувств — приводит к тому, что любовьзамещается ненавистью к себе и к другому.Ненависть есть страх, а он близок к смерти,ко лжи, небытию, ко всем тем стражникам,что служат поработителям. Двадцатыйвек оглушил и полонил человечество.Теперь надо выйти из рабства. НакормитьТретий мир — обогреть, обучить, вылечить.Привести к Аврааму его сыновей — Ишмаэля              и Ицхака.

Что оставило нам в наследствоудобрившее забытье столетие?Сонм исключений дляподтверждения правил.Но первым делом двадцатый съел девятнадцатый.Вместе со всеми идеями света,верой в будущее и человека,который отныне уже никогда, никогда —ни через сто, ни через двести лет не станетчеловеком. Дизель съел паровую машину.Корпорации съели государство.Банки переварили золото и платину в цифры.

Единственное, что вместе с больювселяет надежду, — то, что зло забывается.Только бесчувствие способно помочь устоятьперед лавиной вечности. Неравнодушие              губительно.Сначала тоска вас берет за жабры,потом вы ощущаете себя несчастливым, и каждый              новыйдень все гуще замазывает вам зрачки сажей.А по вечерам вам надо вставать в очередьза хлебом на завтра. И в этой очереди вас мучатмысли о загробной жизни, что онаокажется еще хуже; и даже ничто, пустотане кажется наградой, ибо вы опасаетесь,что и там — за гробом — всё останетсяпо-прежнему. И потому вас охватываетбесстрастие, холод и немота.Иногда всё же что-то щиплет изнутри душу,когда вы вновь обнаруживаете, что не способнык любви — ни к женщине, ни к детям.И приступы ужаса становятся реже, но сильнее.Самые слабые из-за того, что утратилижалкий ничтожный образ человека, готовысвести счеты. Сильные, как всегда, выживают.

Главное, чему научил двадцатый век, —              выживанию.Ибо основная часть войны — молчание погибших.Война, которую мы знаем, нам известна со слов              выживших.Да и то — говоривших о ней неохотно. Победав их глазах была торжеством, но не избавленьем.В двадцатом веке метрополии покинули              провинциии междоусобье разграничили по дланям рек,по позвоночникам горных хребтов илипровели границы рейсшиной. Ода радостиосвобожденных народов была заглушенаплачем по цивилизации, ибо в такие местацивилизация возвращается только вместе              с войной.Средневековые святые навсегда замолкли при              видеипритовой дымки. Ядерный гриб над Хиросимойвыжег им глаза. С тех пор у нас развязаны руки.

Теперь, как дождаться мессии? Окажется лион человеком? Группой соратников? Героемсоциальных сетей? Великим анонимом?Или целой эпохой? Неужели на белом ослеон въедет в замурованные Золотые ворота?Когда из разбомбленного зоопарка Газысбежали любимицы детворы — зебры,работник умело раскрасил ослов.И дети были рады. Так как жеприготовиться и услышать поступь Машиаха?Как не упустить момент? Бог видитнашими глазами. Руки наши — Его.История — божественное откровение.Камни Иерусалима — срубленные головыбиблейских великанов. Туча над нимипонемногу приобретает форму быка,принесшего спящую Европук алтарю будущего Храма. Времязамедляется, подобно кораблю, неслышноприближающемуся к причалу.

64

ДЕНЬ ДЕВЫ

Когда в Иудейской пустыне к каменным ваннамна дне пересохшего вади, к зеленым зрачкамв выглаженных водным потоком глазницахслетаются на водопой тучи капустниц —белое облако психей порхает в скальных              уступах,составляя твой силуэт. О, как мне стерпетьтвое появление? Как не кинуться с кручи,чтобы достичь? Готические раскаленные скалыустья реки, взрывающейся половодьем зимой:из пустыни и со склонов Иерусалимак Мертвому морю несется вода,смешанная со щебнем, землей и валунами.Сели грохочут в преисподней, ворчат.Пустыня, в которой однажды я встретил себяи был им искушаем, хранит молчание.Горы тянутся под облаками стадоммастодонтов кубизма. Тени ложатся, бегут,будто по поверхности какой-то другой планеты.Земля в этих краях неузнаваема.Ливни стихают, и пустыня оживает эфемерами,маками. Но скоро зеленая дымка блекнет,горы затягиваются пепельным серебром,и приходит день, когда белые бабочки вьются,садятся тебе на волосы…И солнечный сноп погружается в ртутное море.

65