Александр Иличевский - Город заката

С тех пор крепость пустовала полтора десятка веков, и только в 1838 году американские археологи, из оазиса Эйн-Геди наблюдая в подзорную трубу плато Эс-Себех, высказали предположение, что здесь как раз и стояла крепость, о которой писал Иосиф Флавий. Догадку эту подтвердили последующие экспедиции, отыскавшие также шесть стоянок римских лагерей. Масштабные раскопки, проведенные Игалем Ядином в 1960-х годах, а также широкая пропаганда их результатов сделали Масаду военным символом современного Израиля.

Пугливые птицы — тристрамии (tristamii) — на Масаде зависают над обрывом и суетятся, беря из рук крошки сэндвича. Бирюзовое лезвие Мертвого моря предлежит далеко внизу у иорданского берега, залитого лавиной солнечного света. Латиноамериканские туристы, набившись в фуникулер, стройно затягивают на спуске красивую христианскую песню, в припеве которой то и дело слышится «аллилуйя».

43

Кампус музеев напротив Кнессета. Музей Израиля — потоп света из высоченных парадных окон в огромные объемы выставочных залов. На каждом шагу методические экспозиции с познавательными детскими программами. Дети залезают на бронзового, сияющего под их ладошками «Курильщика трубки» — толстенького гнома Ханны Орловой, 1924 год, Париж.

В одном из залов — специально для детей растолковывается, что такое современное искусство; для наглядности к потолку контурно подвешен на леске целый грузовик: никелированные части — выхлопная труба, бампер, зеркала, подножки, катафоты — драгоценно сияют в воздухе, не оторваться.

Царство древностей Музея Израиля вполне выдерживает сравнение с Британским музеем. Ассирийское письмо на глиняной табличке, запечатанной в глиняный же конверт, с клинописью адреса. Арамейский идол — барельеф с головой быка и кинжалом: этот господин был одним из самых упорных врагов евреев, и совершенно понятно, почему черт рогат; IX–VIII века до н. э.

Пространство музея тоже искусство: бесцельно длящаяся наклонная галерея с черным мраморным полом и матовыми стеклянными стенами, с произрастающим за ними садом; плюс нестерпимо яркий радужный задник. И когда идешь, и когда оглядываешься — захватывает дух.

Особенный экспонат музея — среди множества иных шедевров — камень Пилата. В 1961 году в Кесарии итальянский археолог Антонио Фрово совершил открытие, в корне изменившее отпечаток в истории, оставленный префектом Иудеи. Что мы знаем из контекста? После допроса Пилат удаляет Иисуса, которого он счел душевнобольным, из Иерусалима в заключение в Кесарии — в городе, выстроенном Иродом на Средиземном море на месте Стратоновой Башни — финикийского портово-купеческого поселения. В I веке до н. э. Ирод Великий решил обзавестись современным портовым городом, и здесь была возведена Кесария с помощью современных римских строительных технологий. Для водоупорного бетона со склонов Везувия привозился пепел, и замешанный на нем раствор заливался в опалубку: так были сооружены гигантские волноломы, образовавшие удобную для причаливания больших судов бухту. Акведук подвел в город воду от источника на горе Кармель. На берегу среди театра, ипподрома, рыночной площади, зернохранилища, конюшен — вознесся храм, посвященный Августу, в честь которого город и был назван.

На большом куске известняка, найденном итальянцами среди развалин кесарийского амфитеатра, высечена надпись:

S TIBERIEVM

NTIVS PILATVS

ECTVS IVDAE

E

Две средние строчки дают однозначную интерпретацию: Pontius Pilatus, praefectus Iudaeue — «Понтий Пилат, префект Иудеи». Отвлекаясь от вариантов трактовок первой и последней строчки, мы видим, что Тацит был не прав и Пилат был не прокуратором, а префектом. Хрен, конечно, редьки не слаще, но поправка в биографии одной из известнейших фигур мировой истории — событие сенсационное.

44

Девушка с горчащими медовыми зрачками, в поезде, идущем в Нахарию, с блокнотом на коленях и лицом утомленно нездешним, погруженным в раздумчивую литературную реальность. Рядом с ней англичанин, довольно пьяный, ему хочется поговорить. Он — продавец книг из Лондона, с польскими корнями, но ни слова по-польски не разумеющий. Его книжный магазин выдерживает конкуренцию с «Киндл» только потому, что его интерьер был снят в «Ноттинг Хилле», с Хью Грантом и Джулией Робертс. Теперь к нему привозят туристов, среди них особенно много японцев — маленькие люди снуют между стеллажами и этажерками, и специально для них были куплены скамейки-лесенки — чтобы им было сподручней дотягиваться до верхних полок. Туристы покупают книги со штемпелем «Куплено в „Ноттинг Хилл“» и майки с какой-то подходящей символикой. Книгопродавец критикует достижения цивилизации, интернет и мобильную связь, в этом он красноречив, особенно обращаясь к девушке, что-то пишущей в блокноте. Она полячка, год назад переехала в Израиль к бойфренду. Книжник каждые два месяца ездит в Иерусалим из Лондона к матери, которая совершила алию, ибо девочкой гостила у тетки в Израиле и помнит его как сплошное счастье. Девушка — танцовщица и познакомилась со своим бойфрендом на танцевальном фестивале. Сейчас она преподает в польской общеобразовательной школе историю и в школе для детей, отстающих в развитии, танцевальную терапию. На прощание книгопродавец оставляет ей свой e-mail, ибо он якобы глава некоей английской благотворительной организации и мог бы оказаться полезным для доброго дела, которому она служит.

45

ОЛИВА, СОЛНЦЕ, РОЗА, ВОЗДУХ

В этом городе просыпаешься, будторождаешься заново. Сон здесь —              без примесейнебытие, священный отдых.Утром зеленым светом занимаются              под рукой вещи.Он выходит на улицу, как лунатик,не способный реальность отщепить от сна.Под ним разворачиваются раскопы.Культурный слой, тучный, как грех Ирода,раскачивается кротами с прожекторами              в лапах.А вокруг — пахнет то гиацинтом, то розойили — душно — олеандром, и скоро болит              голова.Зелень качает корнями перед носами              кротов влагу.И путник просыпается в разгаре лета,в пылающем горниле полдня,в мозжечке ослепленья, затменья,на поверхности нового палеозоя.И рассекает алмазным пробегомгладь мертвого озера, взлетает над              Иорданом.Что ему вслед ревут мастодонты?Тысячелетья? Эпохи? Периоды?В первые мгновенья человек былнеотличим от Бога, и, чтобыне перепугать, ангелы упросилиВсевышнего наделить человека сном.И теперь по пробуждении над головойпарашютом вспыхивает утро.

Здесь черным стеклом заложены глазницы              камня.Ты проходишь мимо них, и всё,              что ты видел,чем жил, над чем работал, скопленов этой кристальной черноте, пригоднойтолько для чернил: что может быть              прозрачней слова?Что еще, кроме слова, способно проникнуть              в душу?Боль? Память? Страх? Смерть? — это всё              оболочка.Лишь слово способно войти и увлечьза собою наши поступки, нашу              возлюбленную — душу —туда, где этот город обретает плоть.

Там, в пустыне, открывающей зёв за городом,внезапно встречаешь свои собственные              следы —следы двойника, и тебя пронзаетужас встретить его. Кто знает,насколько он тебя ненавидит?.. Здесьпасутся козы — в залитом зноем ущелье.Здесь можно утонуть после дождя и очнутьсяпо ту сторону — со ртом, забитым глиной.Зимой здесь дыхание стужи вспарываетледяным лезвием подбрюшье.И разверстая туша быка —единственная печь на всю округу.Забраться в нее, прижаться к печени,как к подушке.Здесь, в пустыне, так простовстретить себя самогои услышать: нет.

Внутри Храма — скалы.Керубы на них крылатосидят на корточках, зорковсматриваются в кристальнуюсердцевину Храма.Они неподвижны и насторожены,готовы повиноваться.

В Тальпиот пахнетсвежевыстиранным бельем.В садах переливается дрозд.В тишине женщиназакрывает руками лицо.Смерть вылизывает ей глазатеплым шершавым языком.

Далеко за пустыней,чьи горы парят над востоком,утопая в наступающей ночи,в сердце морей — по днуМертвого морятоскует моя душа —и, наконец, разглядев ее, керубы,вдруг снимаются с места.Их крылья застилают глаза.

Замешательство на Котелев Иом Киппур: японская туристкаупала в обморок. Над нейсклоняется медбрат,его пейсы пружинят,как елочный серпантин.

Человек, отложив молитвенник,шаркает и хлопает белымипластмассовыми креслами.Два португальца —белый и черный —подвывают, подпирая Стену:Obregado, Senhor, obregado!Накрывшись талитом, соседтихо напевает слихоти не выдерживает — плачет.Лицо взрослого бородатого мужчины,который сейчас уйдет и никтоникогда его больше не увидит, —мокрое от слез лицо сильнее веры,боли, муки, абсолютной черноты.

Жизнь здесь стоит на краюИудейской пустыни,испытывает искушениешагнуть в нее, растворитьсяв ночном небе.

Красота здесьвся без остаткапронизана последним днемТворения.

У Яффских воротпойманный велосипедный ворвыворачивает карманы,полные ракушек.

Тристрамии над Масадойзависают над пропастью, беряиз ладоней туристов крошки.Мертвое море внизу —лазурный меч,которым лунаобрезает космы лучейсолнцу.

В этой небольшой стране —размером с тело Адама —от руки до рукименяется время года.

Керубы сновавсматриваются в меняи видят, как пятносолнечного светарасползается, исчезает.

Ночью две фигуры под столбомчитают сны из молитвдля молодого месяца;дрожат от холода и приплясывают.

Белый теплый камень домов под лунойкажется телом призрака.Мальчик засыпает внутрикамня и видит сон моллюска, сонкрупинки известняка.

Незримые садына подступах к Храму.В Армянском кварталетарахтит мопед.

В садах за высоким забором,в листве, на ветвях и в кронах,спят воины последней битвы.

Под Западной Стенойсреди ног молящихсябродит горлица,тоскует горлом —зовет и зовет,а кого — не знает.

Лохматый пес умирает на пустыре.Солнце жарит так, что даже мухинад ним обжигаются о воздух.Над псом понемногу вырастает              клещевина.

В этом городе в полденьсолнце прячется в глазнойхрусталик.

В этом городе смертьолива солнце роза воздуходнокоренные слова.Я перекатываю на языкекорень слова «закат», в раздумье.

Солнце падает за карнизы,и в город вглядывается пустыня.Куст пахнет мускусной лисой,вдали хохочут сквозь слезы шакалы.

В пустыне Давид настигает Авшалома,прижимает к себе, и оба плачут.Иаков поправляет под головой камень.

Днем солнцепекзатопляет пламенем вади[6],склоны текут в мареве,в нем движешься, переливаясь.Овцы щиплют колючку.На плечи прыгают вспугнутые акриды.Вот пастух-бедуин в сандалияхиз свитков Кумрана.

Учитель Святости пишети пишет и пишетмне письмо, я прочтуего перед тем,как спущусь на дно, в сердцевинуАфро-Аравийского разлома.

Улицы Тальпиота благоухаюттеплой ласковой пылью.Луна за мною движется на поводке,и ночь распускает свой синий парус.Я встаю на цыпочки и ножом              распарываю парус.За ним сидят керубы, я слышуих затаившееся дыханье.О, этот стремительный полет!

Рассвет тлеет в золе пустыни.Прозрачный гигантспускается спать к Иордану.С моря поднимается ветероки трогает солью губы.

Олива солнце роза воздухпыль горлица глоток и каменьребро и ярус мрак ступень волнахрусталик сон глубокий лик.

Одетая во всё черноемолодая женщинаспускается из Храма.

Она идет в незримый сад,но медлит, как будто что-то позабывили услышав оклик.Оглянувшись, она всматриваетсяв мокрое от слез лицо мужчины иостается стоять на ступенях.

46