Константин Душенко - Мысли и афоризмы

О ЛЮБВИ

В любви, как и в римско-католической религии, существует предварительное чистилище, в котором, прежде чем попасть в подлинный вечный ад, привыкаешь к тому, что тебя поджаривают.

К сожалению, никогда нельзя точно установить, когда именно любовь приобретает наибольшее сходство с адом и когда – с раем, подобно тому как не знаешь, переряженные ли чертями ангелы встречают тебя там или, пожалуй, черти могут иной раз оказаться переряженными ангелами.

Какая ужасная болезнь – любовь к женщине! Тут не помогает никакая прививка. Очень разумные и опытные врачи рекомендуют перемену мест и полагают, что с удалением от чародейки рассеиваются и чары. Гомеопатический принцип, согласно которому от женщины нас излечивает женщина, пожалуй, более всего подтверждается опытом.

Самое действенное противоядие против женщин – это женщины; правда, это означает изгонять Сатану Вельзевулом, и к тому же такое лекарство часто пагубнее самой болезни.

Волшебная формула, которой наши красные и синие мундиры чаще покоряют женские сердца, чем своей усатой галантностью: «Завтра я уеду и, вероятно, никогда не вернусь».

Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление.

Я не дерзаю ни в малейшей степени порицать Шекспира и хотел бы лишь выразить удивление по поводу того, что он заставил Ромео пережить страсть к Розалинде, прежде чем привел его к Джульетте. А может быть, вторая любовь у мужчины сильнее именно потому, что она неразрывно связана с ясным самосознанием.

Всякий, кто женится, подобен дожу, сочетающемуся браком с Адриатическим морем: он не знает, что скрывается в той, кого он берет в жены, – сокровища, жемчуга, чудовища, неизведанные бури?

О МЕСТИ И ПРОЩЕНИИ

Оскорбивший никогда не простит. Простить может лишь оскорбленный.

Легко прощать врагов, когда не имеешь достаточно ума, чтобы вредить им, и легко быть целомудренному человеку с прыщеватым носом.

Я не мстителен – я очень хотел бы любить своих врагов; но я не могу их полюбить, пока не отомщу, – только тогда открывается для них мое сердце. Пока человек не отомстил, в сердце его все еще сохраняется горечь.

Я знал сарматское изречение: «Руку, которую еще не собираешься отрубить, нужно целовать...»

Я человек самого мирного склада. Вот чего я хотел бы: скромная хижина, соломенная кровля, но хорошая постель, хорошая пища, очень свежее молоко и масло, перед окном цветы, перед дверью несколько прекрасных деревьев, и, если господь захочет вполне осчастливить меня, он пошлет мне радость – на этих деревьях будут повешены этак шесть или семь моих врагов. Сердечно растроганный, я прощу им перед их смертью все обиды, которые они мне нанесли при жизни. Да, надо прощать врагам своим, но только после того, как их повесят.

Иных надо бить палками при жизни. После смерти их нельзя наказать, нельзя опозорить: они не оставляют имени.

О журналистах, сообщавших о Гейне заведомые небылицы, – например, что он помещен в сумасшедший дом:

Чем эта пакость мельче, тем труднее к ней подступиться. Вот ведь что: блоху не заклеймишь!

О МУЗЫКЕ И ТЕАТРЕ

Сущность музыки – откровение, о ней нельзя дать никакого отчета, и подлинная музыкальная критика есть наука, основанная на откровении.

Мы не знаем, что такое музыка. Но что такое хорошая музыка, это мы знаем, и еще лучше знаем, что такое плохая музыка; ибо последнюю нам приходится слушать чаще.

Унылые звуки органа, последние вздохи умирающего христианства.

В других странах есть музыканты, равные крупнейшим итальянским знаменитостям, но народа, музыкального в целом, там нет. Здесь, в Италии, музыку представляют не отдельные личности, она звучит во всей нации, музыка стала нацией. У нас на севере дело обстоит совсем иначе; там музыка стала человеком и зовется Моцартом или Мейербером.

Мейербер бессмертен, то есть он будет таковым, пока жив.

Музыка свадебного шествия всегда напоминает мне военный марш перед битвой.

Затем Лист сыграл «Шествие на казнь» Берлиоза, великолепный опус, который, если не ошибаюсь, был сочинен молодым музыкантом в утро своей свадьбы.

Главная задача постановщика оперы – устроить так, чтобы музыка никому не мешала.

Французский балет родствен по духу расиновским трагедиям и садам Ленотра. Здесь господствуют та же размеренность, те же формы этикета, та же придворная холодность, то же нарядное равнодушие, то же целомудрие.

Галлер замечает, что актеры играют тем лучше, чем хуже пьеса.

Превозносят драматурга, исторгающего слезы у зрителя; этот талант он делит с луковицей.

Театр неблагосклонен к поэтам.

Бальзак однажды сказал Гейне, что хочет писать для театра.

– Берегитесь, – ответил Гейне, – тот, кто привык к Бресту, не приживается в Тулоне; оставайтесь-ка на своей каторге.

(В Бресте и Тулоне находились лагери галерников.)

Доктор Груби, желая установить, насколько поражены параличом мышцы рта у Гейне, спросил его, может ли он свистеть.

– Доктор, я не могу освистать даже худшую пьесу Скриба! – ответил поэт.

О НАПОЛЕОНЕ

Наполеон не из того дерева, из которого делают королей: он из того мрамора, из которого делают богов.

Бонапарту, который мог стать Вашингтоном Европы, а стал всего лишь ее Наполеоном, всегда было не по себе в пурпурной императорской мантии. Свобода, как призрак убитой матери, преследовала его, он повсюду слышал ее голос.

Он был Моисеем французов; как тот таскал свой народ взад и вперед по пустыне, чтобы дать ему возможность успешно пройти курс лечения, так и Наполеон гонял французов по Европе.

Чем ближе к Наполеону стояли люди, тем больше восхищались им. С другими героями происходит обратное.

О врагах Наполеона:

Они поносят его, но всегда с известной почтительностью: когда правой рукой они кидают в него дерьмо, левая тянется к шляпе.

Люди удивляются, по какой причине наши монархи доживают до такой старости. Но ведь они боятся умереть, они боятся в загробном мире снова повстречаться с Наполеоном. * * *

*Что особенно сердит, так это мысль, что Веллингтону предстоит такое же бессмертие, как и Наполеону Бонапарту. Ведь сохранилось таким же образом имя Понтия Пилата наряду с именем Христа.

В том, что я стал христианином, повинны те саксонцы, которые под Лейпцигом внезапно перебежали к противнику, или Наполеон, которому вовсе ведь незачем было ходить в Россию, или его учитель, который преподавал ему в Бриенне географию и не сказал, что в Москве зимою очень холодно.

(Гражданское равноправие евреев, введенное в Рейнской области французами, было отменено после падения Наполеона.)

О НАРОДЕ

О, у народа, этого бедного короля в лохмотьях, нашлись льстецы, кадившие ему гораздо более бесстыдно, чем царедворцы Византии или Версаля. Эти придворные лакеи народа непрестанно прославляют его достоинства и добродетели и восторженно восклицают: «Как прекрасен народ! Как добр народ! Как разумен народ!» Нет, вы лжете! Бедный народ не прекрасен; наоборот, он очень безобразен. Но безобразие это возникло от грязи и исчезнет вместе с нею, когда мы построим общественные бани, где его величество народ будет иметь возможность мыться бесплатно. Народ, доброта которого так прославляется, совсем не добр; иногда он так же зол, как некоторые другие самодержцы.

Я не выношу табачного дыма, роль немецкого революционного говоруна во вкусе Бёрне и компании мне не подходит. Я вообще заметил, что карьера немецкого трибуна не усыпана розами, и менее всего розами опрятными. Так, например, всем этим слушателям, «милым братьям и кумовьям», надо очень крепко пожимать руку. Когда Бёрне уверяет, что, если бы король пожал ему руку, он сразу же сунул бы ее в очистительный огонь, слова его, быть может, имеют метафорический смысл, но я утверждаю отнюдь не аллегорически, а совершенно буквально, что если народ пожмет мне руку, я сразу же ее вымою.

Мы готовы принести себя в жертву ради народа, ибо самопожертвование относится к утонченнейшим нашим наслаждениям, – освобождение народа было великой задачей нашей жизни, и мы боролись и терпели за него несказанные страдания на родине и в изгнании, – но чистоплотная, чувствительная природа поэта противится всякому личному соприкосновению с народом, и еще сильнее трепещем мы при мысли о его ласках, от которых избави нас боже!