Лара Габриель - Учебник по выживанию в новой стране
Никто не знает, как обернется случай. Теперешнее ее состояние можно оценить почти как счастье. В тесной каюте корабля ниже уровня моря. Кто мог подумать? Своего суженого, о котором тайно мечталось, она встретила в середине океана, под его водами в тесной каюте корабля, перемещающего из одной части мира в другую беженцев.
«Все будет хорошо», — думала Валентина, засыпая в объятьях Петра. Он еле дышал, чтоб не разбудить ее.
Все уже хорошо. Состоялось. Похоже, он возьмет ее с собой туда, куда он направляется. Их стало двое.
Перт
Встретил большим деревянным бараком под названием речной вокзал.
«Доски, наскоро сколоченные, похоже, от сильной жары потрескались, крыша перекосилась», — отметил про себя Петр, на этот раз сам спускаясь по трапу на новую землю. Австралия встретила их состоянием внутренней разрухи. Сражения сюда не докатились, тем не менее, войной изрядно потрепался и этот кусок земного шара.
«Крышу можно, по-хорошему, отремонтировать», — подумал Петр. Вал, прижавшись к нему всем телом, затаив дыханье, ждала, когда их позовут. Верным ли окажется ее предположение об их совместном дальнейшем прохождении пути. Все к тому располагало, но для верности ей страстно хотелось услышать подтверждение от него самого.
«Всякое может случиться, он мог передумать, я совсем его не знаю», — размышляла она. Разговаривали совсем мало, впрочем, как всю остальную часть проживания с ним.
Жизнь пришла к относительной безопасности, а вот судьба решалась именно сейчас. В пропахшем рыбой и сыростью трюме корабля переселенцев. Беженцев.
Что будет дальше, может, самое хорошее, а может, и нет?
Волны плеском отдавались в груди. Хоп. Хоп. Хоп.
Наконец-то позвали. По-английски прокричали: «На выход!»
Толпа тронулась. Валентина внутренне подтянулась, собрала пожитки, ухватилась за верхнюю часть руки ее предполагаемого суженого, крепко сжала, словно спрашивая его поддержки. Петр с уверенностью посмотрел на нее, рука еле заметно дернулась ей в ответ.
— Прорвемся.
Валентина догадалась, заулыбалась внутренне. По телу пробежала радостная волна. Щеки зарделись.
Да, дальше пойдут вместе, когда спускалась по ступенькам высоченной палубы корабля, что-то радостно екнуло внизу живота. Сначала вверх, на палубу из каюты, потом на землю вниз. С чемоданами. Волосы растрепались на ветру. Здесь они постоянно. Глаза горели счастьем. Мечта сбылась. Из опостылевшей родины выбралась, убежала как можно дальше.
От себя не убежать.
Валентина не знала.
Бежала.
Не убежала.
Их заставили оставить пожитки за дверью.
— Пройти всем пассажирам, рассчитывающим на гражданство на определенных условиях, в здание вокзала.
Прошли. Перешли черту, отделяющую старый мир от нового. Желанный так страстно ею Мир.
Оставили все. Взявшись за руки, как в омут прыгнули. С этого момента началась их новая совместная жизнь.
В бараке всех переписали. Кто с паспортами и кто без. Валентина паспорта не имела, бумажицу, выданную в Германии, не хотела иметь совсем. Назвались семьей Лабетс. На их наречии значит «счастливчик». Так и стали они сразу семьей счастливчиков, не узнавших суть этого состояния.
Свадьбу не успели до старости доиграть. Ей так хотелось. Его привычка ничего не менять помешала сбыться и этому ее пожеланию. Роптать не стала, не привыкла, она молчала. Молчала выразительно, изнуряюще. Всю жизнь.
Первенец
Их, как ни странно для понимания Вал — так теперь ее здесь звали — наделили, не обманув, огромным, по ее меркам, куском земли.
Ну и что, что почти посреди пустыни. Красный, высохший до основания растрескавшийся кусок.
Зато свой. Дали деньги на строительство, как коренным австралийцам, с тем чтобы с процентами потом отдавать. Правительство убило двух зайцев, может, больше. Во-первых, заселилась пустыня. Беженцы, дорвавшись до земли, работали как ошалелые, в три пота. Подняли за один сезон дома, да какие. Дети украинских переселенцев пошли в новую, ими же выстроенную школу. Учителей выбрали из приехавших. Занятия начались. Сыну Вал стукнуло пять. По здешним законам он обязан идти в школу. Вал с ним продолжала говорить на суржике, украинском диалекте. Иван язык не учил. Не мог. Не с кем. На улицу его не пускали.
Чему научишься у этих деревенщин! В школу водить некогда, да и некому. В общем, он сидел дома. Когда пошел, дети, его ровесники, уже слагали куплеты возлюбленным. Иван, Джон по-новому, говорить на английском не мог. Тяжелое время. Мать, Вал, старалась изо всех сил накормить, напоить, обстирать. Для пытливого детского ума недостаточно. Ум в зачаточном состоянии был, спал.
Родилась дочь Мария. Потом еще сын. Петр устроился на работу клерком. Он откуда-то знал английский язык. Вал о прошлом его не расспрашивала. День, похожий на день, проживали они вроде вместе, а вроде и врозь. Любовь продолжалась недолго. Петр от перенесенных войной потрясений, от тоски запил. Каждый вечер. Во всем винил Вал. Что она ему под руку попалась, привязалась. Если бы не она, он бы женился на богатейке австралийской. А так: «Вот что это?» — с досадой кивал он в сторону Валентины.
— Ну, ты на себя посмотри, — вещал он, вернувшись со службы почитаемого чиновника навеселе домой. Налогового местного ведомства города Перт.
Третий мальчик родился по ошибке. Незапланированно. Петр сильно пил. Было в мальчике что-то неместное, неземное. То ли гений, то ли дебил.
Всю жизнь, до самой смерти, отец Ивана вставал в один и тот же час, засыпал минута в минуту. Вал кормила его по часам. Ездил одним и тем же автобусом на работу. Он бы вообще в своей жизни ничего не менял. Вал всех самозабвенно воспитывала молчанием. Кормила, обстирывала как могла. Когда Петр умер, она подумала: «Жизнь закончилась».
Она до сих пор так и не жила.
Сейчас, похоже, на последнем рубеже своей жизни Валентина, защищая свои идеалы, через сына, так яростно меня не любила. Нереализованное самолюбие, амбиции быть собой, те, которым она никогда не давала хода по причине своих убеждений. Жена обязана быть при муже, обслуживать всю жизнь семью и детей, забыть про себя, про свои желания. Не смея дерзать, подчиняясь мифической установке: надо. Все, что надо, на что имела право женская доля в ее представлении — создать семью. Это верно. Но семья должна быть счастливой. Это она забыла. Не удалось вспомнить, сделать это. Не знала, как.
Я же развелась с отцом невесты ее сына, подорвала авторитет института семьи, для Вал священной. Женщина-придаток. Женщина-личность. Две большие разницы. Кто победит, решал австралийский суд.
Глава 14. Будущий Лимонад
Дети бежали впереди по дорожке. Мама шла немножко отступив, сзади, пристально следя за каждым их движением. Дети бегали наперегонки, шустро разбегаясь друг от друга, опасно пропадая за поворотом. Машины здесь тоже ездили, медленно, правда, но все равно.
Жара просто размалывала на кусочки, проникая в самые неожиданные части тела, делая прогулку менее приятной, чем могло бы быть. Прошлись до пляжа. Там солнце палило прямо через раскидистые реликтовые деревья, заботливо посаженные здесь смотрителями пляжей. Не задержались. На качелях жарко. Горячий воздух хлестал не в меру раскрасневшиеся, несмотря на толстый слой защитного крема, личики. Разметавшиеся русые кудельки слиплись, падая на лицо. Джулиан нервно отбрасывал их рукой, но они все равно возвращались, коля своей от пота и морского воздуха слипшейся остротой.
Марк немножко спокойнее. Только немножко. За двоими нужно смотреть и смотреть. Мама, не отвлекаясь, следила, как общались два малыша. Грань детства. Уже не малыши, еще не взрослые.
Самый чудный возраст, который наблюдала за всю свою жизнь. Появляется дерзость, желание противоречить, настаивать на своем, чего бы это ни стоило. Не важно, чего. Нужно было выкладывать и подавать. Такой детский напор, которому иногда трудно противостоять. Уговоры, объяснения, еще раз объяснения. Сто, тысячу раз одно и то же. Нет, нельзя бросаться в одежде в воду. Нельзя смотреть в сотый раз Вил. Выбегать на улицу.
Нельзя.
При этом попытка объяснить, почему нельзя, самое важное сопровождение, каждый раз короче, желание объяснять вообще пропадает. Хочется, чтобы понял. Закончилось это.
Нет.
Каждый раз опять.
Опять.
Что делать, такой возраст. В этом времени мы все были такими. Не знаю других. Есть, конечно, тихони, что из них потом получается, никто не может предсказать. Иногда — да, настоящие золотые люди, иногда в тихом омуте…
Ну, не важно. Шли обратно той же тропинкой, разморенно волоча по горячему, мягкому асфальту ноги. Посередине пути располагался причал. Частный. Закрытый. Мы все-таки решились. Попросились зайти внутрь у старого, древнего, изборожденного всеми ветрами мира моряка. Выглядел он довольно экзотично, в настоящей морской полосатой майке и капитанской фуражке. Потные седые пряди обрамляли лицо. Ему было жарко, но вида он не подавал, особенно перед малышами. Видимо, ему важно оставаться даже в такую жару на посту, в форме.
