Николай Непомнящий - 100 великих загадок русской истории
В печати же появились другие стихи из поэмы «Во весь голос». Здесь речь идет лишь об итоге жизни, но никак не о близкой смерти:
С хвостом годовЯ становлюсь подобиемЧудовищископаемо-хвостатых.Товарищ жизнь,давайбыстрей протопаем,Протопаемпо пятилеткедней остаток.
Никому из читавших эти строки и в голову не приходило, что «дней остаток» окажется таким мизерным.
Просто в голове не укладывается. На квартире у Маяковского пасется всякий лубянский сброд, специалисты по тайным политическим убийствам и похищениям. А поэт пишет:
Ты посмотри, какая в миретишь.Ночь обложила небозвездной данью.В такие вот часы встаешьи говоришьВекам историии мирозданью.
Я не верю в искренность Маяковского при писании всевозможных агиток. Сам он в конечном итоге признается, что совершал над собою поэтическое насилие:
И мнеагитпропв зубах навяз,И мне быстрочитьромансы на вас —доходней онои прелестней.Но ясебясмирял,становясьНа горлособственной песне.
Нет. Никому не должна служить поэзия. Никому не должна себя подчинять. Маяковский дружил с чекистами, Пушкин писал доверительные письма шефу жандармов Бенкендорфу и даже отчет о благонадежности Адама Мицкевича. Но приходит момент просветления, и поэт восклицает: «Подите прочь. Какое дело поэту мирному до вас». Государственные стихи Пушкина оставляют меня глубоко равнодушным. Не вижу большой разницы между панегириками Петру I в «Полтаве» и панегириками Ленину в поэме «В.И. Ленин». Оба героя пытали и убивали людей, оба ни в грош не ставили свободу личности, оба были незаурядными политиками и убежденными государственниками. Ленин, правда, не убивал своего сына, но расстрелял невинного ребенка, тоже царевича, тоже Алексея…
Поэтам лучше держаться подальше от власти и от политики. Власть не перехитришь, в игре с дьяволом всегда побеждает дьявол. Пуля Дантеса оборвала жизнь Пушкина в 37 лет. Чья пуля прервала в 37 лет жизнь Маяковского, пока неизвестно. Ясно лишь, что руководил операцией опытный агент ЧК Агранов. Такими же специалистами по тайным терактам были Волович, Горб и особенно странная фигура – Лев Эльберт, участник похищения и убийства генерала Кутепова. Бриков неожиданно услали за границу, Маяковского так же неожиданно не пустили, и в квартире в Гендриковом переулке стал «маячить» Эльберт. Маяковский, конечно, знал, что обложили его со всех сторон. Чего стоит мрачная шутка за утренним чаем, когда поэт предлагает послать за границу Маяковского с заданием физически устранить какого-то политического деятеля. Шутка с довольно мрачным подтекстом. Здесь и намек на то, что Маяковского не пустили с Бриками в зарубежную поездку, и недвусмысленное напоминание, что поэт знает о его основной профессии – похищения и террор. А в кармане у поэта записная книжка со стихами, которые так и не будут напечатаны при жизни.
Любит? не любит? Я рукиломаюИ пальцыразбрасываю разломавшиТак рвут загадав и пускаютпо маювенчики встречных ромашек.Пускай седины обнаруживаетстрижка и бритье.Пусть серебро годоввызванивает уймою.Надеюсь, верую вовекине придетКо мне позорноеблагоразумие.
Свято соблюдая последнюю волю Маяковского «не сплетничать, покойник этого ужасно не любил», я умышленно оставляю за пределами разговора все связанное с личной жизнью Маяковского, но то, что Лубянка проникла в эту сферу, общеизвестно. Ничего не поделаешь – в России поэт столь значительная фигура, что и в сватовстве Пушкина замешан Бенкендорф, и погребают поэта жандармы. Маяковского хоронил чекист Агранов. Если нет прямых доказательств о причастности Лубянки к гибели поэта, то нет ни малейшего сомнения в активнейшей деятельности Агранова по заметанию каких-то следов во время похорон. К удивлению друзей и близких, похороны поручили возглавить не писателю, не поэту или, хотя бы для приличия, какому-нибудь партийному боссу, а мало известному широкой общественности агенту ЧК.
Художница Лавинская вспоминает, что видела в его руках снимок мертвого поэта, «распростертого, как распятого, на полу с раскинутыми руками и ногами и широко раскрытым в отчаянном крике ртом». «Я оцепенела в ужасе, – пишет Лавинская, – ничего общего не было в позе, лице фотографии с тем спокойным спящим Маяковским, которого я впервые увидела на Гендриковом. Больше эту фотографию я никогда не видела».
Вместо того снимка появился позднее другой. Поэт благообразно лежит на диване, лицом вверх, слегка запрокинув голову набок. А вот первый снимок исчез бесследно.
«В том году поэт был окружен врагами, которые давили, сжимали в психологические тиски (многого мы не знаем), и самоубийство 14 апреля – это убийство…» Думается, это самое точное свидетельство Лавинской о том, что произошло.
Море уходит вспять.Море уходит спать.
Да только таких двух строк достаточно, чтобы обессмертить себя навеки. И с такими стихами в записной книжке покончить с собой одним выстрелом!
«Я самый счастливый человек на свете и должен застрелиться», – сказал поэт незадолго до рокового выстрела. Обратите внимание на слово «должен». Оно явно не вяжется с версией о смерти из-за неудачной любви. Зато очень хорошо поясняет один загадочный эпизод.
К удивлению Маяковского, в самый разгар травли вокруг него ему передают от Лубянки огнестрельное оружие. Удивленный поэт отсылает оружие обратно: но ему мягко и настойчиво возвращают оружие с мотивировкой, что так положено.
Однако Маяковский не агент ЧК и не член коммунистической партии, ему оружие не положено. Он гениальный поэт, фанатически преданный большевистской идее. Исторически большевизм уже обречен и приговорен. Ему осталось просуществовать еще 7 лет после смерти поэта – до 1937 года. На смену фанатикам большевизма придут расчетливые Победоносиковы, что и заметил Маяковский в своей пьесе «Баня». Постановка в год смерти Маяковского – 1930-й. Не она ли переполнила чашу терпения Победоносикова – Джугашвили?!
Не простил Сталин и Мейерхольда, поставившего «Баню», расстрелял, но уже позднее.
Знал ли Маяковский о том, что готовится? Конечно же знал. «Баню» с постановки сняли, приказали вырвать все портреты поэта из уже готового тиража, запретили выезд на Запад, прислали на дом оружие, облепили со всех сторон чекистами, специалистами по тайным терактам.
Многие замечали, что Маяковский стал какой-то странный. Слишком прямолинейные, слишком лояльные агитки и высказывания в адрес властей никак не вязались ни с текстами его настоящих стихов, ни с его упорным нежеланием вступать в партию. Даже в поэме «Владимир Ильич Ленин», продолжавшей традицию царетворческой оды XVIII века, Маяковский в полном соответствии с той же традицией нашел возможность вставить строки против деспотизма и обожествления власти.
Неужели про Ленина тоже:
«Вождьмилостию божьей»?Если ббыл онцарствени божествен,Я бот яростисебя не поберег,Я быстал быв перекоре шествий,Поклонениями толпам поперек.Я бнашел словапроклятья громоустого,И пока растоптаняи выкрик мой,Я бросал быв небобогохульства,По Кремлю быбомбами метал«долой»!
В 1925 году, когда строки эти были написаны, Сталин сделал вид, что поэма ему очень понравилась, но в 30-м году Маяковского надо было убирать во что бы то ни стало. И его убрали. Как? На этот вопрос пока нет ответа, но кое-что уже проясняется.
Почему-то раньше мы упускали из виду одно весьма серьезное обстоятельство. Мысль о самоубийстве Маяковскому внушалась на фоне ожесточенной травли. Притом поэт очень плохо себя чувствовал. А что, если чаи с чекистами были отнюдь не безвредными? Психотропными средствами обработки ЧК по-настоящему овладело к моменту показательных процессов 37-го года, когда жертвы наговаривали на себя бог знает что, и со стороны это выглядело убедительно даже для Лиона Фейхтвангера.
Отметим лишь одну деталь. В день гибели Маяковского не менее ужасно чувствовал себя его сподвижник поэт Николай Асеев. Кроме того, на квартире Асеева зазвонил телефон и чей-то голос спросил: «Ты еще не повесился?.. Ну ничего, мы еще с тобой расправимся».
Асеев, при всей своей осторожности и лояльности к властям, не скрывал, что смерть Маяковского окутана тайной. Не знаю, что проделали, вернее, проделывали с Маяковским агенты Лубянки, но похоже, что плохое физическое самочувствие поэта было вызвано каким-то отнюдь не безвредным средством, которое нетрудно было подсыпать в еду таким мастером этого дела, как Эльберг или Агранов.
К сожалению, мы слишком мало знаем о работах в этом направлении, которые велись на Лубянке в те годы. Все по-прежнему засекречено. Ясно только, что обилие странных специалистов на квартире Маяковского в последние дни и даже часы его жизни не может быть результатом простой случайности.
