Николай Непомнящий - 100 великих загадок русской истории
Свидетельство Сварога полностью соответствует показаниям А. Назаровой, которая сейчас утверждает, что Есенин был убит. Причем Назарова рассказывала своим коллегам на работе о сомнительном самоубийстве Есенина еще лет двадцать назад, задолго то долго, как об этом стали широко писать биографы Есенина.
Однажды выдающийся врач Казимир Маркович Дубровский в разговоре с известными художниками рассказал некоторые подробности гибели Есенина. В декабре 1925 года он, тогда молодой медик «Cкорой помощи» Ленинграда, выезжал в гостиницу и лично вынимал из петли труп поэта. По его мнению, Есенин был убит. Я решил обратиться за разъяснениями к вдове Дубровского. Писал ей несколько раз, она не отвечала.
И вдруг получаю письмо: «…Извините меня за беспокойство и за то, что, выполняя просьбу ныне покойной Елены Александровны Дубровской, я не сообщала Вам того, что случилось с С. Есениным в «Англетере». Вернее, что видел Казимир Маркович Дубровский. Уж очень запуганное было поколение… до последних дней… Надеюсь, что хоть мне не «аукнется»… Вы совершенно правы, считая, что С. Есенину «помогли» покончить с собой. Судя по рассказам К.М. Дубровского, в номере Есенина были следы борьбы и явного обыска. На теле были следы не только насилия, но и ссадины, следы побоев. Кругом все разбросано, раскидано, битые разбросанные бутылки, окурки… К.М. Дубровский был врачом «Скорой помощи» и был свидетелем многих трагедий, за что, возможно, и поплатился в 30-е года, а позже в 40—50-е годы… Как говорил К.М. Дубровский: «Я ни за что сидел, а за что-то тем более не хочу…»»
В ходе своего расследования я получил письменные показания научного сотрудника ленинградского Эрмитажа В. Головко. Он до войны учился в техникуме, и ему преподаватель В. Шилов перед отправкой на фронт доверительно рассказал следующую историю. За день до смерти поэта он договорился с Есениным о встрече. Поэт пригласил его к себе в номер. В назначенный час вечером Шилов подошел к двери и постучался. Ему не открыли. Он решил дождаться в вестибюле и увидел, что из номера Есенина вышли двое мужчин, закрыли за собой дверь на ключ и направились к выходу, где их ждал автомобиль. На следующий день все узнали о «самоубийстве» поэта.
У меня имеется письменное свидетельство хирурга из Тульской области. Он отбывал срок по 58-й статье в исправительно-трудовом лагере под Норильском. Осужденный санитар рассказывал ему, что когда-то работал в ЧК-ГПУ шифровальщиком. После гибели Есенина он получил из Центра шифротелеграмму, в которой оперативным работникам на местах предлагалось распространять среди населения слух, что Есенин был английским шпионом. Я проверял это сообщение. Действительно, до осуждения санитар работал в ГПУ Восточной Сибири на такой должности, но той шифротелеграммы достать не удалось. Однако возможно, она хранится в архивах бывшего КГБ.
В архиве КГБ и архиве ЦК ВКП(б) должны быть документы, из которых можно узнать о том, как преследовали Сергея Есенина, провоцировали, окружали сексотами. Важно изучить рабочие и личные дела тайных осведомителей, оперативные разработки против поэта и его окружения, задания оперуполномоченных, доклады сексотов о проделанной работе, документы на задержание и аресты. Для установления подлинных обстоятельств гибели поэта необходимо ознакомить исследователей с шифротелеграммами ленинградского обкома партии и ГПУ, переданными ими в Москву 28 декабря.
После гибели Сергея Есенина пропала веревка, послужившая удавкой. Ни в одном документе, ни у одного современника нет о ней никаких сведений. К материалам дела по факту гибели Есенина она также не приобщалась. По всей вероятности, веревка оставалась в номере вместе с личными вещами поэта.
Гостиничный номер Н. Горбов опечатал и передал на ответственное хранение управляющему В. Назарову. Все личные вещи Есенина захватила его первая жена Зинаида Райх-Мейерхольд. Она приехала 22 апреля 1926 года со своим защитником Аркадием Мещеряковым в Ленинград, назвалась хранительницей имущества поэта, получила под расписку все вещи и увезла в Москву. Она ли (вскоре Райх и Мейерхольд выезжали за границу), другой ли кто вывез веревку за границу. Там ее за крупную сумму продали с аукциона. Затем разрезали на фрагменты и вновь пустили с молотка. Один еврейский поэт, часто посещавший СССР, купил кусок этой веревки и привез в подарок одному известному российскому коллекционеру (к сожалению, я не могу назвать их имен). С большой долей уверенности могу утверждать, что рисунок ее плетения соответствует отпечатку, оставленному на шее поэта. Между тем фрагмент веревки имеет для исследователей большое значение. С помощью специалистов можно определить ее назначение, понять, могла ли она быть на чемодане или в номере Есенина, или это исключено.
А продолжить расследование трагической гибели поэта сегодня еще более необходимо.
Выстрел в сердце был точен[52]
Все же стихи Маяковского бессмертны. Взять хотя бы напечатанное в «Известиях» в 1922 году стихотворение «Прозаседавшиеся»:
Утро раннее.Мечтою встречаю рассветранний:«О, хотя быещеодно заседаниеотносительно искоренениявсехзаседаний!
Разве не об этом мечтала Россия в дни бесконечных заседаний чрезвычайных съездов?..
Кто сегодня помнит, к какой партии примыкал Данте, а ведь за свои политические взгляды великий поэт был изгнан из Флоренции и заселил свой «Ад» множеством никому не ведомых сегодня политических деятелей. О них теперь вспоминают только в связи с «Божественной комедией» Данте.
Вся поэзия Маяковского – «Божественная комедия» XX века. Там кипят политические кровавые страсти почище, чем у Данте, но читают «Божественную комедию» ради двух-трех строф о любви в аду, где Паола и Франческа летят неразлученные по кругам бесконечных мук, но и в аду продолжают любить. Любовь в аду – это у Маяковского постоянно:
Каждое слово,даже шутка,которые изрыгаетобгоревшим ртом он,выбрасывается, как голаяпроституткаиз горящего публичногодома…Глаза наслезенные бочкамивыкачу.Дайте о ребра опереться.Выскочу! Выскочу! выскочу!Выскочу!Рухнули.Не выскочишь из сердца!
Данте был увлечен идеей единой Римской империи – Маяковский горячо уверовал в «социализма великую ересь». Ересь действительно была великой по масштабам кровопролития. «Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер». Товарищ маузер, револьвер, свое слово сказал. Выстрел в сердце был точен. «На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце – ничего более». Можно подумать, что, прежде чем нажать на курок, поэт долго и тщательно изучал именно анатомию. Не так-то просто попасть прямо в сердце. Надо хорошо знать, где оно расположено. А тут с первого выстрела – наповал. По свидетельству Полонской, когда она вбежала в комнату после выстрела, Маяковский был еще жив и даже что-то пытался сказать. Потом лицо на глазах стало смертельно бледным. Вот этим показаниям я верю. Такое не выдумаешь. Полонская не видела, как стрелял Маяковский, а может быть, не видела, «кто» стрелял, но умер поэт у нее на глазах.
Владимир Маяковский на смертном одре
Совсем не хочется сейчас снова зарываться в груды протокольных допросов. Эту тяжелую работу уже проделал Валентин Скарятин и ясно доказал, что следователь, снимавший показания Полонской, был срочно отстранен от дела, а затем без объяснения причин расстрелян. Заметим, что на дворе стоял не 1937 год, а еще только 1930-й. Но и в 1990-х годах ведомству Крючкова очень не понравилась новая волна интереса к гибели Маяковского, оно спешно провело и обнародовало результат графологической экспертизы последней записи Маяковского. Записка конечно же оказалась «подлинной», хотя путаница царит несусветная. Во-первых, записка-то не одна, их две; во-вторых, написаны они не в день гибели, а раньше. И без экспертизы Лубянки известно, что мысль о самоубийстве не покидала поэта в последние дни его жизни. Непонятно другое – куда девалась поэма «Плохо»?
Автобиография Маяковского заканчивается 1928 годом. Черным по белому написано: «Пишу поэму «Плохо»». Где же она? Маяковский не сжигал свои рукописи, как Гоголь. Сохранилось многое, в том числе и напечатанное при жизни последнее:
Я знаю силу слов, я знаюслов набат,Они не те, которымрукоплещут ложиОт слов таких срываютсягробаШагать четверкою своихдубовых ножек.
Ясно, что Маяковский думает о смерти, готовится к ней, пишет поэтическое завещание, но вот что странно: все, что напечатал поэт, опубликовано, а тут явно речь идет о напечатанном:
Бывает, выбросятне напечатав, не издав.Но слово мчится, подтянувподпруги.Звенят века, и подползаютпоездаЛизать поэзии мозолистыеруки.
В печати же появились другие стихи из поэмы «Во весь голос». Здесь речь идет лишь об итоге жизни, но никак не о близкой смерти:
