Марк Котлярский - Тайны еврейского секса
Из допросов сотрудников президентского дворца выяснились и другие любопытные подробности частной жизни президента. Как оказалось, А. была не единственной «высокопоставленной секретаршей» Кацава. Были и другие, с которыми, как и с А., президент (в Израиле эта должность носит чисто представительский характер и является обыкновенной синекурой) запирался с двух до четырех часов дня в своем кабинете, и в это время было запрещено беспокоить их, так как они решали вопросы «чрезвычайной государственной важности». При этом никто из секретарш ни на круг своих обязанностей, ни на президента не жаловались. Более того, время от времени между ними происходили стычки по поводу того, кто именно будет решать с президентом вопросы «чрезвычайной государственной важности». И все это происходило на фоне непрерывно ухудшающихся отношений Моше Кацава с его женой Гилой и беспрестанных скандалов между ними.
Сам президент Моше Кацав поначалу категорически отрицал, что находился в интимной близости с А., однако за него это, по сути дела, сделали его адвокаты. При этом они настаивали на том, что интимные отношения между Кацавом и А. возникли исключительно добровольно, на основе любовного влечения, которое они испытывали друг к другу. В качестве доказательства адвокаты представили полиции письма, которые А. присылала президенту во время своего нахождения в США. В них она ласково называла его «мой дурачок», признавалась в любви, говорила, что тоскует по нему и т. п. Тот факт, что она пыталась шантажировать президента, был, в свою очередь, подтвержден предусмотрительно сделанной президентом аудиозаписью их последнего разговора.
В итоге следователи вынуждены были признать, что в рассказе А. об изнасиловании слишком много противоречий, и сама нарисованная ею картина явно под это преступление не подпадает. Однако и поверить в то, что 23-летняя девушка могла испытывать любовное влечение к стареющему президенту, они отказывались, а потому поведение президента было квалифицировано полицией как «принуждение к интимной близости на основе злоупотребления служебным положением».
Ну, а дальше сработал «эффект Мордехая»: в течение нескольких недель в полицию обратилось 9 женщин, которые в разные годы работали с Моше Кацавом либо в аппарате партии «Ликуд», либо в тех министерствах, которые ему пришлось возглавлять, и все они говорили об одном и том же: что Кацав их домогался, залезал во время работы к ним под юбку и под кофточку, и в итоге они сдавались, так как в противном случае он угрожал их уволить. Три эти жалобы выглядели убедительно. Кроме того, по ним еще не прошел срок давности, а потому их включили в дело Кацава.
В итоге юридический советник правительства Мени Мазуз, проанализировав все материалы следствия, пришел к выводу, что их недостаточно для того, чтобы суд однозначно признал бы президента виновным даже в принуждении к сожительству, не говоря уже об изнасиловании. В связи с этим прокуратура предложила адвокатам Моше Кацава компромиссное соглашение: они снимают с него самые тяжкие обвинения, а он признает себя виновным в развратных действиях, сексуальных домогательствах и прочих менее тяжких преступлениях, за которые он и получит относительно легкое наказание. При этом свидетельства А. против Кацава были вообще выкинуты из дела.
Возмущенная А. и «Движение за чистоту власти» подали в Высший суд справедливости иск с требованием рассмотреть, насколько законна такая сделка между президентом и прокуратурой. При этом симпатии израильского общества были целиком на стороне А., и никто даже не подумал осудить ее как шантажистку.
Юридические и прочие страсти вокруг Моше Кацава были в самом разгаре, когда разразился новый сексуальный скандал вокруг другого известного израильского политика – Хаима Рамона, занимавшего тогда, в 2006 году, пост министра юстиции.
13 июля 2006 года, явившись в канцелярию премьер-министра для участия в заседании правительства в связи с началом Второй Ливанской войны, 56-летний Рамон встретился там с 20-летней солдаткой, входящей в охрану канцелярии. Девушке оставалось всего несколько дней до демобилизации, и, по ее словам, в тот день, празднуя это событие, она выпила с подругами немного вина. Одновременно она была занята составлением своего дембельского альбома, а так как ей выпало служить в канцелярии премьера, то фотографировалась со всеми приходящими в эту канцелярию известными политиками. Захотела она сфотографироваться и с Хаимом Рамоном. Они сделали несколько совместных снимков, а затем Рамон вдруг привлек к себе девушку и… поцеловал. Причем не просто поцеловал, а поцеловал в губы, и в момент поцелуя проник ей языком в рот. Этот сексуальный поцелуй, на который она совершенно не рассчитывала, по словам девушки, нанес ей большую психологическую травму. И чтобы наказать министра за наглость, она и подала против него жалобу в полицию, обвинив Хаима Рамона в сексуальных домогательствах и развратных действиях.
И хотя нашлось немало тех, кто утверждал, что все это дело было инспирировано противниками задуманной Рамоном реформы судебной системы Израиля, следствие завертелось на всю катушку, и в течение нескольких месяцев весь Израиль только и делал, что обсуждал, виновен Хаим Рамон, или невиновен, и является ли поцелуй в губы с проникновением языком в рот без согласия девушки более тяжким преступлением, чем простой поцелуй в губы. Сам Рамон активно настаивал на суде на своей невиновности и доказывал, что инициатором поцелуя была именно девушка. Процесс этот был настолько забавным, что стоит привести довольно пространный отрывок из репортажа, сделанного одним из авторов этой книги прямо из зала суда над Рамоном:
– Вскоре после того, как стало известно о событиях на ливанской границе, было назначено экстренное заседание правительства, и я поспешил в канцелярию премьер-министра, – рассказывал Рамон на суде. – Я прибыл раньше других министров и в канцелярии встретил эту девушку, проходившую службу в охране. Мы были с ней слегка знакомы – в том смысле, в каком все, кто часто бывает в канцелярии премьера, знакомы с его служащими, – ты невольно перебрасываешься с ними парой-тройкой вежливых фраз, улыбаешься и не более того. Никаких бесед мы прежде не вели. И вдруг она сказала мне: «Когда я смотрю на тебя, то чувствую, что не могу устоять перед тобой!». Потом она добавила еще пару фраз, которые я не помню, но зато хорошо помню, что в них был отчетливый сексуальный оттенок – она со мной явно заигрывала. В этой девушке была бездна обаяния, от нее исходила такая сила женственности, что, каюсь, я поддался заданному ею тону и принял предложенные условия игры. Все с той же обаятельной улыбкой, в том же игривом тоне она продолжила со мной разговор и сообщила, что сейчас заканчивает службу, а затем отправляется с друзьями и подругами за границу. «Но если ты согласишься поехать со мной, то я пошлю к чертям свою компанию и мы отправимся путешествовать вдвоем». И мне, думается, ей было ясно, что никуда я поехать не смогу, и все это говорится в рамках того легкого флирта, на фоне которого происходила беседа и который сквозил в каждом ее движении. Во всяком случае, на основе всего моего опыта общения с женщинами, я мог сказать, что девушка заигрывала со мной и пыталась завязать определенные отношения. В ней, повторю, было столько шарма, что я невольно подпал под ее очарование и стал ей подыгрывать. Ее слова о том, что она готова отправиться со мной хоть на край света, вне сомнения, означали некий новый этап в этой игре во флирт… Между тем заседание правительства все никак не начиналось, и я зашел в одну из комнат, где стоял телевизор, чтобы узнать последние новости. Вскоре в эту комнату вошла и девушка вместе с каким-то солдатом и сказала, что хочет сфотографироваться со мной на память. Ничего необычного в этой просьбе я не увидел – многие юноши и девушки, служащие в канцелярии премьера, собирают свои фотографии с известными политиками, чтобы потом показать их знакомым. Но вот дальше началось нечто странное. Обычно на таких фотографиях я кладу правую руку на плечо человеку, с которым фотографируюсь, а левую – в карман. Точно так же я сделал и на этот раз, однако девушка неожиданно крепко прижалась ко мне, положила мне на плечо голову, а затем сунула свою руку мне в левый карман брюк…
– Гм… И что вы при этом почувствовали? – поинтересовался судья Даниэль Барри.
– Ну, – немного смутился Хаим Рамон, – наверное, то, что в такой ситуации чувствует каждый мужчина, способный что-то чувствовать и вдобавок награжденный вниманием такой красивой молодой девушки… Но сразу вслед за этим мне стало неловко, я почувствовал себя неуютно, но отстранить от себя девушку не решился. Никто никогда до сих пор не фотографировался со мной в таком… гм, ракурсе. Разумеется, это было неприлично… Это было чересчур, и я должен был все это немедленно пресечь. И если в чем-то и есть моя вина, так это в том, что я это не сделал. Но, как я уже сказал, на меня вдруг что-то нашло. Это было… как какой-то вирус…
