Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила
«чувствую, что недолго осталось мне, вот и приехала».
Приехала на такси, потратив три свои ежемесячные пенсии, –
169
несколько лет копила понемногу. Долго сидела на мемориале, а
потом медленно доковыляла до церкви, поставила свечку и
уехала, как сама сказала, «умирать со спокойным сердцем».
О поэте Николае Майорове отец Дмитрий никогда не
слышал. «Да мне, в общем-то, все равно, кто здесь похоронен, -
они все для меня равны. У самого дед погиб на войне. Его
могила в сотнях километров отсюда – съездить туда я не могу, а
потому прихожу на наш Кармановский мемориал и служу
панихиду. И всем говорю: кто ищет, но не может найти своих
родственников, - кланяйтесь любому памятнику, а вашим
поклонится кто-то другой, кто живет ближе, и мучается оттого,
что не может приехать, скажем, сюда, в Карманово и отыскать
своих». Так уж получилось, что война своими могилами, словно
черный крот подземными тоннелями, изъела, но одновременно
и объединила всю страну: север и юг, Сибирь и Кавказ. Здесь, в
Карманове, среди грузин и абхазцев, армян и азербайджанцев,
бойцов разных национальностей лежит Николай Майоров. И
над общей их могилой на высоком постаменте стоит воин в
бронзовой плащ-палатке, но не с ружьем или штыком, а с
поднятой ко рту «охрипшей полковой трубой». На граните
мемориала высечено: «Мы любили жизнь, но вас мы любили
больше»…
Нам не дано спокойно сгнить в могиле –
лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,
мы слышим гром предутренней пальбы,
призыв охрипшей полковой трубы
с больших дорог, которыми ходили…
Пророческой оказалась и первая строчка этого
стихотворения. Николай Майоров был перезахоронен здесь
только в 1960-е годы (до этого его захоронение действительно
находилась в Баранцеве). Правда, имя его на мраморных плитах
появилось только этой весной. Дело в том, что мемориал в
Карманове построили в 1955 году. С тех пор список
захороненных не обновляли (на старых плитах просто не
оставалось свободного места), хотя каждый год сюда
170
перезахоранивали бойцов, а имена их записывали на бумаге. В
этом году на деньги столичного бизнесмена на Кармановском
мемориале появилось двадцать новых плит с фамилиями
бойцов. Таким образом, благотворитель вписал в гранитную
вечность имя своего деда, который был похоронен здесь, но не
обозначен на монументе, а вместе с ним имена и сотен других
бойцов, среди которых наш Николай Майоров. Правда, новых
плит тоже хватит ненадолго. Уже этой осенью в Карманове
пройдет новое перезахоронение. В близлежащих лесах и
болотах работы поисковикам хватит еще на десятилетия –
слишком ожесточенные бои велись тут в первый год войны.
Теперь становится понятным, почему первая экспедиция
Дмитровского музея не задержалась надолго в Карманове, и
искала могилу все-таки в Баранцеве. Понятно, почему не
заехали в село к монументу ребята в этом году. А историю про
плиты и «проявившиеся» только в этом году фамилии мне
рассказали в местной школе – она шефствует над мемориалом,
при ней создан музей, посвященный боям вокруг Карманова.
Заведует им Л.Маричева. Она честно призналась, что о поэте
Майорове слышит впервые. И я ее прекрасно понимаю – сам в
Дмитровском музее в недоумении стоял у некоторых стендов.
Да и как знать всех, если на фронт в 1941-м ушли более тысячи
советских писателей. Каждый третий из них не вернулся.
Но теперь стихи Майорова зазвучат в Карманове. Я уверен
в этом, потому что видел, как загорелись глаза здешних
учителей, как школьники после учебы убирают мемориал (и это
притом, что о моем приезде в школе не знали). И еще одна
немаловажная деталь: братские захоронения последних лет
украшены по углам дырявыми от ржавчины и пуль солдатскими
касками. Они не привинчены, не зафиксированы, но никому
даже в голову не приходит унести их или переложить.
Карманово помнит войну…
Он был поэт, хотя и малой силы,
но был,
любил,
и за строкой спешил.
171
Война началась в самый разгар выпускных экзаменов в
университете. Студенты сидели в библиотеке на Моховой, когда
задрожал страшным сообщением громкоговоритель на улице.
«У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев
друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И
только через несколько дней, когда всем курсом девушки
провожали ребят на спецзадание (рыть противотанковые рвы
под Ельней. – Н.Г.), мы вдруг осознали всю серьезность, весь
ужас происходящего.Скомандовали всем построившимся:
"Разойтись, попрощаться!" Видно, и у меня в этот момент
шевельнулось какое-нибудь тяжѐлое предчувствие и горестно
сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и мы крепко
обнялись. Хотя перед этим долго не виделись и не подходили.
Он очень меня обидел, и я уже не верила ему. А тут – все
побоку, все обиды и недоразумения, все забылось в один миг.
Бросились в объятья, крепко расцеловались. Сказали ли что-
нибудь? Не знаю. Наверное, сказали какие-то ничего не
значащие слова. Главное было не в них... Ребят снова построили
и повели. Ушли они - еще не на саму войну, но уже почти, ушли
на спецзадание, и для многих это было началом пути военного.
И многие уже в мирную жизнь так и не вернулись. В том числе
и Николай. А все то, что он не сказал мне тогда, он потом
написал в пронзительных по искренности нескольких письмах,
солдатских письмах...». (Из воспоминаний Ирины
Пташниковой. Публикуется впервые.)
Ирину Пташникову из-за сильной близорукости на фронт
не пустила медкомиссия, с курсов медсестер ей пришлось уйти.
«Как-то под местным наркозом оперировали 16-летнего
паренька - мне стало дурно. Услышала – или мне показалось,
как скрипит под скальпелем хирурга разрезаемая ткань, и
отключилась. Стыдно мне было ужасно». Ирина по
распределению уехала в Среднюю Азию. С Майоровым они
больше не виделись.
Николай записался на фронт добровольцем. Хотя мог, как
большинство его однокурсников, сняться с военного учета и
уехать на раскопки в Ташкент, к Ирине («Если после войны
172
буду жив, буду проситься работать в Среднюю Азию, - мне надо
найти тебя. Когда это будет и будет ли?»). В декабре появилась
возможность демобилизоваться по приказу о дипломниках
(видно, Майоров, прошагавший к тому времени пешком более
500 км, был бы не против), «но почему-то задержали».
Последнее письмо от него пришло в Ташкент датированным 28
декабря 1941 года. «Жду эшелона для отправки на фронт.
Сейчас Новый год я тоже встречу в вагоне. Песни петь буду.
Тебя вспоминать. Жаль, что только вспоминать».
Единственный майоровский однокурсник, вместе с ним
ушедший на фронт, – Арчил Джапаридзе. Я попытался выяснить
его судьбу с помощью объединенной базы данных
Министерства обороны (www.obd-memorial.ru) - туда занесены
не только имена погибших, но и копии их личных дел,
донесений о потерях. Думал, информацию будет несложно
найти – разве могут быть еще бойцы с таким именем?!
Оказалось, за пять военных лет погибли девять Арчилов
Джапаридзе. А еще на сайте представлена информация о сотне
погибших с фамилией Хабулава (ее носил друг Майорова,
веселый грузин – сосед по общежитию); о тысяче погибших
