Владислав Артемов - Остроумие мира
– Жил-был в старые времена податной откупщик… – тут он оборвал рассказ и добавил: – Дальше, ей-богу, забыл, господа!
Но и этого было достаточно, чтобы слушатели расхохотались над краткой историей о «разбойниках».
Одно время Вольтер гостил в монастыре Сенон, у его настоятеля Кальме. Его привлекала в монастыре, собственно, прекрасная тамошняя библиотека. Но, живя в монастыре, он не желал входить в него, как говорится, «со своим уставом» и потому усердно выполнял весь обиход монашеской жизни, посещал церковную службу. Однажды он даже участвовал в какой-то духовной процессии, причем шел, опираясь на руку своего секретаря; этот последний, надо заметить, был протестант. Когда это рассказали известному остряку маркизу д’Аржансу, он воскликнул:
– Это, кажется, единственный случай, когда неверие, опираясь на ересь, воздавало почтение церкви!
Посетив однажды свою добрую знакомую, г-жу Шатлэ, Вольтер стал играть с ее маленьким сыном. Он усадил ребенка к себе на колени и говорил ему:
– Милый мой дружок, для того чтобы уметь ладить с людьми, надо всегда иметь на своей стороне женщин; а чтобы иметь их на своей стороне, надо их знать. Вот ты и знай, что все женщины лживы, лукавы, обманщицы.
– Как, – прервала его рассерженная хозяйка, – что вы говорите? Как все женщины?
– Сударыня, – остановил ее Вольтер, – грешно говорить ребенку ложь, детям надо всегда говорить правду!
Отец Вольтера все хотел купить сыну какую-нибудь хорошую почетную должность – в те времена подобное продавалось и покупалось. Но Вольтер всегда, когда заходила об этом речь, говорил:
– Я не хочу почета, который покупают; я сумею приобрести почет, который мне ничего не будет стоить деньгами!
Вольтер умел льстить, когда считал человека достойным. Так, во время посещения Франции Франклином знаменитый американец пожелал видеть Вольтера, слава которого уже давно перешла через Атлантический океан. Вольтер с трудом говорил по-английски, но при встрече Франклина заговорил и некоторое время поддерживал беседу на английском языке. Потом он перешел на французский, но при этом заметил:
– Я не мог отказать себе в удовольствии хоть немножко побеседовать на языке Франклина.
У Вольтера был старший брат, богослов, столь же усердно погруженный в теологическую литературу, как Вольтер в поэзию. Их отец иногда говаривал:
– У меня выросли сынки – два дурака: один дурак в прозе, другой в стихах.
Какой-то приезжий гость посетил Вольтера в его замке Фернэ, загостился там и порядочно надоел хозяину. Вольтер говорил про него:
– Этот человек – сущий Дон-Кихот, только навыворот: тот принимал гостиницы за замки, а этот – замки за гостиницы.
Вольтер не ладил с Пироном. Но вот однажды очень удивленный Пирон видит в окно, что к его дому подходит Вольтер и входит в подъезд. Пирон решился принять его по возможности любезно и ждал только звонка, чтобы отворить дверь. Но звонок не раздался, а вместо того послышалось какое-то царапанье, словно бы кто писал на двери. Переждав некоторое время, Пирон отворил дверь и на ее наружной стороне увидал написанные мелом слова весьма неприличного свойства. Пирон решил отомстить.
Он сам в парадном туалете явился к Вольтеру как бы с визитом, и когда тот выразил некоторое изумление по поводу его посещения, Пирон ему сказал:
– В моем посещении нет ничего удивительного: я у себя на двери нашел вашу визитную карточку и поспешил отдать вам визит.
И. Босх. Корабль дураков
У Вольтера одно время жил в качестве приживальщика какой-то отставной иезуит по имени Адам. Вольтер, представляя его посетителям, всегда повторял одну остроту:
– Вот господин Адам, только это вовсе не первый человек!
Вольтер и Пирон однажды поспорили, кто из них искуснее в лаконизме, и решили для состязания написать друг другу письма, которые должны были состоять хотя бы из одной только фразы, но совершенно законченной и осмысленной. Бой был открыт Вольтером, который прислал Пирону записку, содержащую два кратчайших латинских слова: «еду в деревню». Ответ Пирона не замедлил последовать; он состоял всего лишь из одной буквы. Но буква эта по-латыни значит – «иди, поезжай». В настоящем случае эта буква представляла собой вполне законченный и осмысленный ответ на письмо Вольтера.
Во времена Вольтера еще свирепствовали знаменитые «письма с государственной печатью», по которым людей хватали и засаживали в Бастилию. Эти письма сильные мира сего легко доставали по знакомству с высшими сферами, а богатые просто покупали их. Но бывало, что ни в чем не повинных людей сажали в тюрьму и по поддельным письмам.
Однажды случилась очень громкая история именно с подобным письмом. Вольтер, беседуя с полицейским префектом Эро, спросил его, что делают с подделывателями.
– Их вешают, – отвечал Эро.
– И то хорошо, – заметил Вольтер, – до поры до времени, пока не начнут, наконец, вешать и тех, кто подписывает неподдельные.
Вольтер спросил одного молодого человека, кем он хочет быть, к чему себя готовит.
– Хочу сделаться врачом, – отвечал тот.
– Другими словами, хотите выучиться пичкать лекарствами, которых вы не знаете, человеческое тело, которое вы знаете еще меньше.
Вольтер читал свою трагедию пришедшим к нему в гости аббату Вуазенону и Расину (сыну знаменитого поэта). При произнесении одного стиха Расин вдруг остановил чтеца и заметил, что этот стих заимствован у него. И потом он все время бормотал: «А ведь тот стих мой!» Вуазенону это, наконец, наскучило, и он крикнул Вольтеру:
– Да отдайте вы ему его стих, и пусть он с ним убирается к черту!
Одно время к Вольтеру привязался какой-то скучнейший господин, который истязал его своими бесконечными вопросами. Однажды при входе этого гостя Вольтер, не давая ему открыть рот, сказал:
– Милостивый государь, предупреждаю, что я ничего не знаю и ничего не могу вам отвечать на вопросы, которые вы мне будете предлагать.
Регент засадил Вольтера в Бастилию, а в это время как раз давали Вольтерову трагедию «Эдип». Регенту она чрезвычайно понравилась, и ради удовольствия, какое она ему доставила, он помиловал автора. Когда Вольтер явился благодарить регента, тот сказал ему:
– Ведите себя хорошо, а я буду о вас заботиться.
– Буду бесконечно обязан вашему высочеству, – отвечал Вольтер, – но об одном умоляю: не принимайте на себя забот о моей квартире!
– А, здравствуйте, сердце мое!
– Я вам, кажется, ничего худого не сделал, – сухо отвечал Пирон, – за что же вы меня поносите!
– Какая разница между хорошим и прекрасным? – спрашивали Вольтера.
– Хорошее требует доказательств, а прекрасное не требует, – ответил он.
Какой-то бедный духовный, мечтавший о месте аббата, часто в беседах с Буало, с которым был знаком, горячо восставал против распространенной в то время манеры хватать множество мест и должностей; жадные люди брали места, вовсе не заботясь, как они справятся с принимаемыми на себя обязанностями, а заботясь лишь об умножении доходов. Знакомец Буало весьма красноречиво осуждал эту жадность, столь мало совместимую особенно с духовным званием, для себя же, как он уверял, удовольствовался бы аббатством, которое приносило бы две-три тысячи франков, на большее же он никогда не польстится. Но все это был только один разговор; кандидату в аббаты случайно повезло: он получил аббатство с доходом в семь тысяч, скоро потом другое, в пять тысяч, потом третье, тоже в пять тысяч.
– Ну, господин аббат, – сказал ему Буало, встретясь с ним в это время, – где наши разговоры о грехе и соблазне многочисленных должностей и крупных доходов?
– Ах, господин Буало, – отвечал разбогатевший скромник, – если б вы знали, как эти доходы нужны для того, чтобы хорошо жить.
– Знаю, понимаю и нисколько не сомневаюсь, что все это нужно для того, чтоб хорошо жить, но годится ли это для того, чтобы хорошо умереть?
Принц Кондэ был большой любитель литературы и часто собирал у себя писателей, беседовал с ними и высказывал подчас весьма здравые суждения. С ним, конечно, все соглашались, когда его суждения были в самом деле здравые, и в эти минуты он был в высшей степени мил и любезен. Но зато, когда его мнения нельзя было принять без возражений, он совсем преображался, противоречий не выносил, был зол, резок, груб. И вот однажды Буало, присутствовавший при каких-то литературных разглагольствованиях принца, возразил ему. Слово за слово спор разгорелся, и очи принца так злобно засверкали, что Буало живо примолк, оставив спор. Улучив минутку, он наклонился к соседу и шепнул ему:
– Отныне даю заклятье всегда, когда принц не прав, быть одного мнения с его высочеством.
