Владислав Артемов - Остроумие мира
– Я имею честь, – говорил он, – быть членом Шадонской академии, а вы знаете, что она дочь Парижской академии.
– О да, – отвечал Вольтер, – и притом примернейшая дочь, потому что никогда еще не подавала повода, чтоб о ней заговорили.
У Вольтера еще при жизни были страстные почитатели, доходившие почти до умопомрачения. Такие обожатели часто сидели и слушали его разинув рот, в немом благоговении, хотя бы он говорил самые обыкновенные вещи; им в каждом его слове слышалось или, лучше сказать, чудилось что-то скрытое, отменно умное и острое. Любопытнейший пример такого обожания, без границ, сообщает в своих записках известный граф Сегюр.
Однажды у Сегюров в числе других гостей был Вольтер, которому мать Сегюра жаловалась на какие-то свои хворости. Вольтер, утешая старушку, сказал ей, что он сам страдал тем же целый год и что все лечение состояло в том, что он питался смесью из яичных желтков, картофельного крахмала и воды. Разумеется, что в этом рецепте не было и быть не могло ничего особенно меткого, остроумного, и, однако же, когда Вольтер произносил эти невинные слова: «крахмал, вода, желтки», один из гостей, очевидно дошедший в своем обожании Вольтера до слепого фанатизма, не утерпел, толкнул Сегюра и, наклонясь к нему, восторженным шепотом проговорил:
– Что это за человек! Что это за ум! Ни одного слова не скажет, в котором бы не сверкнуло остроумие!
Вольтер высоко ценил ученые труды доктора Галлера. Слыша его похвалы, некий господин, знавший хорошо Галлера, заметил Вольтеру, что Галлер далеко не так одобрительно отзывается о Вольтеровых трудах, как Вольтер о Галлеровых.
– Увы, – ответил Вольтер, – ошибка – удел смертных; может быть, и тут мы оба ошибаемся!
Это было всего за неделю до смерти Вольтера. В театре ставили его трагедию «Тит», и один из новых актеров, не будучи осведомлен о болезни автора, пришел к нему, чтобы с ним прорепетировать свою роль.
– Умираю, – сказал Вольтер пришедшему, – простите, не могу оказать вам обычного внимания, подобающего гостю.
– Какая жалость, – воскликнул актер, – а мне завтра надо играть в вашем «Тите».
При этих словах умирающий Вольтер открыл глаза и приподнялся на локте.
– Что вы говорите, мой друг? Вы завтра играете в «Тите»? Ну, коли так, нечего и думать о смерти! Я сейчас пройду с вами вашу роль!
Знаменитый механик, творец удивительнейших, прославившихся по всему свету автоматов, Вокансон, был в одно время с Вольтером представлен какому-то иноземному принцу. Но высочайший гость, надо полагать, большой любитель механического искусства, отдал все свое внимание Вокансону, на Вольтера же почти и не взглянул. Вокансон, чуть не боготворивший Вольтера, был чрезвычайно обеспокоен таким отношением приезжего принца к своему идолу и, желая хоть отчасти загладить невежливость принца, подошел к Вольтеру и сказал ему, что, дескать, принц мне сейчас сказал о вас то-то и то-то – чрезвычайно лестное. Вольтер понял уловку Вокансона и ответил ему:
– Весь ваш талант, господин Вокансон, сказался в этом умении заставить говорить такого автомата, как этот принц.
Как известно, Вольтер одно время жил при дворе Фридриха Великого и пользовался большой дружбой прусского короля, а потом впал в немилость и уехал домой. Говорят, что причиной размолвки послужила одна очень едкая выходка Вольтера. Однажды в комнате у Вольтера сидел генерал Манштейн, автор записок о России, которые Вольтер переводил на французский язык. В это время Вольтеру принесли и подали что-то. Посланное оказалось произведением короля Фридриха, который обычно все свои литературные труды передавал своему гостю с просьбой просмотреть их и поправить. Получив эту посылку, Вольтер сказал Манштейну:
– Друг мой, нам надо теперь отложить нашу работу; вот видите, король прислал мне в стирку свое грязное белье; надо его выстирать.
Эти слова, конечно, сообщили королю, и они послужили причиной разрыва.
Н. де Ларжильер. Портрет Вольтера
Вольтер, присутствовавший при осаде Филипсбурга, с любопытством непосвященного осматривал осадные сооружения. Маршал Бервик, увидев его, пригласил философа, – не хотите ли, мол, пройти вперед, в траншеи, где было уже очень опасно.
– О нет, маршал, – отвечал Вольтер, – я охотно возьму на себя труд воспеть ваши подвиги, но разделить их с вами я не польщусь.
Какой-то автор представил Вольтеру свою трагедию, просил прочитать ее и сказать свое мнение. Прочитав пьесу, Вольтер сказал:
– Написать такую трагедию вовсе не трудно; трудность в том, как отвечать автору такого произведения, когда он спрашивает о нем ваше мнение.
В 1779 году Вольтер отправился из Швейцарии в Париж. На городской окраине его остановили и спросили, не везет ли он чеголибо, подлежащего оплате пошлиной.
– Господа, – отвечал он им, – у меня в экипаже нет никакой контрабанды, кроме самого меня.
Какой-то почитатель преследовал Вольтера своими письмами до такой степени, что философу стало, наконец, невтерпеж и он отправил своему истязателю такую записку:
«Милостивый государь, я умер и, таким образом, впредь уже не в состоянии отвечать на ваши письма».
Вольтер написал трагедию «Орест». Супруга маршала Люксембура немедленно вслед за первым представлением этой трагедии написала Вольтеру длиннейшее письмо, содержавшее ее собственный отзыв о пьесе, ее критику произведения Вольтера. Просмотрев это послание, Вольтер послал маршальше свой ответ, состоявший всего из одной строки: «Сударыня, Орест пишется через О, а не через Н».
Та в своем письме писала везде Норест, вместо Орест.
Кто-то из назойливых друзей Вольтера переделал несколько стихов в его трагедии «Ирина» и навязывал Вольтеру свою переделку, уверяя, что так будет лучше. И вот однажды к Вольтеру пришел знаменитый строитель моста Нельи, архитектор Перрона, и как раз в эту минуту у Вольтера сидел его фанатичный друг, переделыватель его стихов. Представляя своих гостей друг другу, Вольтер сказал архитектору:
– Счастливец вы, господин Перрона, что незнакомы с этим господином, а то бы он переделал арки вашего моста!
Однажды, в то время когда Вольтер играл в карты с какой-то очень набожной дамой, случилась сильная гроза. Трусливая богомолка вся затряслась и начала умолять, чтобы закрыли окна, двери, спустили занавески. Главное же, что ее ужасало, это то, что она в такую минуту находилась вместе с безбожником и нечестивцем. Что, если Господь в своем праведном гневе избрал этот момент, чтобы поразить злодея-атеиста своими громами? И все это она в припадке страха выкрикивала громко, не стесняясь присутствием самого безбожника.
– Сударыня, – заметил ей Вольтер, – я в одной строке своего стихотворения сказал о Боге больше хорошего, нежели вы мыслили о нем всю вашу жизнь.
Очевидно, философ намекал на свою знаменитую строфу: «Если бы Бог не существовал, то надо было бы его выдумать».
Однажды Ламетри, приглашенный ко двору Фридриха в одно время с Вольтером, в беседе с королем очень свободно заговорил о том, что берлинская публика недовольна сближением короля с Вольтером, что это сближение находят чрезмерным и неприятным. Король на это заметил, что все эти тревоги напрасны, что он умеет извлекать пользу из людей, что для него человек все равно, что апельсин: выдавил сок, а кожуру бросил прочь.
«С этой минуты, – пишет Вольтер в своих записках, – я, конечно, стал подумывать о том, чтобы как-нибудь загодя обезопасить свою апельсинную кожуру».
Кружок враждебных Вольтеру лиц начал распускать слух, что одна из его трагедий, «Альзира», написана не им.
– Я очень желал бы, чтобы так и было на самом деле, – заметил некто, слышавший это.
– Почему же так? – спросили его.
– Потому что тогда у нас было бы одним великим поэтом больше.
Какой-то адвокат, явившись к Вольтеру, приветствовал его пышными словами:
– Я пришел поклониться светочу мира!
Вольтер тотчас позвал свою родственницу, г-жу Дени, и попросил ее принести щипцы для снимания нагара со свеч.
Во время регентства Вольтер был посажен в Бастилию за какую-то эпиграмму, направленную против регента. Его выручил из темницы герцог Бранкас. Он сам приехал за ним в Бастилию и повез его прежде всего к регенту благодарить за помилование. Случилось, что регент заставил их долго ждать. А на дворе стояла отвратительная погода – дождь, снег, слякоть. Вольтер, созерцая в окно эту непогоду, сказал герцогу:
– Глядя на такую слякоть, можно подумать, что на небе тоже учреждено регентство.
До революции податные откупщики во Франции были настоящими шавками, которых народ считал хуже всяких разбойников. И вот однажды у Вольтера, в кругу гостей, затеяли рассказывать поочередно разные истории про разбойников. Когда очередь дошла до Вольтера, он начал свой рассказ так:
