Дмитрий Мамичев - Преступники и преступления. С древности до наших дней. Заговорщики. Террористы
Несчастный Никифор, за несколько часов до появления заговорщиков, послал приказ своему брату, генералу Леону, чтобы он привел во дворец отряд избранных солдат. К несчастью, Леон, увлекшись игрой, прочел приказ чересчур поздно. Когда он привел отряд во дворец, то Никифор был уже убит, а Цимисхий провозглашен императором. Солдаты тотчас же его покинули и он должен был спасаться в алтаре Святой Софии.
Иоанн Цимисхий, взяв за руки двух молоденьких августов, Василия и Константина, представился народу и был провозглашен императором.
Феофано, организовавшая убийство мужа для того, чтобы захватить трон и царствовать со своим любовником, горько ошиблась в расчете — ее выгнали из дворца и заперли в монастырь Армении. Прежде чем удалиться, она упрекала нового императора в неблагодарности и. увидав около него своего маленького сына Василия, который не протестовал против ее ссылки, назвала его скифом, варваром и бросилась душить ребенка, что несомненно сделала бы, если бы ее не удержали.
Семь лет спустя, когда умер Цимисхий, Феофано с сыновьями была призвана ко двору, но отказалась от власти (976 г.). Оба сына Феофано некоторое время царствовали сообща, но потом, когда умер Василий, Константин VIII остался на троне один.
Пио О. Жизнь римских императриц. — СПб., 1895.
БОРИС И ГЛЕБ — ПЕРВЫЕ РУССКИЕ СВЯТЫЕ
Великий князь Киевский Владимир Святой[75] усыновил своего племянника Святополка,[76] однако ж не любил его и, кажется, предвидел в нем будущего злодея. Современный летописец немецкий Дитмар, говорит, что Святополк, правитель Туровской области, женатый на дочери польского короля Болеслава, хотел, по наущению своего тестя, отложиться от России и что великий князь, узнав о том, заключил в темницу сего неблагодарного племянника, жену его и немецкого епископа Реинберна, который приехал с дочерью Болеслава. Владимир — может быть, при конце жизни своей — простил Святополка: обрадованный смертиею дяди и благодетеля сей недостойный князь спешил воспользоваться ею; созвал граждан, объявил себя государем Киевским и роздал им множество сокровищ из казны Владимировой. Граждане брали дары, но с печальным сердцем: ибо друзья и братья их находились в походе с князем Борисом, любезным отцу и народу. Уже Борис, нигде не встретив печенегов, возвращался с войском и стоял на берегу реки Альты: там принесли ему весть о кончине родителя, и добродетельный сын занимался единственно своею искреннею горестию. Товарищи побед Владимировых говорили ему: «Князь! С тобою дружина и воины отца твоего; поди в Киев и будь государем России!» Борис ответствовал: «Могу ли поднять руку на брата старейшего? Он должен быть мне вторым отцом». Сия нежная чувствительность казалась воинам малодушием: оставив князя мягкосердечного, они пошли к тому, кто властолюбием своим заслуживал в их глазах право властвовать.
Но Святополк имел только дерзость злодея. Он послал уверить Бориса в любви своей, обещая дать ему новые владения, и в то же время приехал ночью в Вышегород, собрал тамошних бояр на совет. «Хотите ли доказать мне верность свою?» — спросил новый государь. Бояре ответствовали, что они рады положить за него свои головы. Святополк требовал от них головы Бориса, и сии недостойные взялись услужить князю злодеянием. Юный Борис, окруженный единственно малочисленным слугами, был еще в стане на реке Альте. Убийцы ночью приблизились к шатру его и, слыша, что сей набожный юноша молится, остановились. Борис, уведомленный о злом намерении брата, изливал пред всевышним сердце свое в святых песнях Давидовых. Он же знал, что убийцы стоят за шатром, и с новым жаром молился… за Святополка; наконец, успокоив душу небесною верою, лег на одр и с твердостию ожидал смерти. Его молчание возвратило смелость злодеям: они вломились в шатер и копьями пронзили Бориса, также верного отрока его, который хотел своим телом защитить государя и друга. Сей юный воин, именем Георгий, родом из Венгрии, был сердечно любим князем своим и в знак милости его носил на шее золотую гривну: корыстолюбивые убийцы не могли ее снять, и для того отрубили ему голову. Они умертвили и других княжеских отроков, которые не хотели спасаться бегством, но все легли на месте. Тело Борисово завернули в намет и повезли к Святополку. Узнав, что брат его еще дышит, он велел двум варягам довершить злодеяние: один из них вонзил меч в сердце умирающему… Сей несчастный юноша, стройный, величественный, пленял всех красотою и любезностию; имел взор приятный и веселый; отличался храбростию в битвах и мудростию в советах. Летописец хотел передать будущим векам имена главных убийц и называет их: Путша, Талец, Елович, Ляшко. В Несторово время они были еще в свежей памяти и предметом общего омерзения. Святополк без сомнения наградил сих людей, ибо имел еще нужду в злодеях.
Он немедленно отправил гонца к муромскому князю Глебу сказать ему, что Владимир болен и желает видеть его. Глеб, обманутый сею ложною вестию, с малочисленною дружиною спешил в Киев. Дорогою он упал с лошади и повредил себе ногу; однако ж не хотел остановиться и продолжал свой путь от Смоленска водою. Близ сего города настиг его посланный от брата Ярослава, князя новогородского, с уведомлением о смерти Владимировой и гнусном коварстве Святополка; но в то самое время, когда Глеб чувствительный, набожный подобно Борису, оплакивал отца нелюбимого брата, в усердных молитвах поверяя небу горесть свою, явились вооруженные убийцы и схватили его ладию. Дружина муромская оробела: Горясер, начальник злодеев, велел умертвить князя, и собственный повар Глебов, именем, Торчин, желая угодить Святополку, зарезал своего несчастного государя. Труп его лежал несколько времени на берегу, между двумя колодами, и был наконец погребен в вышегородской церкви св. Василия, вместе с телом Бориса.
Еще Святополк не насытился кровию братьев. Древлянский князь Святослав, предвидя его намерение овладеть всею Россиею и будучи не в силах ему сопротивляться, хотел уйти в Венгрию; но слуги Святополковы догнали его близ гор Карпатских и лишили жизни. Братоубийца торжествовал злодеяния свои, как славные и счастливые дела: собирал граждан киевских, дарил им деньги, одежду и надеялся щедростию приобрести любовь народную:[77]
Карамзин Н. М. История государства Российского. — Ростов н/Д.: Феникс, 1994.
УБИЙСТВО В БОГОЛЮБОВЕ
Великий князь суздальский Андрей Юрьевич Боголюбский[78] был женат на дочери боярина Кучка. Предание говорит, что Юрий Долгорукий, отец Андрея Боголюбского, казнил этого боярина за какую-то вину, присвоил себе его поместье, в котором и основал город Москву. Живя в Боголюбове, Андрей, по-видимому, был уже вдов; при нем оставались два Кучковича, братья его жены, в качестве ближних и больших бояр. К этим большим боярам принадлежал также зять Кучковичей Петр и еще какой-то пришлец с Кавказа из ясов или алан, по имени Анбал. Сему последнему великий князь доверил ключи, то есть управление своим домом. Но эти люди, осыпанные милостями, не питали к нему любви и преданности. Умный, набожный князь не отличался мягким нравом в отношении к окружающим, а под старость характер его сделался еще тяжелее и суровее. Избегая слишком близкого общения с подданными и отличаясь трезвостью, Андрей не любил пить и бражничать с своею дружиною, как это было в обычае у русских князей. С таким характером, с такими привычками он не мог пользоваться большим расположением дружинников, которые прежде всего ценили в князьях щедрость и ласковое обхождение. Не видно также, чтобы и земские люди питали к нему привязанность. Несмотря на строгость князя, его корыстолюбивые посадники и тиуны умели преследовать свои собственные выгоды, притеснять народ неправдами и поборами.
Один из Кучковичей каким-то проступком до того прогневал великого князя, что последний велел казнить боярина, подобно тому, как отец его Юрий казнил самого Кучка. Это событие сильно возмутило бояр, и без того роптавших на самовластие Андрея. Брат казненного, Яким, собрал на совет недовольных, и говорил им в таком смысле: «сегодня казнил его, а завтра дойдет черед до нас; подумаем о своих головах». На совещании решено было убить великого князя. Число заговорщиков простиралось до двадцати; вожаками их, кроме Якима Кучковича, явились помянутый зять его Петр, ключник Анбал и еще какой-то Ефрем Моизович, вероятно перекрест из жидов, которых Андрей любил обращать в христианство, так же, как и болгар. Подобное возвышение и приближение к себе инородцев, может быть, происходило из недоверия князя к коренным русским боярам и его расчета на преданность людей, всем ему обязанных. Но без сомнения, и этих, взысканных им, проходимцев раздражали непрочность его благоволения и опасение уступить свое место новым любимцам. Именно в то время самым приближенным лицом к князю сделался какой-то отрок Прокопий, следовательно возвышенный из младших дружинников или дворян. Прежние любимцы завидовали Прокопию и искали случая его погубить.
