Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила
Тишина котѐнком бродит
От реки до дальних троп.
У соседки в огороде
Дремлет ласковый укроп.
Мой товарищ курит трубку,
Говорит не торопясь.
О боях, о жаркой рубке
Начинается рассказ.
Только вот глаза прикрою,
Память снова говорит.
Под днепровскою волною
Не один товарищ спит.
И пройди по всем курганам —
Бой кровавый не забыт,
И курганы носят раны
От снарядов и копыт.
Мы не раз за трубкой вспомним
Быль военную годов,
Как в упор в каменоломню
44
К нам тянулись семь штыков.
Как прорвались мы гранатой –
Всѐ снесли в огонь и дым.
Даже мост спиной горбатой
Встал в испуге на дыбы.
…Мой товарищ, мой ровесник,
Мой любимый побратим,
Этой славы, этой песни
Никому не отдадим.
Кстати, о печатанье стихов. При жизни Николай Майоров
напечатал не больше 4–5 стихотворений. Напечататься, выйти в
свет он никогда не старался, считая, что настоящие стихи, если
они будут, — впереди.
Требовательный к себе, он не искал лѐгкого успеха. А уж в
ту пору его стихи были на редкость зрелыми, крепкими,
выгодно отличались от «поэтической продукции» сверстников.
Помнится, году в 38-м в наших местах (а жили мы на
окраине Иванова) разбился самолѐт. Весь личный состав погиб.
На другой день на зелѐном Успенском кладбище состоялись
похороны. В суровом молчании на холодный горький песок
первой в нашей мальчишеской жизни братской могилы военные
лѐтчики возложили срезанные ударом о землю винты самолѐта.
А вечером Коля читал свои стихи, которые, помнится,
заканчивались строфой:
Вот если б все с такою жаждой жили,
Чтоб на могилу им взамен плиты
Их инструмент разбитый положили
И лишь потом поставили цветы…
Событие это оставило в его душе неизгладимый след.
Чуткий и отзывчивый к людям, он превыше всего ставил в
человеке мужество и прямоту. Тема бесстрашия, гуманизма,
преданности делу навсегда осталась для него ведущей.
Стихи о памятнике, как и многие другие, опубликованы не
были. Несмотря на дружеские советы, автор в редакцию их не
отнѐс.
45
— О жизни и смерти – это очень трудно… Надо так
написать, как я не могу, – горячо доказывал он.
На традиционные встречи с бывшими воспитанниками 33-й
школы в дни зимних и летних каникул он приезжал буквально
набитый стихами. К тому времени, с 39-го года. Коля Майоров
параллельно с историческим факультетом посещал семинарские
занятия в Литературном институте. У него были две зачѐтные
книжки, и тут и там он шѐл отлично.
С любовью, горячо рассказывал Коля о поэтическом
семинаре Павла Антокольского, на память читал стихи своих
московских друзей.
Для нас, младших поэтов, тех, кто ещѐ оставался в школе,
эти встречи были настоящим праздником: ведь он видел и знал
многих настоящих живых поэтов! Разговоры завязывались
горячие: об искусстве, о литературе – и в том и в другом знания
он обнаруживал основательные, удивительные для студента.
Если кто «зарывался», с полки немедленно снимался том
Лермонтова, Пушкина и ли Есенина – смотря по
обстоятельствам. Время пролетало незаметно.
* * *
Особенно плодотворными были для Майорова 39-й и 40-й
годы. Он пишет две большие поэмы – «Ваятель» и «Семья» – и
множество стихов.
В записях, оставшихся от родителей, случайно сохранился
небольшой (подлинность его подтверждает В. Болховитинов)
отрывок из поэмы «Семья», поэмы о годах коллективизации:
кулак Емельян – один из главных персонажей – бежит из
деревни. Несколько строк из большой картины.
На третьей полке сны запрещены.
Худой, небритый, дюже злой от хмеля,
Спал Емельян вблизи чужой жены
В сырую ночь под первое апреля.
Ему приснилась девка у столба,
В веснушках нос, густые бабьи косы.
Вагон дрожал, как старая изба,
Поставленная кем-то на колѐса.
46
Ко времени работы над поэмой «Семья» относятся и
нижеприведѐнные фрагменты, которые печатались недавно как
отдельные стихи.
Дед
Он делал стулья и столы
И, умирать уже готовясь.
Купил свечу, постлал полы
И новый сруб срубил на совесть.
Свечу поставив на киот,
Он лѐг поблизости с корытом
И отошѐл. А чѐрный рот
Так и остался незакрытым.
И два огромных кулака
Легли на грудь. И тесно было
В избѐнке низенькой, пока
Его прямое тело стыло.
Что я видел в детстве
Косых полатей смрад и вонь.
Икона в грязной серой раме.
И средь игрушек детский конь
С распоротыми боками.
Гвоздей ворованных полсвязки.
Перила скользкие. В углу
Оглохший дед. За полночь – сказки.
И кот, уснувший на полу.
Крыльцо, запачканное охрой.
И морды чалых лошадей.
Зашитый бредень. Берег мокрый.
С травой сцепившийся репей.
На частоколе чѐрный ворон
И грядка в сорной лебеде.
Река за хатою у бора,
Лопух, распластанный в воде.
Купанье – и попытка спеться.
47
Девчонка, от которой ждѐшь
Улыбки, сказанной от сердца.
…Всѐ это шло, теснилось в память,
Врывалось в жизнь мою, пока
Я не поймал в оконной раме
В тенѐтах крепких паука.
О, мне давно дошло до слуха:
В углу, прокисшем и глухом,
В единоборстве билась муха
С большим мохнатым пауком.
И понял я, что век от века,
Не вняв глухому зову мук,
Сосал, впиваясь в человека,
Огромный холеный паук.
И я тогда, давясь от злобы,
Забыв, что ветер гнал весну,
Клялся, упѐршись в стенку гроба,
В котором отчим мой уснул.
Клялся полатями косыми,
Страданьем лет его глухих.
Отмщеньем, предками босыми,
Судьбой обиженного сына,
Уродством родичей своих, –
Что за судьбу, за ветошь бедствий
Спрошу я много у врага!
Так шло, врывалось в память детство,
Оборванное донага.
От большой поэмы «Ваятель» остался один отрывок,
подлинность которого не подлежит сомнению, он печатается
как стихотворение под названием «Творчество». Другой
отрывок – не очень точный – приводится Ириной Пташниковой.
48
По-видимому, к первоначальным вариантам поэмы
относится и приводимый ниже отрывок, который рукой же
Майорова датируется 38-м годом.
Никто не спросит, не скостит,
Не упрекнѐт обидным словом,
Что стол мой пятнами изрыт,
Как щѐки мальчика рябого.
Я спал на нѐм. Кому-то верил.
И писем ждал. Знать, потому,
Захлопнув поплотнее двери,
Я стал завидовать ему.
Живу с опаской. Снов не знаю.
Считаю даты. Жду весны.
А в окна, будто явь сквозная,
Летят, не задевая, сны.
Проходят дни, и всѐ короче,
Всѐ явственней и глуше мне
Поѐт мой стол, и чертят ночи
Рисунок странный на стекле.
И в тонких линиях ваянья.
Что ночь выводит по стеклу,
Так много слѐз и обаянья,
Пристрастья вечного к теплу, –
Что я теряюсь и немею.
Я нем почти. Почти в снегу.
Сказать хочу – и не умею,
Хочу запеть – и не могу.
Ко времени работы над поэмами относятся и следующие
