Шри Ауробиндо - Шри ауробиндо. Эссе о Гите – I
Земной мир, поглощенный двойственностями и прикованный к спешным преходящим заботам часа и минуты, для человека, до тех пор, пока он живет в нем, привязанный к этим вещам, и до тех пор, пока он принимает закон, который они ему навязывают, за закон своей жизни, есть мир борьбы, страдания и скорби. Путь к освобождению в том, чтобы повернуться от внешнего к внутреннему, от видимости, созданной материальной жизнью, которая всегда налагает свое бремя на ум и заточает его в рутине жизни и тела, к божественной Реальности, которая ждет своего проявления через свободу духа. Любовь к миру, маске, должна смениться любовью к Богу, Истине. Стоит познать и объять это тайное и внутреннее Божество, во всем существе и всей жизни произойдет главный взлет и чудесная перемена. Вместо незнания низшей природы, поглощенной своими внешними трудами и видимостями, глазу откроется видение Бога повсюду, единство и универсальность духа. Скорби и муки мира исчезнут в блаженстве Всеблагого; наши слабости, ошибки и грехи сменятся всеобъемлющей и все преобразующей силой, истиной и чистотой Вечного. Соединить ум с божественным сознанием, сделать всю нашу эмоциональную природу единой любовью к Богу везде, сделать все наши труды единым жертвоприношением Властелину миров и все наше поклонение и стремление единым почитанием его и самоотдачей ему, направить все «Я» к Божественному в совершенном союзе – вот путь, ведущий к возвышению из земного в божественное существование. В этом учение Гиты о божественной любви и боголюбии, в котором знание, труды и стремление сердца становятся едины в наивысшем соединении, слиянием всех их расхождений, переплетением всех их нитей, высоким сплавом, широким движением отождествления.
Глава VII. Главное слово Гиты
Теперь мы подошли к самой сердцевине Йоги Гиты, к центру жизни и дыхания учения. Теперь мы ясно видим, что восхождение ограниченной человеческой души, когда она уходит от эго и низшей природы в безмятежное, безмолвное и устойчивое «Я», это лишь первый шаг, начало перемен. Теперь нам понятно, почему Гита вначале уделяет большое внимание Ишваре, Богу в облике человека, который всегда говорит о себе, aham, mām, как о некоем тайном и вездесущем Существе, властелине всех миров и владыке человеческой души, кто более велик, чем даже неизменяемая самосущность, вечно спокойная и неподвижная, не затрагиваемая ни субъективными, ни объективными явлениями природной вселенной.
Вся Йога есть искание Божественности, обращение к единению с Вечным. Адекватности нашего восприятия Божественного и Вечного будет соответствовать путь искания, глубина и полнота единения и целостность реализации. Человек, существо ментальное, приближается к Бесконечному через свой конечный ум, и ему нужно открыть некую близлежащую дверцу в конечном, чтобы выйти к этому Бесконечному. Он ищет себе концепцию, за которую в состоянии ухватиться его ум, выбирает ту силу в своей природе, которая абсолютным самовозвышением может коснуться бесконечной Истины, что сама по себе недоступна его ментальному осмыслению. Некий лик этой бесконечной Истины – ибо, будучи бесконечной, она бесконечно многолика, обладает множеством слов для своего выражения, собственных подсказок смысла – он старается увидеть, чтобы с его помощью прийти через непосредственный опыт к им выражаемой безмерной реальности. Как бы ни узка была эта дверца, он удовлетворен, если она предоставляет возможность хоть заглянуть в широту, которая влечет его, если открывает путь в бездонную глубину и недосягаемые высоты того, что взывает к его духу. И как он приближается к этому, так оно и принимает его, ye yathā mām prapadyante.
Философский ум пытается достичь Вечного абстрагирующим познанием. Задача познания заключается в осмыслении, что для конечного интеллекта означает определение и детерминирование. Но единственный способ определить неопределимое это идти путем универсального отрицания, neti, neti. Поэтому ум принимается исключать из концепции Вечного все то, что представляется чувствам, сердцу и разуму имеющим предел. Выстраивается целая оппозиция между «Я» и «не-Я», между вечным, неизменяемым, неопределимым самосуществованием и всеми формами существования – между Брахманом и Майей, между невыразимой Реальностью и всем тем, что пытается, но не может выразить Невыразимое, – между Кармой и Нирваной, между вечно продолжающимся, но вечно непостоянным движением и концепцией универсальной Энергии и неким абсолютным, невыразимым, наивысшим Отрицанием ее действия и концепцией отсутствия всякой жизни, ментальности и динамической значимости. Эта сильная направленность познания в сторону Вечного уводит прочь от всего преходящего. Оно отрицает жизнь, чтобы возвратиться к ее источнику, отрезает от нас все, чем, как нам кажется, мы являемся, чтобы увести нас к безымянной и безличной реальности нашего бытия. Желания сердца, труды воли и концепции ума отвергаются, в конечном счете, и само знание отрицается и отменяется в Тождественном и Непознаваемом. В стремлении ко все большему покою, которое заканчивается абсолютной пассивностью, созданная Майей душа или связка ассоциаций, которую мы считаем собой, приходит к уничтожению своей идеи личности, отбрасывает ложь жизни, исчезает в Нирване.
Но этот трудный абстрагирующий метод самоотрицания, сколь бы привлекателен он ни был для исключительных натур, не может универсально удовлетворить душу, воплощенную в человеке, ибо не дает выхода всем порывам его сложной природы, направленным к совершенному Вечному. Не только абстрагирующий, познающий интеллект человека, но и его жаждущее сердце, его активная воля, его позитивный ум, ищущий некую Истину, ключом к которой является его существование и существование мира, тянутся к Вечному и Бесконечному, стремясь найти в нем божественный Источник и оправдание их существа и природы. Из этой потребности возникают религии любви и трудов, сила которых в том, что они удовлетворяют и влекут к Богу наиболее активные и развитые энергии нашей человечности – а знание может быть действенным, только начав с них. Даже буддизм с его жестким и бескомпромиссным отрицанием как субъективного «я», так и объективных вещей, был вынужден вначале опереться на божественную дисциплину трудов и принять взамен бхакти духовный вариант чувственности универсальной любви и сострадания, поскольку только так мог он стать эффективным путем для человечества, подлинно освобождающей религией. Даже исходящая из иллюзорности майявада с ее сверхлогической нетерпимостью к действию и творениям ментальности вынуждена допустить условную и практическую реальность в человеке, во вселенной и в Боге в мире, дабы иметь прочную опору, осуществимую отправную точку; майяваде пришлось принять то, что она отвергала, чтобы придать некую реальность порабощенности человека и его стремлению к освобождению.
Но слабость кинетических и эмоциональных религий заключается в том, что их слишком занимает божественная Персона и божественные ценности конечного. Даже в тех случаях, когда у них есть концепция бесконечного Бога, они не дают нам полного удовлетворения в знании, потому что не доводят ее до самых окончательных небесных тенденций. Эти религии не достигают полной поглощенности в Вечном и совершенного единения через тождественность, но именно к этой тождественности если не абстрагирующим, то каким-то иным методом рано или поздно должен прийти тот дух, что есть в человеке, ибо в этом основа всего единства. С другой стороны, слабость созерцательной, квиетистской духовности в том, что она приходит к этому результату ценой такой абсолютной абстракции, что, в конечном счете, обращает в ничто, в фикцию человеческую душу, устремления которой были все время единственным смыслом этой попытки единения, так как без души и ее устремлений освобождение и союз лишаются всякого значения. То малое, что эта школа мысли признает из других энергий существования человека, она относит к второстепенному, предварительному действию, которое так и не приводит к полной или удовлетворительной реализации в Вечном и Бесконечном. Но и эти вещи, неправомерно ограничиваемые, могучая воля, сильное желание любви, позитивный свет и всеобъемлющая интуиция сознательного ментального существа – они от Бога, они представляют его сущностные силы и должны иметь какое-то оправдание в своем Источнике и динамичный способ самоосуществления в нем. Никакое знание Бога не может быть интегральным, совершенным или универсально удовлетворительным, если оставляет не осуществленными свои абсолютные притязания, никакая мудрость не является совершенной, если в своем нетерпимом аскетизме поиска она отвергает – или в гордыне чистого знания принижает – духовную реальность, стоящую за этими путями Божества.
Величие центральной мысли Гиты, в которой собраны и соединены все нити, заключается в синтетической ценности концепции, целиком признающей природу души человека во вселенной, и широким и мудрым обобщением обосновывающей ее многостороннюю потребность в верховной и бесконечной Истине, Силе, Любви, Существе, к чему все человеческое в нас обращается в своем искании совершенства, бессмертия, а также некоей высшей радости, силы и покоя. Здесь есть сильная и широкая попытка всестороннего духовного видения Бога и человека и универсального существования. Не то что в эти восемнадцать глав вошло все без исключения и не осталось бы ни единой нерешенной духовной проблемы; тем не менее, изложена столь широкая схема, что нам остается лишь заполнять, развивать, видоизменять, подчеркивать, прослеживать отдельные положения, разрабатывать намеки и прояснять темные места в поисках ключа к дальнейшим притязаниям нашего разума и потребностям нашего духа. Сама Гита не предлагает принципиально новых решений в ответ на свои вопросы. Чтобы прийти к всесторонности, которая является ее целью, она возвращается к самому началу великих философских систем, к первоначальной Веданте Упанишад, ибо там мы находим широчайшее и глубочайшее из дошедших до наших дней синтетическое видение духа, человека и космоса. Но то, что в Упанишадах трудно поддается пониманию, так как заключено в блестящую сердцевину интуитивного видения и символического выражения, Гита выявляет в свете позднейшего интеллектуального мышления и различительного опыта.
