Владимир Файнберг - Скрижали
Уже и два шампура с вожделеннным шашлыком лежали поперёк блюда, и острый томатный соус стоял рядом в чашечке, а Артур все сидел, прислушиваясь отсюда, с плоской крыши четырнадцатиэтажной гостиницы, к утихающим отзвукам происшествия. Люди за соседними столиками яростно обсуждали случившееся. Скоро стало ясно: только что местные парни ранили одного русского, избили другого, сломали челюсть подвернувшемуся под руку туристу, который оказался поляком.
Хотя Артур не был русским, его с тем же успехом могли избить, сломать челюсть, очутись он возле гостиницы несколькими минутами раньше. И тем не менее он ощущал саднящее чувство вины.
Наконец он принялся было за еду. Но то ли оттого, что шашлык был жёстким, то ли воспоминание о прошлом приезде в эту республику — все это вконец отбило аппетит.
…Внештатный корреспондент центральной газеты в одну из апрельских суббот, утром, он был вовлечён тем самым кинорежиссёром Бобо Махкамбаевым, с которым его познакомил на Шахском озере Стах, в шефскую поездку представителей местных творческих союзов. В ознаменование Дня детской книги длинным кортежем автомашин помчались за двести километров от столицы в знаменитый хлопководческий колхоз, чтобы подарить целую библиотеку местной школе.
Артур и Бобо удостоились чести ехать в белой «Волге» второго секретаря Центрального Комитета, следующей сразу за «мерседесом» ГАИ с вращающейся на его крыше мигалкой.
Как вскоре выяснилось, преуспевающий кинорежиссёр оказался племянником жены этого вальяжного русского барина. Барин, хоть он и звался Вторым, на самом деле был истинным правителем республики, щупальцем спрута, чей мозг находился в Москве, в ЦК КПСС.
«Кстати вы оказались здесь, — приговаривал Второй, — очень кстати. Отразите это мероприятие для всей страны».
По дороге кортеж дважды останавливался. Первый раз — у плотины ГЭС, где творческая интеллигенция выходила из машин полюбоваться индустриальным пейзажем, возникшим на древнем «шёлковом пути» из Китая в Европу; второй — в тенистом ущелье у фермы. Здесь миловидные девушки в национальной одежде подали каждому по большой пиале кефира из верблюжьего молока.
В колхоз прибыли с опозданием на час, когда злое солнце Азии уже висело в зените.
На подметённой пыльной площади перед правлением колхоза недвижно ждали шеренги красногалстучных пионеров. Поодаль, под тенью шатра тянулся накрытый кумачом длинный стол, уставленный вазами фруктов, графинами с гранатовым соком и бутылочками пепси–колы.
Пока гости рассаживались под шатром, шофёры стали выгружать из багажников автомашин привезённые кипы книг. Артур подошёл к отдельному столу, на который всё это складывалось, взял одну книгу, другую… «Бухгалтерский учёт в кролиководческом хозяйстве», «Памятка партизану» издания 1942 года, брошюра «Речи Ш. Рашидова на слётах декхан–хлопкоробов», «Космос для строек коммунизма»…
Сзади неожиданно раздался приглушённый голос:
— Собаки, собрали для детей макулатуру, то, что самим не нужно. Идемте, Артур, хозяин зовёт за стол, просит, чтоб тоже выступили.
— С какой стати? — Артур обернулся, глянул на красивое смуглое лицо Бобо Махкамбаева. — Какого рожна мы ехали? На солнце не меньше сорока градусов… Что мы им скажем, этим ребятам?
Именно в этот момент одна из шеренг пионеров дрогнула, разомкнулась. Два старшеклассника потащили под руки какого‑то малыша за угол правления.
— Солнечный удар, говорят уже третий, — зло прошипел Бобо. — Всё ваши, московские порядки, выдумки на нашу шею — «Книжкина неделя»…
Артур быстро пересёк площадь, увидел за углом лавку, на которой лежал мальчик. Медсестра в белом халате плескала ему на голову водой из ведра.
— Бобо, берите за ноги, а я за плечи. Надо немедленно в тень. Под шатёр. Там проскваживает, не душно.
— Может, в правление? — замялся Бобо Махкамбаев.
Артур сам подхватил мальчика, поднёс к шатру, к длинному столу, где расселись приезжие во главе со Вторым.
Навстречу ему заспешил председатель колхоза — одутловатый человек в тюбетейке, сталинском полуфренче с двумя звёздами Героя, в брюках, заправленных в мягкие сапоги.
— Товарищ, дорогой, не волнуйтесь. Бывает так, бывает. Ничего. Встанет, танцевать будет. Дайте мне его, дайте.
Но Артур, не выпуская ребёнка, обошёл стол, остановился в тени, ища место, куда бы его можно было положить. Мальчик открыл мокрые, слипшиеся ресницы, с испугом смотрел на него.
Раздался усиленный динамиком голос Второго:
— Распустите детей по домам! Безобразие.
Он встал со своего места у микрофона, одновременно с медсестрой и Бобо подошёл к Артуру.
— Отдайте пацана медикам, оклемается.
Потом взял Артура под локоть, отвёл в прохладную глубину шатра, доверительно улыбнулся.
— Сами видите — средневековье. В такой обстановке приходится работать, с такими людьми. А что я могу поделать? Нельзя их обижать. Традиции… Ну ничего. Сейчас передадим библиотеку, поедем к водопаду, пообедаем.
— Нет уж, благодарю, — отрезал Артур, — явно не за того меня принимаете. Я ничего в Москве не значу. Дайте какой‑нибудь транспорт, отпустите Христа ради.
Второй нахмурился, подозвал председателя.
Минут через десять к площади подкатил допотопный автобус, который как раз отправлялся в столицу за мануфактурой для колхозного магазина.
Вслед за Артуром в него вдруг вскочил и Бобо. Как ему удалось отпроситься, Артур не стал спрашивать, но заподозрил, что Второй отпустил своего родственника, чтоб тот развеял явно скандальное впечатление от неудавшегося мероприятия.
Весь обратный путь, все двести километров до этой самой гостиницы они проговорили на заднем сиденье пустого автобуса, не опасаясь водителя, чья тюбетейка виднелась далеко впереди. Бобо Махкамбаев проклинал царскую Россию, большевиков, революцию, Ленина–Сталина, а также всех русских.
— Явились сюда со своим Христом поучать нас, поднимать от варварства. Еще и славян никаких не было, одни леса и болота, а здесь цвели цивилизации! Поговорите с археологами. А после? У нас дворцы, мечети, Омар Хайям, Рудаки, Низами, обсерватория Улугбека, у вас — землянки, кровавые междо–усобицы… Я не националист, но, Артур, до русских у нас водки не знали, каждый третий ребёнок не умирал. Без вас, без Москвы, мы бы давно жили не хуже какого‑нибудь Омана. Свои хлопок, нефть, золото, драгоценные камни, животноводство, виноград, фрукты… Ради хлопка для ваших ракет подорвали остальные культуры, потравили пестицидами землю, воду.
— Постойте, причём тут ракеты? — наивно удивился тогда Артур.
— Хлопок, чтоб вы знали, стратегическое сырье. Из него порох, из него топливо для ракет с ядерной начинкой. Вы, русские, покорили шестую часть земли, а теперь ходите с протянутой рукой. А нам‑то какое дело? Мы жить хотим. Оставьте нас в покое. С вашими умными сатрапами вроде моего родственника. Простите, вы, как я понимаю, еврей, может быть, самая угнетённая нация…
— Нет уж! — отрезал тогда Артур. — Я еврей по паспорту, а по всему остальному — русский, россиянин. Если во мне есть что хорошее — всем обязан России, православию, её искусству, просто встречам с удивительными людьми, причём чем дальше от Москвы, тем чаще случались эти встречи.
— Одну минуту! — перебил Бобо, ядовито усмехнувшись и обнажая передние золотые зубы, портившие впечатление от его молодого мужественного лица. — Неужели верите в Бога, в этого Иисуса Христа?!
— Не только верю, а знаю, что Он есть, — коротко ответил Крамер.
— Тогда уж был?
— Нет, есть!
Бобо пожал плечами. И разговор иссяк, словно упёршись в тупик, из которого нет выхода. Тогда‑то Бобо и завёл его сюда, в ресторан на крыше гостиницы «Навруз». Молодого кинорежиссёра здесь хорошо знали. Видимо, поэтому заказанные им шашлыки оказались гораздо вкуснее сегодняшних…
Расплатившись, Артур спустился лифтом в опустевший вестибюль, позвонил из автомата Стаху. Никто не отзывался. Тащиться в его домик и сидеть там в одиночестве не хотелось.
Артур неприкаянно шагал по проспекту. Рабочий день кончался. На остановках толпы людей брали штурмом автобусы. Внезапно ему показалось, что у одного из перекрёстков мелькнула Анна. Он инстинктивно убыстрил шаги — увидел уже на другой стороне проспекта девушку с короткой, туго закрученной косой, подколотой кверху. Статная фигура да этот способ ношения косы, который Артур, поддразнивая Анну, называл «ручкой утюжка», — вот и все сходство…
«Господи Иисусе Христе, сохрани и помилуй душу усопшей рабы Твоей Анны. Прости ей грехи вольные и невольные», — он шёл, молился, губы его шевелились.
Высокий старик обогнал, блеснув очками, с любопытством уставился на Артура. Тот круто развернулся, пошёл обратно.
«Разговариваю вслух, становлюсь городским сумасшедшим, — подумал он. — Надо жить, не теряя себя, держаться хотя бы на уровне инстинктов. В горе инстинкты должны вытянуть. Кто это сказал? Павлов. Иван Петрович. Когда у него умер от рака любимый сын».
