Бхагаван Раджниш - Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое
Один из учеников Рамы, Хануман, который тоже был великим воином, сказал: «Я сейчас же отправлюсь и принесу это живительное растение, сандживани, — только дайте мне какое-нибудь указание, признак, по которому я смог бы его найти, — к тому времени когда я прибуду на место, будет уже ночь».
Врач сказал: «Найти его очень просто, особенно ночью. Днем его найти гораздо сложнее, но ночью оно испускает свет, и ты легко его найдешь. От него исходят лучи, как будто оно горит огнем».
Согласно легенде, Хануман был королем обезьян и сам был обезьяной. Все индусы говорят, что так и было на самом деле. И Хануман полетел — не знаю, как это возможно, но он полетел. В общем-то, обезьяны почти летают, перепрыгивая с дерева на дерево. По крайней мере я знаю, как это сделали в спектакле: его обвязали веревкой, веревку двигали, и он показывался перед публикой парящим над сценой.
Когда он добрался до горы, возникла проблема. Дело в том, что гора, вся гора светилась. Хануман оказался в затруднении. Было так много светящихся растений — которое из них сандживани? Может быть, все? Он стал рассматривать растения — они были разными... Что же делать? Но он был сумасшедшим преданным — он взял всю гору!
В религиозных историях возможно все: Иисус ходит по воде, превращает воду в вино, камни превращает в хлеб — все возможно. Так что Хануман пришел обратно с горой. Но что же случилось в этом спектакле?
Хануман возвращался с горой — гора была сделана из картона, и он держал ее, вися на веревке. В какой-то момент веревка застряла, и он завис в воздухе на полпути! Публика — а там собралось как минимум пятьдесят тысяч человек, потому что люди обычно отовсюду приезжали, чтобы посмотреть этот спектакль, — кричала и свистела. Рама стоял на сцене, Лакшмана лежал в коме, врач сидел рядом с ним. Суфлер тем временем продолжал подсказывать Раме его реплики согласно сценарию, и Рама произнес: «О Хануман, где ты?» — а Хануман висел у него над головой — «Куда ты пропал? Возвращайся скорее — если ты не придешь до восхода солнца, мой брат умрет!»
Режиссер-постановщик не знал, что делать. Он выбежал на сцену и пытался как-нибудь высвободить веревку, но ничего не получалось. Он так нервничал, что от растерянности в конце концов перерезал веревку. И Хануман вместе со своей горой упал прямо на Лакшману. Лакшмана вскочил, но Рама, невзирая ни на что, продолжал говорить то, что ему подсказывали: «О Хануман, ты пришел как раз вовремя...»
Хануман закричал: «Заткнись! Иди к черту со своим братом! Сначала скажи мне, кто обрезал веревку, — сначала я разберусь с ним, а потом уже продолжим спектакль». А он был известным силачом в городе, поэтому режиссер сбежал, опасаясь, как бы Хануман не переломал ему кости.
Так вот, наблюдая за всем этим, я заметил одну вещь: хотя актер играл роль Ханумана, в тот момент, когда он упал с веревки, он совершенно забыл о спектакле. Он кричал: «Иди к черту!» — он кричал «иди к черту» своему Богу! Он говорил: «Иди к черту со своим братом! Сначала скажи мне, где режиссер! Кто обрезал веревку? Сначала главное — спектакль подождет». Конечно, все его слышали и все пятьдесят тысяч зрителей смеялись.
Гора развалилась на куски, а Лакшмана уже поправился, так что не было необходимости... Врач просто незаметно выскользнул через заднюю дверь. Растение сандживани было уже не нужно — Лакшмана стоял на сцене и смотрел на происходящее. Пришлось опустить занавес и увести всех актеров со сцены. Ханумана заменили — когда поднялся занавес, на сцене был уже другой актер — первый был так зол, что никак не мог успокоиться: «Пока я не найду этого постановщика, я не буду играть. Я его из-под земли достану!»
Всего лишь небольшой удар, и, кого бы ты ни изображал — Будду, Христа или Кришну, — все это мгновенно исчезнет; достаточно одного удара по голове. Подражание не может войти в твое существо, оно всегда будет оставаться на поверхности. Ты можешь практиковать на протяжении тридцати, сорока лет... Некоторые монахи практикуют по пятьдесят лет. Есть католические монастыри, из которых монах уже не может выйти до конца своей жизни. И в этих монастырях живут тысячи людей. Что они делают? Непрестанно прикладывают усилия, стараясь стать хотя бы немного похожими на Христа — если не полностью, то хотя бы отчасти. Но такое подражание не поможет. Ты можешь создать себе фальшивую, ложную маску, но стоит ее чуть-чуть поскрести, и под ней обнаружится все тот же человек, которым ты являешься. Существование не обманешь подражанием, ты можешь обмануть только самого себя.
Религии, давая тебе идеалы — что делать, что думать, каким быть, — всем тебя обеспечивают. Тебе ничего не остается делать, тебе нужно только слепо следовать. Так что неудивительно, что все человечество ведет себя как слепое.
Но кто за это ответствен? За это ответственны все религии, они делают тебя фальшивым, искусственным. Они объясняют тебе во всех подробностях, что тебе есть, а чего не есть; во сколько ложиться спать и во сколько вставать, — ты находишься под полным контролем. Ты превращаешься в робота. И чем больше ты похож на робота, тем более святым тебя считают. Тебя начинают почитать и уважать. Чем менее ты естествен, тем большим уважением пользуешься. И если в какой-то момент ты проявишь свое подлинное естество, ты потеряешь всякое уважение.
Когда я был в Хайдарабаде, один джайнский монах, слушая меня, так заинтересовался, что решил оставить монашество. Он пришел в дом, где я остановился, и я сказал хозяину дома:
— Он сделал великий шаг, так что будь осторожен — джайны теперь ему не простят. Много лет они почитали этого человека, прикасались к его стопам, но теперь они захотят его убить, так что будь осторожен и постарайся его обезопасить. Через три дня я уеду, и тогда я заберу его с собой — надо отвезти его в какое-нибудь место, где он мог бы пожить несколько месяцев, не подвергаясь угрозе со стороны джайнов.
Но в тот день у меня должна была состояться лекция в зале муниципалитета Хайдарабада, и джайнский монах настойчиво просил:
— Я хочу пойти с тобой.
Я не видел в этом никакой проблемы и поэтому сказал:
— Хорошо, можешь пойти.
Но когда мы прибыли на место, я увидел, что там собралась вся джайнская община. Узнав, что я собираюсь выступать в городском зале, они просчитали, что монах, скорее всего, тоже придет — «тут-то он и попадется».
Увидев всю ситуацию, я сказал монаху:
— Поднимись вместе со мной на сцену и сядь позади меня. Посмотрим, что произойдет.
Мэр представил меня, но он еще не закончил говорить, как сотни людей поднялись со своих мест и потребовали:
— Мы хотим, чтобы этого джайнского монаха убрали со сцены.
Мэр растерялся: я был его гостем, а монах пришел вместе со мной — он был моим гостем. Тогда я сказал мэру:
— Сядьте на место, я сам все улажу.
Я спросил этих людей:
— Вы хотите опять прикоснуться к его стопам?
— К каким стопам! — зашумели они. — Мы отрежем ему голову!
— Давайте разберемся, — сказал я. — Сколько лет он был монахом — двадцать? Он стал монахом, когда ему было всего лишь двадцать лет, а сейчас ему сорок. На протяжении двадцати лет вы прикасались к его стопам, спрашивали его совета — и вдруг, не прошло и нескольких часов, вы хотите отрезать ему голову. Что случилось? Это тот же самый человек. Прежде вы не считали себя достойными сидеть рядом с ним, а теперь вы требуете, чтобы его убрали со сцены и посадили на пол рядом со всеми. Что изменилось? Можете вы мне объяснить, что изменилось?
Они ответили:
— Все изменилось — он больше не джайнский монах.
— Верно, — сказал я, — он больше не носит одежду джайнского монаха — но разве вы поклонялись одежде? Я принес ее с собой.
Его одежда лежала у меня в сумке, он этого даже не знал. Я вытащил одежду, положил ее на сцену и сказал:
— Можете прикоснуться к одежде — вот ваш монах. Этот человек не имеет к вам никакого отношения, вы никогда не прикасались к его стопам. Так что незачем на него так злиться и стремиться отрезать ему голову. Вы не прикасались к его стопам, и вы не должны отрезать ему голову. Этот человек посторонний для вас, но его одежда и чаша для подаяния — вот они, перед вами. Можете делать с ними, что хотите: хотите, прикасайтесь к стопам, хотите, отрезайте голову.
И я им сказал:
— Поймите простую вещь: двадцать лет следования дисциплине...
А джайнов нельзя обмануть, потому что пятеро монахов живут вместе. Монахам не разрешается жить по одному, ведь кто знает? Если монах один, он может делать что-то такое, что не соответствует правилам. Четверо шпионят за пятым. По сути, они все шпионят друг за другом.
Им нельзя ночевать в чьем-нибудь доме, они должны ночевать только в храме, потому что в доме может случиться все что угодно. Там женщины, разная еда, а эти люди голодны до еды, до женщин, до всего. Они всегда голодны.
