Джулия Кэмерон - Право писать. Приглашение и приобщение к писательской жизни
Вам понадобится выделить два отрезка времени, по полчаса или чуть больше. (Некоторые ученики ухитряются закончить задание в один присест. Однако большинству требуется перерыв.)
Уединитесь в тихом месте, где можно писать спокойно, без помех. Можете зажечь свечу, благовоние, включить умиротворяющую музыку. Пронумеруйте строки от одного до ста. Оглянитесь на свою жизнь и перечислите как минимум сто разных достижений, которыми гордитесь. Они необязательно должны служить предметом гордости – по вашему мнению или со слов окружающих. Кое-что может оказаться антиобщественным или даже противозаконными. Это ваш список. Будьте конкретны и пишите то, что близко лично вам. Например, я горжусь тем, что:
1. Научила Доменику ездить верхом
2. Поставила на сцене свой мюзикл «Авалон»
3. Поставила на место задиру, который дразнил меня в шестом классе
4. Написала три повести
5. Отрастила длинные волосы
6. Восстановила отношения с Дэниэлом
7. Работала с Тимом
8. Гуляю с собаками каждый день
9. Часто пишу отцу
10. Берегу старые дружбы
Можете представить себе, что пишете личное резюме. Это упражнение поможет вам понять, что для вас действительно важно, что занимает высокое место в вашей личной системе ценностей. Это мощная защита от нападок на состоятельность, она напоминает нам, что состоятельность – штука духовная, а не материальная.
Глава 23
Место
Моя писательская жизнь началась на верхнем этаже дома моих родителей, в маленькой угловой комнате. Шкаф, письменный стол и кровать – белой краской. Льняные занавески – в бело-сиреневую клетку. (Теперь я пишу в сиреневой комнате с белыми занавесками.) В той клетчатой комнате я – c намерением завоевать сердце Питера Манди – сочиняла ранние стихи и рассказы.
После этого моя писательская жизнь переехала в подвальную комнату, мое прибежище в старшей школе. Там у меня были пианино, покерный столик, истрепанный диван и стулья. В подвальном полумраке я придумывала заметки для школьной газеты, стихи и новые рассказы. Мне хотелось обратить на себя внимание Джона Кейна, и у меня получилось.
Когда я поступила в институт, моя писательская жизнь заняла нишу на верхнем уровне библиотеки университета Джорджтауна, под носом мрачной горгульи – олицетворения моего внутреннего критика. Под ее зловещим взглядом родилось немало стихотворений, статей и рассказов.
Когда заболели мои родители, я вернулась в Либертивилл, штат Иллинойс, чтобы ухаживать за ними, и моя писательская жизнь вошла в двухуровневую стадию: снова подвал, где я писала свои первые статьи для журнала «Роллинг Стоун», и спальня моего брата Джейми, где я питалась одними яблоками, сыром «чеддер» и виски «J&B», пока писала (очень) юношеский роман «Утро». Тогда у меня была пишущая машинка «Олимпия» – того же бежевого цвета, что и мой нынешний компьютер.
Когда родители выздоровели, я переехала обратно в Вашингтон, округ Колумбия. В те времена я писала в тетрадях с обложками в черно-белую крапинку – в кафе, парках, за миниатюрной партой у зарешеченного окна, в электричках и в приемных. Моя жизнь, и писательская в том числе, стала переносной. Меня взяли на работу в газету «Вашингтон Пост» сортировщицей писем, и там я начала писать на длинных листах копировальной бумаги, протянутых сквозь тяжелые электрические пишущие машинки. Так началась моя журналистская карьера.
Эта карьера вела меня по гостиничным номерам по всей стране, где я писала на желтых страницах блокнотов или на взятых в аренду пишущих машинках за ломберными столиками у окон с видами на все что угодно. Летая на задания и обратно, я открыла для себя удовольствие писать в самолете, заполняя страницу за страницей, проносясь сквозь туннель времени.
Какое-то время я носила с собой черный кожаный нелинованный блокнот и делала в нем зарисовки тех мест, где мне приходилось писать. Эти зарисовки служили мне полароидными снимками – вот где я была и что делала. Тогда я не ведала того, что знаю теперь: чтобы хорошо писать, нужно уделять внимание месту.
Вспоминаю школу. В старших классах нам задали прочитать «Алую букву». Несмотря на прелюбодейства, книга показалась мне скучной. Особенно нудными были длинные описания того, как наступали сумерки и горели факелы, и как на болота падал или не падал свет. Зато теперь, тридцать лет спустя, из всего романа я помню не жизненные тяготы Эстер Прин, а те самые образы мерцающих факелов над болотом.
В начале семидесятых, когда разворачивался Уотергейтский скандал[39], я писала для «Роллинг стоун». Помню, как Хантер Томпсон сказал мне: «Секрет хорошего писателя, Джулия, в том, чтобы делать заметки. Я делаю отличные заметки».
«Отличные заметки» означают «место имеет значение». Когда осторожно и точно подбираем место, где будет происходить действие произведения, мы помещаем события в контекст. («Я пишу эти строки ясным весенним утром, солнечные лучи пробиваются сквозь кружевные занавески, а под окном цветет куст сирени».) Так мы позволяем читателю привнести в текст целый мир собственных ярких ассоциаций и воспоминаний, которые делают его танец с писателем гораздо более задушевным.
Точное описание подробностей, готовность поделиться мельчайшими деталями создает близость – или препятствует ей. Место – неотъемлемая составляющая связи между людьми. Мы косвенно признаем это, когда говорим, что «не находим себе места». И если я буквально опишу место, где нахожусь, вы сможете получить обо мне вполне обоснованное представление. Например, если расскажу, что предпочитаю писать в комнате со стенами пастельных оттенков ириса, с украшениями в виде венков из сухоцвета и индийской кукурузы, вы поймете, что я – романтик и люблю природу, и даже самые жесткие пассажи в моей прозе будут оттенены вашим восприятием мягкой стороны моего характера.
Если я расскажу, что в моем рабочем кабинете есть алтарь, на котором стоят две театральные фарфоровые куклы, олицетворяющие меня саму и мою дочь, вы будете знать, что какими бы «продвинутыми» ни казались мои рассказы, я ценю семью и немного старомодна в душе. А если добавлю, что рядом с моим компьютером в рамке стоит младенческая фотография моей уже двадцатиоднолетней дочери, вы догадаетесь, что мне не чужда сентиментальность – ее немного уравновешивает присутствие зеленой ящерицы на моем алтаре, символизирующей перемены.
Перечисление деталей, готовность делать это подробно и точно, создавать контекст в произведении – все это залог текста, с которым читателю проще почувствовать связь. Пожалуй, еще важнее то, что с такими текстами связь проще почувствовать и самому писателю. Описывая свой опыт подробно и искренне, мы заявляем свои права на него. Он становится нашей территорией, местом, где мы были на самом деле и с которым у нас связаны определенные переживания. Прикоснувшись к потоку глубоких чувств под хитросплетениями подробностей, мы обретаем способность писать так, чтобы затронуть чувства и тех, кто нас читает.
«Мы рождаемся в определенное время, в определенном месте, – писал Карл Юнг об астрологии, – и, подобно старому вину, храним привкус своего происхождения». То же можно сказать и о текстах.
Я начала писать повесть «Между небом и землей» в гостиничном номере в городе Боулдер, Колорадо. Я только что рассталась со своим творческим партнером Тимом Уитером: он собрался провести несколько месяцев в австралийской пустыне без связи с внешним миром.
«Напиши нам что-нибудь такое, где нас можно было узнать», – сказал он, уезжая.
Я облокотилась на подушку в винтажной викторианской спальне с видом на целую неделю непрерывного снегопада и начала писать любовные письма между мужем и женой. Уитер был в солнечной и жаркой Австралии. Я поместила мужа в жаркий и солнечный Вьетнам. Моим зябким зимним пейзажем были западные степи, буквально в полумиле от склонов гор, где эти степи заканчивались, и я поместила жену в Канзас, где гор не было вовсе – в конце концов, снегопад не позволял их увидеть и мне.
Уитер уехал неожиданно, оставив меня за главную в совместном творческом проекте. Я наградила жену близнецами – такой же непосильно тяжелой мне показалась моя собственная ответственность. Мне было сложно управлять творческой группой, которую оставил мне Уитер. Я сделала сыновей, оставленных отцом, неугомонными и непослушными.
Жена беспокоится о том, что ее муж окажется так близко к вьетнамским борделям. Отель «Боулдерадо», где я писала, раньше тоже был борделем. Спальня жены оказалась суровой и совсем не чувственной. Я списала ее с той комнаты, где остановилась. Понемногу, деталь за деталью, я переводила собственную жизнь – делясь и не делясь ею – в жизнь мужа и жены. Мертвые влажные листья Боулдера превратились в мертвые влажные листья маленького городка в Канзасе. Грусть и одиночество неоконченного творческого проекта стали грустью и одиночеством дома, который покинул муж. Я не могла переменить обстоятельства собственной жизни, но сумела преобразить их в искусство, которое стало куда более искусным с добавлением описаний места.
