Кора Антарова - Две Жизни
– Мамочка, моя любимая подруга, не плачь в эту ночь, последнюю ночь, когда мы ещё вместе. Мы только что видели настоящих людей. Можешь ли ты себе представить, чтобы кто-нибудь из них плакал, расставаясь? Наша с тобой разлука будет так коротка. И нам так много предстоит сделать до нового свидания. Пойдём ко мне. Помоги мне снять платье, как ты иногда это делаешь. И вернёмся сюда к папе, он так был печален, когда мы ехали домой.
– Я не печален, дитя, – входя, сказал граф, услышавший слова дочери. – Я очень решителен. Всё, что я ещё успею, я сделаю, чтобы не упрекнуть себя в том, что прожил зря, без пользы. Предлагаю тебе, моя дорогая девочка, пойти к себе и скорее лечь спать. Нехорошо, если завтра ты не будешь свежее розы. Спи крепко, будь мужественна, входя в новый круг жизни, и предоставь нам с мамой провести вместе эту многое решающую в нашей жизни ночь. Нам уже не раз приходилось находить помощь и утешение друг в друге.
От всей души желаю тебе найти в браке истинную и долговечную дружбу. Мало, деточка, любить мужа и семью. Нужны ещё огромный такт и радость, чтобы не быть никому в тягость своей любовью и не требовать любви за свою любовь.
Он обнял дочь, проводил её до её комнаты, поцеловал ей руки и вернулся к жене.
– Утро вечера мудренее, дорогая. Выпей микстуры и попробуем мирно заснуть. Давай думать теперь только о счастье Лизы, о её жизни и радости. Если и для тебя вопрос о возвращении в Гурзуф решен, – мы едем туда не просто доживать бесполезную жизнь. Но вернёмся счастливыми, от многого освободившись, и начнём трудиться для чужих детей. Ты давно хотела завести ясли. Я всё собирался выстроить больницу. Попробуем теперь претворить свои мечты в дело.
Словами ласки и шутливыми замечаниями граф привёл в равновесие свою уставшую и тоскующую жену. Вскоре их комнаты погрузились во мрак, но как спали эти три сердца, тесно сросшиеся за долгую совместную жизнь, и спали ли они, о том знали только их подушки.
Пытка разлуки терзала им сердца, хотя безнадёжности ни в ком из них не было. Если бы, оставшись одни, старые супруги захотели объяснить самим себе, что же произошло в их сердцах и почему утихла несносная, мутная, похожая на зубную, боль, то ни один из них сказать ничего не смог бы.
Графиня, прежде считавшая, что возврат в Гурзуф без дочери равносилен смерти, вдруг стала радостно думать, как она устроит ясли, определяла для них место, мечтала о саде и цветниках. Дочь стала не больным её местом, а только одним из главных слагаемых красоты жизни. Каким образом, когда именно начался и произошёл в её мыслях поворот, она не знала. Она только знала, что лорд Бенедикт, его пример постоянной деятельности, заботы и внимания к людям открыли ей глаза на собственную инертность, на эгоизм постоянных мыслей лишь о себе и своих близких. В ней проснулось желание найти что-либо глубокое и близкое тем интересам, которыми жил этот человек. Ей захотелось теперь трудиться, и трудиться бескорыстно, чтобы завоевать его внимание и дружбу, которыми она начинала дорожить.
У графа стало спокойнее на сердце с того самого мгновения, как он прочел письмо отца. Он сразу решил вернуться в Гурзуф и предоставить дочери свободу самостоятельно устраивать свою жизнь. И чем дольше наблюдал он и слушал лорда Бенедикта и его друзей, тем больше удивлялся. Многое, очень многое вспоминал он теперь из сказанного когда-то отцом. Потому что иногда лорд Бенедикт высказывал мысли, которыми не раз и не два, а неоднократно делился с ним отец. Но тогда графу казалось, что отец его просто единственный в своём роде чудак. Теперь, когда те же мысли граф нет-нет да улавливал в речах лорда Бенедикта, – он увидел для себя обязательную программу живой деятельности.
Ему уже не терпелось поскорее возвратиться домой, не теряя времени попусту. Сейчас ему казалось важнее всех дел построить больницу, чтобы внести свою небольшую лепту для облегчения людских страданий.
В этом настроении, с желанием трудиться на общее благо встали утром супруги, примирённые, спокойные, почти счастливые. И первый взгляд, которым они обменялись, сказал им, что если лица их и постарели, то души стали моложе, они нашли друг в друге то, чего не находили до сих пор: друга и товарища в труде.
Оба почувствовали, что связь их стала крепче, что верность друг другу выросла. Всю жизнь оба видели звеном своей взаимной связи только дочь. Казалось, исчезни она – и всё погибнет. Сейчас дочь уходила, а связь меж ними только начиналась.
Легко встала графиня и пошла будить дочь. Но Лиза уже сидела у окна, и лицо её было печально. Вошедшая с улыбкой мать, поглядев на неё пристально, сказала:
– Посмотри на меня, дочурка. Разве так выглядят несчастные матери, оплакивающие покидающую их дочь? Я совершенно спокойна. Я радостно провожаю тебя в новую жизнь. Не буду тебе говорить сейчас, почему со мною это произошло. Когда ты приедешь в Гурзуф погостить, я тебе всё расскажу, а может быть, ты поймёшь меня и так. Знай только: тебе нечего разрываться в своей любви. Смело иди за мужем и завоевывай для себя вселенную, чаруя людей своей игрой. Тебе есть у кого учиться. Мы же с папой поняли, что нам надо учиться жить в своём родном Гурзуфе по-новому. Пойдём, моя дорогая детка, выпьем в последний раз кофе вместе, и надо начинать одеваться.
Лицо Лизы просветлело и, как всегда в минуты счастья, неожиданно похорошело. Легко прошёл завтрак, которого она так боялась, и ещё легче, даже весело, началась церемония одевания к венцу.
Граф не допустил парикмахера к дочери и сам убрал её голову. Обладая неизвестно откуда взявшимся в их роду талантом, граф всю жизнь сам причёсывал жену, когда хотел, чтобы она была особенно хороша и элегантна.
Голова Лизы, убранная его руками в драгоценнейшую фату и невиданные им прежде белые цветы, присланные Джемсом, была чудом изящества.
– Где мог взять Джемс нечто подобное, – говорил он, прикладывая к волосам цветы. – Это несомненно цветы живые, но, пожалуй, он за ними съездил на Луну, – бормотал он, осматривая дочь. – Почему же ты, жена, не говоришь, что опять всё не как у людей. Ведь это не невестин веночек из флёрдоранжа, а нечто сотканное из воздуха и света.
За обсуждением этого вопроса и застал их лорд Бенедикт, воскликнув:
– Как, графиня, вы ещё не одеты? Простите, но Джемс сказал, что по русскому обычаю невесту в церковь везёт посаженный отец. Вот я и приехал за моей названной дочерью. Шаферы, подружки и жених уже отправились в церковь.
Переконфуженные графиня в халате и граф в блузе, которую он надел для исполнения своих парикмахерских обязанностей, убежали, смеясь, к себе, уверяя, что будут готовы в одну минуту.
Оставшись вдвоём с невестой, лорд Бенедикт подвёл её к окну и, указывая на шумную толпу сновавших людей и экипажей, сказал:
– Вот, Лиза, море жизней человеческих, среди которого вы поплывёте. Путь искусства один из самых трудных на земле. Не многие в силах очистить свои души так, чтобы увидеть в себе того Бога, которого они должны перенести, как творческий огонь, во всё, что делают. Ремесленники всегда озабочены тем, чтобы обвинить кого-нибудь в своих неудачах. Истинный художник воспринимает свои неудачи как этапы собственного развития. Он понимает, что удача, похвалы и слава не могли бы помочь ему перенести на землю те великие образы, звуки и краски, что он видел и слышал в своих мечтах.
Ваш путь – для людей, для толпы, среди неизменной суеты. Не ищите мест уединения и отдохновения. Не думайте, что дух художника-мыслителя – а истинный художник всегда таков – зависит от его физического или материального благополучия. Не соки тела и земных благ питают дух творящего. Только проникая в великую тайну любви, может постичь человек, как раскрывается в его духе тот или иной аспект Любви, в нём живущей.
Любовь – пламя. Чем больше отдал, тем ярче и выше пламя. Любовь не угасает в человеке-творце. Но чтобы понять, что такое ЛЮБОВЬ, надо до конца любить то искусство, которому вы служите. Только забыв о себе и отдавшись искусству, сможет художник понять, в чём черпают люди-творцы свои силы.
Именно тогда он переступает грань ремесла и проникает в подлинное творчество, в интуицию. Велико счастье такого человека. Он не от земли получает силы, а, обновляясь во вдохновенном труде, принимает участие в делах и скорбях земли.
Запомните эту нашу беседу. И всегда, когда будете учиться или творить, умейте отдавать труду текущей минуты весь свой дух, всё сердце, всю любовь. Если не сможете играть, наполняя звуками чистую чашу Будды, – отложите труд до того мгновения, когда придёте в равновесие.
Но если станете думать, что оно зависит от внешних причин, никогда не продвинетесь в творчестве. Чтобы найти к нему путь, надо освободить себя от страстей и авторитетов. А для этого нужно выработать самообладание.
