Мама Папа. На вершине успеха - Евгения Павловская
Казалось бы, что такого страшного в том, чтобы фантазировать, будто у мамы мог быть лучший мужчина, а у папы могла быть лучшая женщина?
• Во-первых, это явный признак того, что мы встаем на чужое место в системе. Как только мы осуждаем родителей или считаем, что знаем лучше их, как им следовало жить и какой выбор делать, — это означает, что мы метафизически занимаем их место. Как только мы становимся «мамой/папой для мамы/папы», Система этого не допускает и отторгает, начиная вам мстить за самоуправство напряжением в отношениях и отказом в «пакете опций». Снова и снова.
• А во-вторых, если бы ваши родители не были друг для друга лучшей парой, вы бы сейчас попросту не читали эту книгу. Иными словами, вы уже получили от них максимум — вы получили жизнь и любовь!
Принять родителей как лучших партнеров друг для друга — принципиально важно, чтобы не вставать на место папы и мамы в родительской системе, чтобы освободиться от проецирования их сценариев и их ролей в собственной семье. Чтобы жить собственной жизнью на своем месте, не пытаясь стать лучшей версией папы для мамы, а принимая его в своем сердце, занимая с ним свое место — место ребенка, а не взрослого, который осуждает, клеймит и не хочет осознавать его вклад в свою жизнь.
— Да что тебе еще от него надо?! — негодовал Костик, коллега Егора.
Два года назад Константин потерял отца и все еще не мог оправиться от утраты, поэтому поведение Егора, который сомневался, пускать ли встреченного у роддома папу обратно в свою жизнь, его просто выводило из себя.
— Ты просто не понимаешь, как тебе повезло, что он вообще жив, что он есть, что он пришел к тебе, несмотря на все твое свинство!
— Мое свинство? А ты не перегибаешь ли с этим? Это ведь он изменял маме, а потом вообще ушел в другую семью. Не кажется ли тебе, что у меня есть все основания беситься и не допускать его на расстояние километра?!
— Ок, ок, я понимаю, о чем ты. Я ж не спорю, не оправдываю: ошибся человек. Но ты просто не представляешь себе, какая это черная дыра, когда отца вообще нет. Когда ты знаешь, что его не рядом нет, а глобально. Пустота. «Нихиль». Сил ни на что нет, делать ничего не можешь. Как будто от тебя часть отрезали — и ты без руки, например. Какой-то недоделанный. Ничего не можешь, как коряга. Как какая-то шваль неодушевленная.
Егор, к счастью, не знал в точности, как это — потерять отца. Но ему казалось, что описанные Костиком переживания ему смутно знакомы. Нечто подобное он испытывал, когда папа ушел из дома. Тогда Егор думал, что это связано с болью и обидой из-за ситуации в целом, но сейчас слова коллеги заставили посмотреть на все с другой стороны.
— Первые месяцы после смерти папы я не чувствовал, что вообще жив, — вспоминал тем временем Константин, — было четкое ощущение, что все остановилось. Я потерял не только его тогда. Себя я тоже потерял. Причем мне казалось, что это почти физическое переживание. Как будто через меня до этого пролегала полноводная река, а теперь она еле течет.
— И как ты справился?
— А я вернул отца.
— В смысле вернул?
— Не знаю, как объяснить. Я просто однажды в какой-то полудреме увидел его — молодого, сильного, как в детстве. Побежал к нему, обнял, попросил никогда не уходить. А он как будто беззвучно засмеялся: дурачок, мол, я же всегда тут, я всегда в тебе. Я просыпаюсь — и думаю: а ведь правда. Он меня создал, он часть меня, так зачем прощаться, зачем все это страдание? Раз есть я, значит, есть его вклад в эту жизнь, значит, есть и он сам, значит, будет и его продолжение во внуках. Тут, конечно, как пойдет, но я думаю, со временем обзаведусь потомством, иначе зачем мы тут все?
Мужчины помолчали. Егор уже видел, к чему клонит Костя, но все еще продолжал упрямиться:
— Слушай, но твой-то отец был хороший мужик. Столько лет с одной женщиной, ни измен, ни скандалов. Такая любовь была у них. Тебе легко говорить: тебе не надо его ни за что прощать. Просто, как ты говоришь, сохранить в сердце, чтобы подпитываться этой силой, да и все. У меня-то слегка иначе, не находишь?
— А вот не нахожу! Если честно, мне вообще это странно. Кто мы такие, что судим о том, как себя должны вести наши родители. Ты посмотри на меня: меняю девушек — только в путь. Могу с несколькими сразу встречаться. И ты ведь это знаешь, хотя сам такой весь из себя приличный и честный. При этом продолжаешь со мной общаться, так? И даже, смею верить, считать меня своим другом. Сцен и истерик не закатывал мне, насколько я помню. Бойкот не объявлял…
— Ты сравнил тоже! Одно дело ты, а другое дело отец!
— Объясни, в чем разница?
— Как в чем? Он — отец, у него есть определенные обязательства.
— Ага, попался. Обязательства у отца перед кем?
— Перед сыном, — Егор уже понял, в какую ловушку угодил.
— А измена его — это нарушение обязательств по отношению к кому?
— К маме.
— Вот именно — к партнеру. Твое место там где?
— В Караганде.
— Молодец, соображаешь! Есть твой папа как папа, а есть твой папа — как муж мамы. И это, как в старом анекдоте, «не муж и жена, а четыре совершенно разных человека». Папа как муж мамы — обычный взрослый человек со своими тараканами в голове. Как ты, как я, как наш босс, как его жена, как деверь дяди, да как кто угодно. Ты позволяешь людям жить, как они считают нужным? А отцу почему нельзя? Разве он тебя в чем-то обделил как сына?
На том вопросе Егор натурально «подвис». Он вдруг вспомнил все многочисленные попытки папы восстановить отношения. Папа несколько лет пытался доказать ему свою любовь. Он бился в закрытую дверь, кричал в вакууме о том, что он не перестал быть отцом. Что его измена ничего не меняет в отношении к сыну. Но Егор забаррикадировался. Это он, он сам закрыл ту дверь. Сам сделал так, чтобы
