Кора Антарова - Две Жизни
– Я спросил вас об этом только потому, что лорд Бенедикт дал мне письмо для вас, но с условием: если вы окажетесь в ином настроении, чем ваша мать. Быть может, вы бы ещё поехали со мною к нему в деревню. В противном случае письма не передавать. Честь имею кланяться.
Тендль хотел выйти, но Дженни очутилась у двери раньше него и, став спиной к ней, всё с тем же безобразным лицом сказала, шипя от злобы:
– Письмо – документ. Не выпущу вас отсюда до тех пор, пока вы мне его не отдадите. На какие-то условности мне просто наплевать. Письмо – или так и будете сидеть здесь с нами!
Даже пасторша пыталась урезонить дочь, но Дженни уже потеряла всякое самообладание, всякое здравое понимание текущей минуты. При всём своём хладнокровии Тендль в первую минуту даже растерялся и молча стоял перед девушкой, не понимая, как ему быть. Несколько минут прошло в напряжённом молчании, и Тендль всей силой мысли воззвал к своему адмиралу, моля его о помощи. Вдруг с Дженни произошло нечто совершенно необычайное. Она точно осела книзу, закрыла лицо руками и в страхе закричала: "Нет, нет, лорд Бенедикт, я только пошутила, я сию минуту выпущу вашего поверенного, только не входите сюда и не смотрите так строго". Пораженные пасторша и Тендль смотрели по сторонам, не понимая, с кем говорит Дженни, так как в комнате никого, кроме них, не было. Дженни опустила руки, и Тендль увидел лицо действительно больного человека. Казалось, Дженни мгновенно пережила нечто страшное, от чего постарела и похудела на глазах. Пасторша бросилась к Дженни, но та жестом не то отвращения, не то отчаяния отстранила её от себя и подошла, с трудом переставляя ноги, к дивану. Со стоном девушка повалилась на него, и в том, что она больна, Тендль теперь уже не сомневался. Он готов был предложить свои услуги и бежать за доктором, решив, что у Дженни начинается горячка, как услышал её голос:
– Уходите, пожалуйста, мистер Тендль. Я не могу больше выносить вас. Мне всё чудится рядом ваш лорд Бенедикт с его ужасными глазами. Прошу вас, уходите скорее, только заберите с собою это видение.
Совершенно разбитый голос Дженни звучал слабо. Тендль с удивлением слушал её бред и невольно посмотрел на пасторшу, желая спросить, стоит ли послушаться Дженни или всё-таки бежать за доктором. Он боялся, что Дженни сходит с ума. Взгляд пасторши поразил его не меньше. Она точно шипящая кошка готова была броситься на Тендля и тем не менее не двигалась, точно была приклеена к полу.
– Уходите же, умоляю вас, как можно скорее, я задыхаюсь, – снова раздался голос Дженни.
Подавленный всем пережитым, Тендль ушёл из пасторского дома, будучи не в состоянии привести свои мысли в порядок. Бедняге было очень тяжело. Он перебирал всех, к кому бы мог сейчас пойти. Он мог пойти к Дории и, наверное, нашёл бы подле неё относительный покой. Но Дория была загружена поручениями выше головы, и он не смел обременять её ещё собою. Он мог отыскать капитана, который разрешил беспокоить себя в любое время, но он знал, что капитан встречает свою невесту, а Тендль вовсе не собирался портить его лучезарное настроение. "Сам себе помоги", – подумал Тендль. И так как никого из посторонних он видеть сейчас не мог, не мог и появиться таким расстроенным у своего горячего дяди, то он вспомнил, что Артур должен был сейчас высаживать цветы на могиле своего господина и друга. "Самое подходящее место и общество, чтобы освежить мозги и прийти в равновесие", – решил Тендль и, почувствовав себя капитаном своего адмирала, двинулся на кладбище.
Покинув Дорию у двери квартиры Генри и дав распоряжение кучеру быть при ней до самого вечера, капитан в первом же попавшемся ему кэбе поехал к себе домой. Здесь он застал мать и сестру в большом волнении, так как накануне вечером на имя капитана пришла телеграмма, извещавшая, что его невеста и её родители прибывают в Лондон в три часа, а капитана вот уже несколько дней нет дома. Обе женщины накинулись на него с выговором, что надо же было предупредить их заранее, что дом следовало бы приготовить к приёму будущей жены, что жених должен сидеть дома и ждать, а не пропадать, как вырвавшийся на волю школьник.
Всё это было оснащено улыбочками и нежными ужимками, цену которым капитан давно разгадал. Поморщившись, он спросил с удивлением, какое отношение к их дому имеет приезд его невесты и её родителей, для которых давно заказан отель. Сказав, что до трёх часов ещё достаточно времени, капитан хотел было пройти к себе, но мать задержала его. После затяжной туманной преамбулы леди Ретедли высказала желание патронировать свою будущую невестку и её родителей в лондонском свете, где новички, – она произнесла это слово с некоторым презрением, – могут повредить себе и заодно всем Ретедли в общественном мнении. Капитан весело рассмеялся, представив себе гордую чету графов Р., патронируемых его матерью, женщиной доброй, но несносной и мало тактичной.
– Вы, матушка, понятия не имеете о русских князьях и графах. Русские вообще народ независимый и очень оригинальный. Их характеры и отношения с миром лишены нашей кастовой узости. А уж если они считают себя аристократами у себя на родине, то им решительно безразлично мнение о них в чужом обществе. И граф, и графиня – люди высокообразованные и чрезвычайно воспитанные. Круг их интересов очень широк, и уж если кому-то придется подтягиваться, то это вам и сестре, чтобы не попадать впросак и суметь ответить на их вопросы или поддерживать беседу. Кроме того, у графов R много друзей и приятелей среди высшей аристократии, куда вы не вхожи до сих пор и о чём всю жизнь мечтали. Что же касается моей невесты, то это особа, гениально одарённая музыкальными способностями. И как почти все таланты, характера довольно строптивого. Не советую вам докучать своими советами и наставлениями, если желаете провести с ней и её семьей в мире то короткое время, которое они пробудут здесь.
Капитан говорил очень спокойно и вежливо, но тон его был новым. Во все свои прежние, короткие и редкие наезды в Лондон капитан бывал очень снисходителен к своим родным, никогда не спрашивал, как тратились его деньги, и мать с сестрой привыкли не ограничивать свои расходы. В этот же приезд капитан дал своему банкиру распоряжение ввести в рамки расходы своей семьи. Он объявил матери, что они с сестрой должны жить только на свои капиталы, завещанные им отцом и дедом. Обе дамы тратили его средства и растили проценты на свои капиталы.
– Я не понимаю тебя, сын мой. Конечно, ты женишься, и твои потребности увеличатся. Но всё же, куда вам двоим такая уйма денег?
– Надо полагать, матушка, что всё же не меньше, чем вам двоим. А между тем эту уйму денег, как вы изволили выразиться, вы ухитрились истратить до последнего фунта за эту зиму. Если бы у меня не было ещё капитала в запасе, в хорошем бы я был положении перед свадьбой. Мой банкир давно предупреждал меня, что вы играете и даже ввели в искушение мою сестру. Но чтобы не остановиться при том, что все проценты уже прожиты вами, и желать коснуться моего капитала, – этого я не понимаю! Живите на свои капиталы и, если таковы ваша воля и вкус, спускайте их в карманы проходимцев. Мои же деньги, результат честных трудов деда, отца и моих, для вас больше не существуют.
– Но ведь ты же знаешь, что Ревекка ещё не замужем, что она числится одной из самых завидных невест, и её капитал должен целиком составить её приданое.
– Ревекке скоро тридцать пять лет, вряд ли теперь ей придется выйти замуж. Поменьше бы выбирала и характер имела получше, тогда можно было бы ещё на что-то надеяться. Теперь же, каковы бы ни были ваши возражения и недовольство, – мои распоряжения вам известны, и говорить больше об этом не будем. Я очень счастлив, что сумел сохранить неприкосновенным капитал брата, хотя обе вы так настойчиво его требовали.
– Ты положительно напоминаешь мне мою бабушку с её жёлтыми глазами. Её рассуждения были так же фантасмагоричны. Ты всё ещё воображаешь, что пропавшая без вести жена Ричарда объявится, – насмехалась вконец раздражённая мать.
– Всё возможно. А главное, вы прекрасно знали, что Ричард был женат, что жена его в положении, а отцу и деду сказали, что он спутался с какой-то девчонкой. Вы ведь знали, что она из хорошей семьи. Я был слишком мал, чтобы разобраться в этой истории. Но теперь думаю, что вы сами очень чего-то боялись и оклеветали, оскорбили и выгнали жену брата, когда она пришла к вам после его внезапной смерти.
Леди Ретедли хотела что-то возразить, но капитан простился с нею и, сказав, что должен приготовиться к встрече невесты, вышел из комнаты.
– Как тебе это нравится? Нашего Джемса точно подменили, – обратилась мать к дочери, подслушивавшей весь разговор.
– Это ужасно. У нас была доверенность, мы могли взять весь капитал.
– Да что ты понимаешь! Капитал, капитал! В том-то и штука, что на капитал у меня доверенности не было. А из процентов этот мошенник банкир дал мне только половину, уверяя, что остальные перевёл Джемсу в Константинополь. И куда ему столько денег – не пойму.
