Бхагаван Раджниш - Мгновения вечности
Всю ночь я сидел. Я не мог спать. Сидеть тоже было тяжело, спина очень сильно болела.
Когда я попал в американскую тюрьму, со мной сидел один афроамериканец. Он был очень благочестивым парнем, хотя его посадили за убийство и изнасилование и за все подобное. Благочестивые люди иногда грешат так.
Он часто клал свою голову на Библию каждый день, каждый вечер. Он клал Библию на кровать, становился на колени и ложил голову на Библию. Он не был образован, и поэтому не мог читать. В комнате у него еще было много обнаженных женщин, которых он вырезал из журналов. Все стены у него были в этих обнаженных женщинах.
Я спросил у него: «Ты кланяешься голым женщинам?»
Он ответил: «Нет, Библии!»
Я сказал: «Ты что, не умеешь читать?»
Он сказал: «Нет, не умею!»
«Но кто сказал тебе, что это Библия?»
Он ответил: «Тюремные авторитеты сказали, что это Библия!»
«А что ты делаешь, когда кланяешься?»
Он сказал: «Я молюсь Богу».
И я сказал: «Я наблюдал за тобой три дня подряд. Над тобой смеялись твои нагие красотки».
Он спросил: «Смеялись?»
Я сказал: «Я наблюдал. Ты кладешь голову на библию и закрываешь глаза, ты не можешь видеть, только в этот миг они смеются!» Он посмотрел на меня, а я продолжал: «Что это за религия?»
Он сказал: «Я верующий католик».
И я сказал ему: «Прекрасно, а это на стенах — католические святые?»
Он ответил: «Прошу за это прощения».
И я сказал ему: «Ты делаешь две вещи одновременно. Я вижу, как ты ежедневно вырезаешь картинки из разных журналов: из Плейбоя, Плейгела, Пентхауза. И ты продолжаешь их вырезать и лепить на стены. Неужели ты не видишь противоречия, это что, твоя подавленная сексуальность?»
Подавленная сексуальность никогда не может быть игривой, молитва будет загрязнена подавленным сексом. Сексуально подавленный человек никогда не может быть в состоянии медитации. Из подсознания будут подниматься сексуальные фантазии.
Я провел первые три дня в американской тюрьме, после чего ко мне пришел комендант. Ему было интересно, какой я человек, что я из себя представляю, потому что мой сокамерник стал моим учеником. Я говорил с ним о медитации. Няни и врачи приходили ко мне, потому что я лег в госпитале, и потом ко мне пришел даже комендант тюрьмы со своей женой и детьми. Он подумал: «Мы можем больше не иметь возможности встретиться с таким человеком, и он говорит нечто вразумительное».
А врач, женщина, очень красивая женщина, приходила в тюремный госпиталь один раз за несколько дней, а в другое время она была занята разными делами в других отделениях тюрьмы. В тюрьме семьсот сестер. Но в эти дни все сестры были там, там был врач, и весь персонал. Врач сказал мне «Раньше такого никогда еще не было. Вы превратили мой кабинет в свой класс. В моем кабинете в другое время никого не бывает!»
Моя камера была очень маленькая, она была предназначена только для двоих. А в госпитале было двенадцать человек, они все хотели быть со мной все время: шесть нянь, четыре человека из персонала, комендант, помощник коменданта, врач, они все сопровождали меня в кабинет врача. Она сказала мне: «Вам не обязательно пользоваться душем для заключенных. Вы можете пользоваться моим душем, пока будете здесь!»
Главная медсестра никогда за всю свою жизнь никогда ничего не покупала заключенным, они могли покупать вещи только по общепринятым в тюрьме законам. Но для меня она ходила и покупала каждый день, она была старенькой женщиной, но покупала мне фрукты, овощи, все, что я просил, ведь я — вегетарианец. Я спросил у нее: «Это причиняет вам такие беспокойства. Нам тут дают овощи и фрукты, и они вполне нормальные, если относишься к другим существам по-доброму, они тоже относятся к вам по-доброму. Я вегетарианец, и потому обо мне заботятся!»
Она сказала мне: «Нет. Все, что вы получаете в тюрьме, перемешивается с невегетарианской пищей. А вы здесь всего на несколько дней».
Мой адвокат, который туда часто приходил, Нирен, был моим главным адвокатом, он сейчас здесь. Они не могли поверить в то, что я буду выглядеть здесь таким счастливым, как будто бы сижу дома. Я сказал: «Я никогда не мог много отдыхать, обо мне тут все заботятся, няни заботятся обо мне, врачи заботятся. Их всех интересует только одно, когда меня отпустят, и я вернусь в общину, они хотят приехать к нам погостить на несколько дней!»
Если вас позволить здесь пробыть три-четыре месяца, вы превратите тюрьму в общину. Вы и так уже опасны, потому что весь мой персонал приходит сюда с женами, с детьми, чтобы сфотографироваться с вами.
О бедных заключенных все забыли. Гости приходят с газетными вырезками, чтобы взять у вас автограф. Они говорят: «Потом мы будем помнить всю жизнь, что пробыли с вами три дня, и за эти три дня мы почувствовали перемены, как будто с нами начало что-то происходить». Люди не шумели. Все говорили: «Не шумите. Вы принесете ему беспокойства».
Я никогда нигде не чувствовал беспокойства в тюрьме.
Я говорил, что самое главное — это принять себя, это некое внутреннее чувство, которое не имеет никакого отношения к внешнему.
Двадцать девятого октября Раджниш дает три пресс конференции в тюрьме, у него берут интервью три телекорпорации: Тед Копел Ньюс Найтлайн ТВ, Вашингтон и Ченел 6ТВ.
Это случилось в Америке в первой же тюрьме, в которой я сидел, комендант тюрьмы мгновенно почувствовал ко мне расположение. Он был действительно хорошим пожилым человеком, и когда суд отказал мне в залоге, он сказал: «Это совершенно несправедливо, держать кого-то в тюрьме, человека, вина которого не доказана, они даже не пытались ее доказать, не было никого разбирательства, и отказать ему в выходе под залог! Неслыханно — это грязная политика!»
Я спросил у него: «Вы поможете мне немного?»
Он ответил: «Я все время буду вам помогать!»
Я сказал: «Мне бы хотелось провести пресс-конференцию в тюрьме».
Он сказал: «Этого еще никогда не случалось в истории, пресс-конференция в тюрьме с заключенным!»
Я сказал: «Тогда пусть это случится, пусть такой случай будет, если вы чувствуете, что со мной поступили несправедливо, сделайте хоть что-то!» Он согласился. И эта пресс конференция была созвана, но мои руки были в наручниках, и я сказал ему: «Я не смогу говорить, если мои руки будут в наручниках и цепях». Они не просто были в цепях, цепь протянулась вокруг моей талии, перетягивала грудь, и мои руки в наручниках были пристегнуты к груди, так что ими невозможно было двигать.
И тогда я сказал: «Я не смогу говорить с вами. Вы уже и так много сделали для меня, и созвали пресс конференцию, — а там присутствовало практически все средства массовой информации телевидение, радио и газеты, — теперь сделайте мне еще одно одолжение, я не собираюсь сбегать от вас, на мои ноги надеты цепи, вы может прицепить цепь еще и на грудь, на все мое тело, но оставьте руки свободными. Я не могу говорить с закованными цепями, если мои руки не будут в гармонии с тем, что я говорю».
Он все понял правильно. Он сказал: «Я видел вас по телевидению, и я полюбил, как вы машете руками, они точно выражают что-то».
Я сказал: «Послушайте, если правительство узнает об этом, у вас будут трудности».
Он ответил: «Мне наплевать, меня все равно скоро отправят на пенсию».
Средства массовой информации решили взять меня интервью прямо в тюрьме. Он сказал: «Это уникальное событие, и я все устрою». И он позволил, в тюрьме собралось около ста журналистов, телеоператоров, операторов радиостанций, журналистов из разных газет операторов кабельного телевидения.
И он сказал: «Я скоро уйду на пенсию. И самое худшее, что они могут со мной сделать, это отправить меня на пенсию немного раньше. Что они еще могут сделать со мной? В тюремных правилах нет запретов на этот счет, в которых бы говорилось, что в тюрьме нельзя созывать пресс конференцию. Так что все нормально».
Я сказал: «Это прекрасно».
И ему эта пресс-конференция понравилась так сильно, когда я говорил, все его служащие приходили послушать: врачи, няни, все, кто работал там. На следующий день они начали приводить свои семьи, чтобы познакомить со мной. Я сказал: «Что?» Их дети начали приводить в свою очередь свои книжки для автографов.
Няни не могли ничего найти, чтобы я подписал им, но в газетах было много моих фотографий, поэтому они начали приносить вырезки из газет со словами: «Мы будем потом помнить о том, что когда-то провели с вами три дня. И мы не забудем об этом, самое удивительное мгновение в нашей жизни. В три дня это место перестало быть тюрьмой».
Няни приходили даже в тот день, в который меня выпускали из тюрьмы под залог. Они говорили: «Вас могут выпустить в любое мгновение, и если мы вас не видим, для нас это будет потеря!»
Комендант расположился ко мне очень дружественно и сказал мне: «Я не должен вас слушать, но тысячи телеграмм, тысячи телефонных звонков, тысячи букетов цветов со всего мира, тысячи выражений протеста против вашего ареста сделали свое дело.
