Олеся Николаева - Православие и свобода
«Возлюбивший веру, − пишет преподобный Исаак Сирин, − как Бог распоряжается всяким тварным естеством, потому что вере дана возможность созидать новую тварь, по подобию Божию»[251], и это о нём сказано: Он делает, чего хочет душа Его (Иов. 23, 13). И напротив, никакого чуда не может быть там, где нет веры: И Господь не совершил там многих чудес по неверию их (Мф. 13, 58).
Но если возможность чуда укрепляет веру и является упованием свободы, то она же приводит в ужас и уничтожает всякое житейское разумение, всякий здравый смысл. Защищаясь, этот здравый смысл, этот «лжеименный разум» отвечает вере отрицанием Живого Бога, Его всемогущества, Его чудес. «Нельзя требовать от людей, чтобы они верили в вещи, в которые на известной степени образования они верить не могут: такая вера есть вера в содержание, которое является конечным и случайным, то есть не есть истинное, − утверждает Гегель. − Чудо есть насилие над естественной связью явлений и потому есть насилие над духом»[252].
Самодовольный человеческий разум, притязающий взойти на небо, выше звёзд Божиих вознести престол свой и сесть на горе в сонме богов, стать подобным Всевышнему (ср.: Ис. 14, 13–14), трепещет и ужасается пред лицом Христовой истины, ибо о ней возвещал пророк Исаия: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну (1 Кор. 1, 19).
Действительно, когда Господь исцелил гадаринского бесноватого, приказав бесам покинуть его и войти в свиней, а те, одержимые злой силой, низверглись в море, жители этой земли, как сказано, ужаснулись (Лк. 8, 35), и просил Его весь народ Гадаринской окрестности удалиться от них, потому что они объяты были великим страхом (Лк. 8, 37).
Архиепископ Иоанн Сан-Францисский, толкуя этот евангельский сюжет, пишет, что гадаринцы прежде всего увидели в Господе своего Разорителя: «Божественный Разоритель зла и неправды, истребитель бесовской власти над миром… явился гадаринцам как житейский разоритель их имущества»[253]. Этот взор, ослеплённый страхом, в исцелении бесноватого смог увидеть только картину житейского ущерба: своих свиней, исчезнувших в глубинах Галилейских вод. Житейское ведение, не просветлённое верой, неизбежно изгоняет из своих пределов Христа, представляющего Собою угрозу его «свиньям» − и материальным, и духовным: похоти плоти, похоти очей и гордости житейской (ср.: 1 Ин. 2, 16). Но Господь обратил мудрость мира сего в безумие (1 Кор. 1, 20).
Вера и есть единственный путь к свободе, единое на потребу, ибо всё возможно верующему (Мк. 9, 23): всё мирское познание обращается тогда в «суету». Ибо, по словам преподобного Максима Исповедника, «вера есть первое воскресение в нас Бога, умерщвлённого нашим неведением»[254].
«Сии способы ведения пять тысяч лет… управляли миром, и человек нисколько не мог поднять головы своей от земли и сознать силу Творца своего, пока не воссияла вера наша и не освободила нас от тьмы земного делания и суетного подчинения»[255].
Мирское ведение обременено заботой и непрестанным попечением. Однако нет такого ведения, которое и при всех своих богатствах не пребывало бы в скудости. В то время как вера, опирающаяся на Божие промышление, обладает непреходящей ценностью. Итак, не заботьтесь, потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду (Мф. 6, 31, 32) и всё, чего ни попросите в молитве с верою, получите (Мф. 21, 22). В то время как ведение, исполненное тревог, как бы сохранить и защитить своё достояние, воистину ест «хлеб болезни», вера уповает лишь на Бога: Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126, 1).
Страху всегда сопутствуют сомнение и смятение: так, идущий по водам Пётр испугался (Мф. 14, 30) и начал тонуть, в то время как вера свободна от всяких страхов: Господь просвещение моё и Спаситель мой, кого убоюся? Господь защититель живота моего, от кого устрашуся (Пс. 26, 1).
«…Сомнение сопровождается разысканием, − пишет преподобный Исаак Сирин, − а разыскание − принятыми способами, а принятые способы − ведением»[256]. Однако ни это ведение, ни земная мудрость не могут спасти человека в случаях реальной опасности − «в явных бранях с невидимыми природами и с силами телесными». Преподобный Исаак, однако, обвиняет не само это ведение, а те его «способы, в которых идёт оно вопреки вере», приближаясь в этом «к чинам демонским»[257], и действует «под завесою… плоти», лишая человека упования. В этом «богопротивном» ведении, как утверждает святой подвижник, «насаждено древо познания доброго и лукавого, искореняющее любовь»[258].
Таким неожиданным образом сталкиваются утверждения относительно пути человеческого познания преподобного Исаака Сирина и Гегеля. Первый видит в нём прямое следствие грехопадения человека, второй − превозносит его как самый большой дар. Первый обличает искусителя, подтолкнувшего человека к падению, второй − поклоняется ему и ставит само это падение в заслугу. Первый видит в этом типе познания отрицание Божьего Промысла и неверие, второй − утверждение и апофеоз самонадеянного человеческого разума.
Однако преподобный Исаак говорит также об истинном ведении, соединённом с верой.
Это духовное ведение посылается человеку Самим Духом Святым: Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди. И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его. Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлёт Отец во имя Моё, научит вас всему и напомнит вам всё, что Я говорил вам (ср.: Ин. 14, 15–17, 26). Дух Святой учит человека свободе: всё возможно верующему (Мк. 9, 23).
Был ли Христос диссидентом?
Два тысячелетия христианства дают много примеров того, как человечество пыталось использовать имя Христово для удовлетворения своих интеллектуальных, душевных и материальных интересов и нужд. В Нём видели то нравственного Учителя из Назарета, Который может покрыть Своим авторитетом те или иные идеологические прорехи, то находили в Нём черты революционного вождя и поборника демократического прогресса, то напротив, усматривали в Нём гаранта государственной стабильности − словом, люди так или иначе пытались встать под знамя того или иного нравственного принципа, провозглашённого Христом. За всеми этими разнородными попытками приспособить Христа для себя, подогнав Его под свои мерки и сделав Его выразителем своих земных интересов, стоит общее убеждение, что Христос должен обеспечить христианам земное благоденствие и гарантировать им Своим авторитетом земную правоту.
Эта склонность людей пользоваться Христом как аргументом в споре с идейным противником и обращать к Нему взоры как к политическому вождю, или социальному реформатору, или даже как к земному царю в надежде заручиться поддержкой Его Божественного авторитета была изобличена в Евангелии Самим Спасителем, когда Он, узнав, что хотят придти, нечаянно взять Его и сделать царём, удалился (Ин. 6, 15), и сказав искавшим Его: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились (Ин. 6, 26).
Этот соблазн прикрыть собственные религиозные или социально-политические соображения личностью Христа и пытаться поразить оппонента именем своего воображаемого сообщника, а то и вождя, всегда рождает блеф, будь то зловещая христианская утопия великого инквизитора, будь то забавные фантазии «на тему христианства» некоторых либеральных (и коммунистических) публицистов, пытающихся адаптировать Христа к духу времени.
Поскольку кодовым словом этого нового духа времени − его паролем − стало слово «свобода» именно в том земном смысле, как его трактует либерализм, то и задача такой публицистики сводится к весьма своеобразной интерпретации образа Христа: Христос становится исключительно фигурой политической: либералом, правозащитником и даже диссидентом. Именно это становится в Нём для духа времени «единым на потребу».
Такое утилитарное использование темы Христовой свободы неизбежно отсекает всё лишнее, не идущее к делу. Невостребованной оказывается та царственная Христова свобода, которая призвана нас освободить как раз от рабства систем и теорий, стихий и утопий, страстей и фантазий, законов и прав, грехов и болезней, «коммунизмов» и «либерализмов»…
Довольно характерна в этом отношении статья Зои Крахмальниковой «Иная мысль»[259]. Одна из глав так и называется «Первый диссидент», имеется же в виду Христос. Он и «первый инакомыслящий, распятый лжецами и фарисеями за своё инакомыслие». Кроме того, «весь подвиг Христа заключается именно в том, чтобы принять инакомыслие как мировидение, открытое человечеству Христом».
