Феодор Студит - Преподобный Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова
4. К игумену Никифору (I, 4)[137]
(17) Когда нам передан был твой ответ через господина диакона, то мы хотели тотчас писать к тебе, истинный[138] и многолюбезный брат мой; но так как было зимнее время и нерешительность (η παλιμβουλία) останавливала, то мы почли за благо не скоро отвечать. Когда же вместе с [Col. 921] устным вопросом и письмо потребовало того же самого, то для чего еще рассуждать и не высказать того, что приходит на мысль? Во-первых, скажу это – и ты, почтеннейший, пойми меня, – что я, как и сам ты знаешь, для многих представлял своею жизнью пример великой греховности, и почти нельзя назвать греха, к которому бы и сам я не был причастен, и другим не подавал повода. Но зная, что человеколюбие Божие спасает и погрязшего в бездне зла и подает руку помощи к покаянию, я избегнул отчаяния и, по-видимому, несколько утвердился на пути правом.
Поэтому, как ведает Бог, знающий тайное (ср. Мф. 6:4), я уклонился даже от сношения с родственниками своими и обращения с друзьями моими по плоти и от всех других при помощи одной силы Божией, укрепляющей немощь мою во всем. То, о чем ты спрашивал меня, несведущего, и теперь находится в таком состоянии, как сказал тебе господин диакон. И это мы высказывали и представляли не без рассуждения, но основываясь и утверждаясь на исследовании и изучении Богодухновенного Писания, равно как и расспрашивая тех, кого следует. Подлинно, это истина, потому что Божественный закон ясно гласит так не только чрез святого Павла (ср. Гал. 1:8), но и чрез других богословствующих отцов, которые то же самое определяют и доказывают и излагают согласно с апостольской заповедью. Как же я смогу впредь оставаться неразумно безразличным? И не лучше ли мне уклониться и устранить себя от вредящих несчастной душе моей? И как это [безразличие] было бы опасно, когда верховнейший из отцов[139] взывает и говорит, что отнюдь не должно принимать ничего, что противно заповеди, или извращать заповедь, хотя бы [за то] обещали жизнь, хотя бы (18) угрожали смертью. Не стану говорить, сколько есть других изречений, не позволяющих нам даже малейшего отступления от заповеди, особенно когда мы притом имеем повеление Василия Великого, что «неопустительно должно соблюдать всё, преданное Господом в Евангелии и чрез апостолов»[140].
Это я осмелился открыть тебе, как отцу и любезному другу, между тем как мы – сердцеведец Бог свидетель! – не проповедуем этого, ибо не имеем преимущества, и не питаем ненависти, но и к самодержцу и благочестивейшему императору сохраняем любовь в сердце, и ко всем сродникам моим питаем благорасположенность, и поминаем его на Божественной литургии и молимся о нем наедине и общенародно. Также и с Церковью мы находимся в общении, и да не будет, чтобы мы когда-нибудь отделились от нее! Простите меня, который один только грешен; я предпочел оплакивать свои грехи [Col. 924] в этом углу и не вмешиваться в дела мирские. Какое в этом преступление? Позволь мне, любезнейший брат (ибо я знаю, что ты можешь это), и оставаться в покое здесь, и быть вдали от всех людей, сколько возможно, а ты мудрым умом своим сделай стропотное ровным и острое гладким (Ис. 40:4) и будь для нас виновником мира и споспешником покоя, чтобы, если случится что-нибудь полезное для нас, устроять это справедливо и разумно.
5. К секретарю Стефану (I, 5)[141]
Вчерашний день, когда мы наслаждались достославным твоим присутствием, после некоторых других бесед, для которых ты и прибыл сюда, у нас как-то зашла речь о предметах Писания, и мы, находясь в большом недоумении, расстались друг с другом, не достигнув в том соглашения. Конечно, господин мой, мы, как люди простые, совершенно не соответствуем (19) присущей тебе мудрости; но чтобы молчанием о том, о чем должно говорить, нам не навлечь на себя осуждения, – ибо обличением, говорит Писание, да обличиши ближняго твоего; и не приимеширади его греха (Лев. 19:17), а с другой стороны, обличая премудра, будем еще более возлюблены им (Притч. 9:8), – мы почли необходимым высказать тебе то, что должно. Ты, господин мой, скажу кратко, соединяя вместе многие вопросы и возражения, сказал, что, кроме веры, ни о каких других заповедях Господних никому не следует вразумлять предстоятельствующего пастыреначальника[142], когда он, по неведению или по своему желанию, делает что-нибудь непозволительное; а мы говорили, что следует, и очень, но только тем, которые превосходят других знанием и благоразумием. И каких только не можем мы привести доказательств неосновательности такого мнения! Во-первых, из Ветхого Завета. Как ты думаешь о поступке Даниила (Дан. 13)? Не удостоился ли он похвал за то, что не только вразумил, но и осудил старцев, беззаконно обвинивших святую Сусанну, хотя он был в таком возрасте, который по закону не давал права говорить и высказываться свободно? Так или нет? Потом разве ты не одобряешь Иоава, который по случаю переписи народа, послужившего поводом к гневу Божьему, возражал, удерживал и старался убедить божественного Давида, чтобы он не делал этого (2 Цар. 24)? Ты ведь знаешь это повествование. Убеждает меня в том и Иофор, который напоминал великому Моисею и убеждал его не так управлять народом, некоторым образом вразумляя его и склоняя к своему желанию (Исх. 18). А кто он был? Иноплеменник, хотя и тесть [Моисея]. И кому говорил? Тому, кто делал всё по откровению Божию.
Об этом – немного, чтобы речь наша не сделалась длинною; надобно перейти к Новому [Завету]. Послушаемся, если угодно, почтеннейший, повеления громогласного проповедника вселенной: если же последнему будет откровение, то первый молчи (1 Кор. 14:30); и это не относительно одной только веры, как возражает любовь твоя. Также, чего едва я не забыл, великий проповедник истины Иоанн обличал Ирода (Мф. 14:4). Прошу [Col. 925] (20) ответить мне. Знаю, что против меня готова насмешка: «Он ставит себя наравне с пророком». Но не так, почтеннейший: все это, говорит, описано в наставление нам (1 Кор. 10:11); и еще Павел: будьте подражателями мне, как я Христу (1 Кор. 11:1). А как можно мыслить право, действуя неправо, когда божественный Иаков утверждает, что вера является от дел и те, которые погрешают в одном, не имеют и другого (Иак. 2:17–18)?
При столь многих и таких свидетелях я не думаю, чтобы твое благородство стало возражать; если же так, то пришли недостоинству нашему разбор вышеизложенного, равно как и яснейшие возражения из того, что будет у тебя заготовлено. О, если бы они и были налицо! И мы замолчим и будем просить прощения за свою настойчивость, хотя и происходящую от ревности. Ибо только осуждать легко и [доступно] для всякого желающего, как читал ты; а вводить свое мнение, основываясь на свидетельстве Богодухновенного Писания, свойственно мужу, поистине здравомыслящему и умному.
Впрочем, чтобы слишком не распространить письма, мы здесь окончим речи, присовокупив еще изречения Василия Великого для полнейшего доказательства. Да пребудешь здоровым со всем домом своим, возлюбленный господин наш, благоденствуя во всех отношениях, ибо мы, и когда пишем, и когда не пишем, желаем сохранить благое расположение любви твоей.
Из 20-го Слова святого Василия о подвижничестве: «И предстоятелю, если преткнется, должны напоминать преимуществующие (21) из братий»[143]. Из Слова 34-го: «Кто не принимает одобренного предстоятелем, тот должен открыто или наедине сделать ему свое возражение, если имеет какое-либо твердое основание, согласно со смыслом Писания, или молча исполнять приказанное; если же он сам постыдится, то пусть употребит на это посредниками других»[144]. Из нравственных правил его же, из Слова 72-го: «Слушатели, наставленные в Писаниях, должны испытывать, что говорят учители»[145]. «Предстоятель слова должен всё делать и говорить с осмотрительностью и по многом испытании, с целью благоугодить Богу, как подлежащий испытанию и от самих вверенных ему»[146].
6. К Феоктисте, своей матери (I, 6)[147]
Если бы возможно было пересылать в письмах слезы, то я, наполнив ими это мое письмо, послал бы их в настоящие дни тебе, почтенная, любезная и богоугодная мать моя. Ибо поистине я не могу равнодушно слышать о твоем положении, не говорю – о близости ко гробу, но и о болезнях, угрожающих смертью. И для чего, мать моя, ты захотела оставить нас, возлюбив грядущий век, отойти от нас и пребывать [Col. 928] у Господа? Ты, конечно, возлюбила тамошние блага; по сильнейшей любви переменив образ мыслей, ты более пожелала пребывать с доброю и святою сестрою моею и с любезным моим господином Евфимием[148] или, лучше, в лике святых. Как же, о матерь, перенесу это[149]? Как могу без слез (22) продолжать изложение письма? Неужели суждено [мне] в моей горестной жизни и то, чтобы услышать о твоей смерти, воспеть тебе плачевные песни, увидеть твой гроб и написать надгробные стихотворения, чтобы ты почила телом под землею, ибо знаю, что духом ты будешь обитать на небесах, а я останусь на земле, продолжая влачить прискорбную и многогрешную жизнь мою?
