Маршалл Ходжсон - История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней
Роберст Д. Во дворе мечети Хасана в Каире.
В некоторых областях аридной зоны рассредоточенность сельскохозяйственных угодий сделала крестьян беспомощными, поскольку они не могли свободно переселяться, отчасти из-за огромных расстояний и отсутствия плодородной почвы. Во многих районах Индии, орошаемой обильными муссонными дождями, для крестьян было обычным делом вырубать новые участки леса для культивации и забрасывать старые, когда те становились менее плодородными. Но крестьяне, жившие в маленьком изолированном оазисе, не имели такой возможности. Тем не менее в большей части центра аридной зоны крестьяне демонстрировали достаточную мобильность, поскольку находились другие поводы переезжать с места на место. Процесс зашел так далеко, что стал представлять собой второй фактор слабости аграрной власти.
Часто старые истощенные сельхозугодия забрасывали, когда начинали обрабатывать новые. Там, где использовалось орошение, происходило засоление почвы — слишком активная ирригация без адекватного дренажа приводила к тому, что вода засолялась и поднималась к поверхности, где мешала корням растений. После этого земледельцу приходилось переходить на новые угодья, где ирригационная система (зачастую построенная весьма небольшой группой крестьян) делала пригодным для земледелия участок пустыни. К тому же эффекту могла привести и попытка помещиков или правителей получить от крестьян слишком большое количество излишков. Как правило, земельные участки были ограничены по площади, поэтому их возделывание имело смысл только в случае, если налоги и оброк были низки. Уход со старого обремененного непомерным налогом участка мог окупить усилия, которые предстояло затратить на культивацию нового. Более того, как мы увидим далее, после голода или чумы даже в плодородных районах оставалась бесхозная земля. И в определенных обстоятельствах крестьяне могли становиться скотоводами, дабы избежать угнетения.
В подобной ситуации на большей части Плодородного полумесяца и на Иранском нагорье почти невозможно было ввести крепостное право. Крестьяне, какую бы сильную любовь ни испытывали они к своим домам, всегда могли переехать в другое место и чувствовать там себя комфортно. Это не значит, что некоторые крестьянские семьи не жили многими поколениями в одной и той же деревне и что крестьяне не испытывали жестокого угнетения, особенно вблизи городов. Иногда жизнь земледельца-арендатора приносила свои маленькие радости. Так, если передача половины собранного урожая означала обработку вдвое большего участка земли, дополнительный надел был весьма полезен в качестве пастбища для домашнего скота или собственного прокорма. Но в случае крайнего недовольства или природного бедствия или в других подобных обстоятельствах крестьяне могли найти и часто находили способы заявить о своей независимости.
Следовательно, землевладельцы не только были разъединены по сравнению с торговым сословием городов, они как класс демонстрировали нестабильность, неспособность опереться на постоянный костяк крестьян или даже на постоянный объем земледелия. Таким образом, тенденция к доминированию городов над селом в культурном отношении укреплялась нестабильностью самого сельского сектора.
Скотоводы как решающая политическая сила
Пожалуй, самый важный фактор ослабления аграрной власти и, следовательно, формирования характера той части ирано-семитской культуры, которая связана с торговым сословием, — это присутствие огромного количества автономных скотоводов как потенциальных соперников аграрного класса в борьбе за власть. С самого начала кочевники всех мастей играли необычайно важную роль в регионе между Нилом и Амударьей. Затем, с приручением лошадей, а потом и верблюдов, данный регион стал единственным из крупных ключевых в культурном отношении областей, где кочевые скотоводы играли постоянную и важную политическую роль.
Для территорий, где выпадает малое количество осадков, кочевники представляли собой особенно серьезную угрозу. В аридной зоне, где огромные пространства обусловили автономию более склонных к приключениям кочевников, скотоводы и земледельцы образовали разные социальные группы. Как только это произошло, они стали соперничать за те земли, где осадки было трудно прогнозировать: один год мог оказаться очень урожайным и прибыльным, а в другой культуры бы не уродились, но в то же время земля послужила бы прекрасным пастбищем. Качнуть маятник в сторону кочевников могло и то, что они с легкостью избегали оброков и налогов, которые были обязательны для земледельцев. Как только скотоводы утверждали свое господство — или, как это бывало, крестьяне становились скотоводами, — отнять у них землю для культивации было трудно, а жители деревень по соседству могли так натерпеться от их набегов, что бросали заниматься земледелием. Таким образом, как только аграрные правительства ослабевали, огромная часть Плодородного полумесяца попадала под влияние кочевников.
С другой стороны, влияние кочевников могло бы нивелироваться даже без правительственного вмешательства, если бы тому способствовали социальные условия. Сами кочевники, даже не имея приказа от предводителя осесть на одном месте, могли бы понять, что сельское хозяйство на их землях — дело прибыльное, если земледельца не обдирают поборами. Но крестьяне с подобным опытом с готовностью становились скотоводами. Земледельцы из «оседлых бедуинов» в Джазире известны тем, что после возделывания земли в течение нескольких поколений они присоединились к своему племени в отдаленных районах Аравии. Таким образом, кочевое скотоводство помимо прямого влияния на сокращение аграрных ресурсов способствовало дальнейшей активизации переселений.
Но влияние присутствия кочевников заключалось не только в том, что они были свободны и, даже становясь крестьянами, сохраняли своенравие и отказывались подчиняться властям. В некоторой степени такие привычки, как на уровне крестьянства, так и у правящих классов, объяснялись их кочевым происхождением. Когда крестьяне, происходившие от кочевников, объединялись в племенную структуру, они представляли угрозу для помещиков. Когда же по племенному принципу создавалась армия, центральное правительство оказывалось в серьезной опасности. Но свобода самих кочевников была строго ограничена, будучи в большей степени свободой кланов, чем отдельных людей. У такой свободы могли быть более серьезные последствия, чем проверки на прочность центральной власти. А приспособление к оседлой жизни происходило стремительно, как только кочевники вышли за рамки своей весьма узкой сферы и попытались освоить гораздо более многообразные модели аграрной жизни, предполагавшие гораздо более широкие горизонты, чем их кочевая жизнь. (Проводимая некоторыми исследователями параллель между привычкой кочевников «скитаться» и склонностью к переездам с места на место — мобильностью — многих странствующих купцов, ученых и суфиев, конечно, является следствием того, что они путают масштабные, но повторяющиеся циклы передвижений кочевых кланов с нормальной ротацией свободных индивидуумов в обществе.)
Кроме своенравия кочевники также отличались воинственностью. Но их соперничество с земледельцами опиралось не только на военную мощь. Номады представляли собой серьезную военную силу, но хорошо организованная аграрная власть с армией из числа крестьян могла бы легко справиться с ними на своей территории.
Скорее, дело заключалось в том, что скотоводы образовали реальную альтернативу, всегда доступную в случае ослабления аграрной власти и любого представляющего ее центрального правительства. В животноводческой экономике (особенно это касается конных кочевников) были свои привилегированные сословия, аналогичные земледельческим, способные распоряжаться силами и временем многочисленных рядовых скотоводов, с которых могли взимать пошлину в виде скота и которых набирали в армию — так же, как это делали помещики, набирая пехоту из крестьян. Более того, животноводческая экономика обладала собственными связями с городом — так же, как и земледельческая. До некоторой степени города со скотоводческой базой могли процветать так же, как и на основе продуктов земледелия. Эта продукция была необходима как скотоводам, так и городскому населению. Кроме того, шкуры, ковры и одеяла, мясо и молоко, предлагаемые скотоводами, могли бы стать столь же важными источниками процветания, как добавочный земледельческий продукт. Я подозреваю, что именно земледелие, а не скотоводство, обычно ассоциируется с процветанием городов по административной, а не экономической причине: скотоводство, как правило, служило менее надежной основой для налогообложения со стороны города и, следовательно, для накопления богатства и зависящей от него высокой культуры.
