Джихад. Экспансия и закат исламизма - Кепель Жиль
Исламисты хлопают дверью?
Уважаемый читатель, вы перевернули последнюю страницу «политического романа», написанного одним из самых оригинальных и остроумных аналитиков Европы. Исследование Жиля Кепеля не нуждается в дополнительных похвалах. Мало кто столь досконально владеет мусульманской фактурой и столь виртуозно излагает свои мысли.
Всё это, однако, не означает, что высказанные французом соображения — истина в последней инстанции. Сам Кепель, будучи блестящим полемистом, готовым отстаивать до конца свои идеи, прислушивается, тем не менее, и к мнению язвительных оппонентов.
Солидаризируясь во многом с автором «Джихада…», попробую высказать некоторые собственные соображения, порою идущие вразрез с авторскими.
«(…) на наших глазах, — пишет Кепель, — близится к завершению целый исторический цикл: как мы увидим, исламистские движения вступили в фазу заката. (…) эра исламизма — период с начала 70-х годов (кстати, страницей ниже он датирует старт этой «эры» началом 80-х. — А. М.) и до конца XX в.». Таков главный постулат Кепеля, заявленный во Введении и красной нитью проходящий через всю книгу.
Да, если рассматривать в качестве исключительной цели исламистов — захват власти, то их провал очевиден. Достаточно вспомнить о судьбе талибского эмирата в Афганистане, упадке религиозного революционаризма в Иране, неудаче исламистов в Судане, Алжире, Ферганской долине, Чечне, между прочим…
Но вот интересно, могли ли исламисты вообще рассчитывать именно на такого рода успех, т. е. на построение эффективного, рассчитанного на исторически длительный срок, функционирующего на основе заявленных ими принципов исламского государства? Можно ли всерьез полагать, что шариат способен стать конституционной основой для государства, и возможно ли сотворение эффективной системы с помощью полусредневековых регламентации и запретов?
За исключением самых упертых фанатиков, в это не верили и сами исламисты.
Так что провал сформулированной в таком виде конечной цели исламистов был априорен. Констатация его краха не содержит ничего принципиально эвристического.
Обреченность исламистов подтверждает и то обстоятельство, что, даже оказываясь у власти, исламские радикалы оказываются неспособны решить ни одной из кардинальных социальных и экономических проблем общества. Наоборот — строгое соблюдение ими их же собственных лозунгов возврата к буквалистскому следованию исламскому образу жизни, связанному с ограничением, вплоть до полного запрета заимствований элементов иной культуры, ограничивает мобильность общества, сдерживает инициативу граждан, усиливает изоляцию страны от остального мира. Что, замечу, страшит мусульманские правящие элиты, в том числе традиционного характера. В 1997 году, выступая в Тегеране на саммите Организации Исламской конференции, наследный принц Саудовской Аравии Абдулла предостерегал, что «быть изоляционистом становится непозволительной роскошью…».[515] В глазах большей части мусульманского мира пуританско-исламистский тип государственного устройства выглядит сомнительной мутацией, о чем можно судить по отношению мусульман к афганским талибам.
(С другой стороны, точно так же, как исламисты, и все прочие политические силы, в том числе квазидемократического типа, оказались бессильны решить экономические проблемы. Следуя этой логике, в мусульманском мире крах терпят все, а перспектив нет ни у кого.)
Зададимся вопросом: насколько власть, установление собственного режима правления была и остается для исламистов главной целью? Практика показывает, что куда увереннее они чувствуют себя в роли бескомпромиссной оппозиции, набирая очки критикой существующих правящих элит. Пребывание в оппозиции выглядит для исламистов куда более органичным и перспективным.
Следует ли ставить знак равенства между неспособностью исламистов создать свое государство с их уходом с политической сцены? Я бы не торопился этого делать.
ВО-ПЕРВЫХ, потому, что, несмотря на эту «условную» неудачу, исламистское движение остается политическим «актором», причем как на национальном, так и региональном уровнях. Остается оно и фактором мировой политики.
Исламистскую идеологию разделяют тысячи религиозно-политических партий и группировок. За них голосуют в среднем от 15 до 50 и более процентов избирателей в мусульманских странах. Исламисты заседают в парламентах, занимают посты в правительствах, наконец, и это самое главное — продолжают оказывать сильное влияние на самые разные слои великого мусульманского сообщества. Да и их попытки укрепиться у власти, безусловно, будут повторяться, как это имеет место, в том числе в, казалось бы достигшей невиданного для мусульманского государства уровня секулярности, Турции, где за последнее десятилетие исламистам дважды удавалось становиться во главе правительства.
ВО-ВТОРЫХ, идеология исламизма распространена во всех слоях и группах общества. Исламизм привлекателен и для бедных, и для богатых. Для бедных — исламская альтернатива содержит выход из их устойчиво бедственного положения. По справедливому замечанию Кепеля, в послевоенные годы исламизм явился реакцией на провал разного рода национальных, «социалистических», западно-ориентированных рыночных моделей развития. Его идеология глубоко социальна, что корреспондирует с имманентной «обмирщенностью» ислама как религиозной культуры и доктрины, с его претензиями на разрешение светских проблем (отсюда — и «исламская экономика», и исламское государство).
Исламисты предлагают свою, исламскую альтернативу общественного обустройства, которая должна привести к социальной справедливости, прочному государству, прекращению внешней зависимости. Кепель и многие другие ученые любят сравнивать исламскую радикальную идеологию с коммунистической, также претендовавшей на идеальную модель мироустройства. Подобно исламизму, коммунизм потерпел фиаско в сотворении такой модели, но не исчез.
Основные проблемы мусульманского общества по-прежнему не решены. И, судя по всему, в ближайшее время выход из социально-экономических трудностей не предвидится. Скорее наоборот — многие полагают, что на грани кризиса находятся некоторые мусульманские нефтедобывающие страны, что негативно скажется на общей обстановке в умме.
А значит, часть неимущих мусульман еще неопределенно долго будет видеть избавление от бед и несчастий на пути «реисламизации» общества, инкорпорации в государственную систему элементов исламской государственности, апелляцию к исламским нормативам и т. п. Иными словами, ислам останется одной из типических форм для выражения социального протеста, что опять-таки является оптимальной ситуацией для исламистов.
Сохранится корни у исламизма и среди состоятельной части мирового мусульманства, в том числе продвинутых интеллекуталов. Здесь побудительным мотивом становится стремление противостоять натиску Запада, его экономической, политической, также культурной эспансии, которая стала особенно рельефной в начале нынешнего века. Эти мусульмане хорошо знакомы с теорией Сэмюэля Хантингтона о столкновении цивилизации. И мечтают, если не выиграть это столкновение, то хотя бы достойно сразиться со своим противником. Известно, что предлагаемая Западом глобализация воспринимается многими мусульманами как попытка поставить их под внешней контроль, навязать иные, чуждые их историко-культурной традиции ценности, а в конечном счете свести мусульманское сообщество и ислам на периферию геополитики и мировой культуры. Такого рода взгляды распространены достаточно широко, и всякого рода сомнения остаются благоприятной почвой для рапространения исламистской идеологии.
В-ТРЕТЬИХ, исламизм уцелеет хотя бы потому, что становится все более гетерогенным.
В самом общем виде исламистов можно разделить на радикалов (а среди них выделить экстремистов) и тех, кто стоит на умеренных позициях. Сама по себе эта диверсификация свидетельствует о высокой степени адаптивности исламизма, а следовательно, и о его больших шансах на выживание.
