Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 5. Вестники Царства Божия. Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н. э.)
Исповедание веры в единого Бога обоих Заветов ясно было выражено у св. Иустина. «Не иного Бога почитаем нашим, а другого — вашим, — говорил он иудейскому раввину, — но признаем одного и того же. Который вывел отцов ваших из земли Египетской рукою крепкою и мышцею высокою; не на другого уповаем ибо нет другого), кроме Того, на Которого — и вы, Бога Авраама, Исаака и Иакова» (см.: св. Иустин. Диалог с Трифоном Иудеем, II).
Выводить свою родословную из религии народа побежденного, малочисленного, не принявшего в большинстве своем христианства, Церковь могла лишь по одной причине: такая генетическая преемственность действительно существовала, и о ней ясно говорил сам Христос. Маркиону не случайно приходилось давать Евангелие своим последователям в урезанном виде, ибо слишком многое в нем противоречило его учению.
Тем не менее вероучительное определение Церкви о преемственной связи Заветов еще не давало ключа к пониманию особенностей мессианских пророчеств. Отцы Церкви, толкователи Св. Писания, не могли не заметить, что в Ветхом Завете многое звучит совсем иначе, нежели в Новом. Для того чтобы разрешить эту трудность, некоторые Огцы использовали принцип толкования, заимствованный у иудео-александрийского богослова Филона. Этот метод был основан на том, чтобы не следовать слепо букве, но доискиваться до сокровенного смысла Писания. Однако успех такой «аллегорической» экзегезы во многом зависел от знакомства со специфическим языком и символикой, свойственными древневосточному миру, среди которого складывались библейские книги. Между тем этот мир в эпоху первохристианства уже давно ушел в прошлое, поэтому комментаторы невольно оказывались во власти произвольных допущений и фантастических догадок. Таким образом аллегорическая экзегеза постепенно зашла в тупик [Мы не касаемся здесь «моральной»8 экзегезы, которая сводилась к тому, чтобы извлекать из библейского текста нравственные уроки. При всем ее значении в духовной жизни, ее роль в интерпретации оставалась ограниченной.].
Это, впрочем, вовсе не означает, что святоотеческое толкование утратило свою ценность. Два основных его положения остаются и поныне путеводной нитью для комментаторов Писания: 1) Ветхий Завет был приготовлением ко Христу и пророчеством о Нем; 2) Откровение заключено в форму, которая требует расшифровки. Именно в следовании этим двум принципам и заключается толкование в духе Отцов Церкви. Святоотеческая экзегеза не есть мертвый памятник прошлого, но живой призыв к новым поколениям богословов исследовать Писание, углубляя понимание его смысла и уточняя специфику связи, существующей между двумя Заветами. Отцы Церкви отстояли Библию от нападок Маркиона, и, следуя по указанному ими пути, современная библеистика, вооруженная знанием того мира, который окружал пророков, продолжает развивать основные положения патриотической экзегезы.
Изучение древневосточной литературы и истории оказало огромную услугу библейской науке, оно способствовало установлению более точного смысла библейских пророчеств и содействовало уяснению глубинного их значения. Результат исследования Слова Божия в его человеческом (литературно-историческом) аспекте позволил наметить дальнейшие пути к пониманию пророчества о Христе.
Предварительный итог изысканий богословов и библеистов можно выразить в следующей форме: пророчеством о Христе были не столько отдельные изречения Божиих посланников, сколько в целом весь библейский мессианизм в своей глубочайшей духовной сущности.
Евангелие есть Благая Весть о Спасении. А именно мессианизм, вера в грядущее свершение замыслов Божиих в мире, сделал израильскую религию религией спасения.
Однако мессианизм не был статической доктриной. Он рос и раскрывался во все большей полноте и глубине по мере духовного возрастания народа. Отцы Церкви сравнивали действие Духа Божия с действиями воспитателя, наставника, руководителя. Но каждый хороший воспитатель согласуется с уровнем и возможностями своего ученика; отсюда и постепенность в даровании Откровения ветхозаветной Церкви. Слово Божие было явлено в истории и имело в мире свою историю.
Оглянемся теперь назад и еще раз бросим взгляд на этапы раскрытия мессианской веры.
1. В сказании Книги Бытия (гл. 3) о грехопадении заключался первый проблеск надежды. Из него вытекало, что Змей не одержит окончательной победы над человеком (см.: А. Князев. Откровение о Матери Мессии. — ПМ, 1953, XI, с. 99).
2. В обетовании Аврааму (Быт 12) говорится, что через народ, который произойдет от него, «благословятся все племена и народы земли».
3. В Синайском Завете полагается начало народу, перед которым поставлена цель стать «народом святым и царством священников» (Исх 19), т. е. уделом Божиим, Церковью. Дух Божий руководит после этого Израилем и его вождями в пустыне и в Земле Обетованной.
4. Пророчество Нафана (2 Цар 7, 5-6; 1 Пар 17, 4-15; Пс 88, 20-38) еще более конкретизирует это обетование. Оно относится теперь уже к народу, живущему в рамках царства, и представителем его является род Давида Царь назван «сыном» Ягве (Пс 2), но этот термин, связанный с «помазанием», не имеет метафизического смысла, а означает, в соответствии с древневосточной терминологией (ср. 4 Цар 16, 7), высшее покровительство и благоволение. Монарх — только слуга Ягве, Который является единственным Царем народа Божия. И если он отступает от воли Ягве, то лишается небесного покрова и помощи Духа Господня (как это было с Саулом). Однако сохранение рода Давидова служило залогом того, что в будущем для Израиля остается возможность достичь жизни в союзе с Богом. С этим связано и пророчество об Эммануиле (Ис 7). Пророк говорит, что дом Давида будет спасен (но не за заслуги царя, а по мессианскому обетованию). То, что Мессия должен родиться в Вифлееме (Мих 5, 2), есть лишь одна из черт этого Давидова мессианизма.
5. Разочарование Исайи в земных властителях открывает его душу для принятия нового Откровения. Пророк предвидит в грядущем Помазанника, осененного Духом Ягве, Который принесет мир и свободу. Его царствование преобразит всю тварь (Ис 9 и 11). Таким образом, в мессианизме усиливаются личный и эсхатологический аспекты. И Исайя, и Михей уже связывают эру Мессии с обращением и спасением всех народов (Ис 2, Мих 4). Рамки мессианизма расширяются; но это лишь раскрытие того, что уже содержалось в Авраамовом обетовании.
6. Эсхатологический аспект мессианизма подводит к тайне Суда Божия. День Ягве, который понимался как внешнее торжество Израиля, переосмысливается. Амос, Исайя, Софония говорят о нем в терминах всеобщего Суда. Вечное Царство неотделимо от Пришествия Божия. А оно будет космической катастрофой (Аввакум 3), которая произойдет от несовместимости греховного мира и святости Божией. Об этом же грозном пришествии будут в V в. говорить последние пророки — Аггей, Захария, Малахия.
7. Иеремия дает грядущему Царству имя: «Новый Завет» (Иер 31, 31-34).
8. Иезекииль называет его «Заветом вечным» (Иез 37, 26). В видении Нового Иерусалима он созерцает Славу Ягве, пришедшую на Сион для обитания среди людей.
9. Вершиной ветхозаветного Откровения является проповедь Второисайи, который говорит об Агнце Божием, Эвед-Ягве, чьи страдания даруют спасение миру. Царство Его, Новый Иерусалим, будет подлинным Царством Бога, сошедшего на землю.
10. Забегая вперед (см. часть VI «На пороге Нового Завета»), нужно упомянуть и Книгу Даниила (II в. до н. э.), в которой все земные царства изображены в виде отвратительных чудищ, а Мессия — в виде Человека, «Сына Человеческого» (Дан 7, 13).
Таковы основные моменты в истории мессианской веры. Она заключалась в чаянии Божиего явления, в ожидании пришествия таинственного Лица, Которое принесет Слово и спасение народам и, пройдя через горнило страданий, воцарится в мире.
Все это и свершилось в земле Израильской; вера пророков не была посрамлена. Единственный истинный Царь, Пророк и Первосвященник соединил в Себе мессианские чаяния. Не будь этого, мы должны были бы признать библейских пророков бесплодными мечтателями. Но в своем непостижимом предвидении они воистину прозрели Грядущее, хотя сами, быть может, до конца не сознавали его путей.
При всем том следует помнить, что, обращаясь к своему народу с проповедью о Мессии и Богоявлении, пророки выражали Откровение в словах и понятиях, соответственных их эпохе. «Все они, обреченные еще быть в эоне «закона сений и писаний» и лишь влекомые тайным тяготением, как магнит к железу, к мессианскому Первообразу, могли, да и должны были говорить только на языке живой конкретной израильской истории и ее текущих событий, задач и интересов»(А Карташев. Цит. соч., с. 32).
Краски для картины Богоявления они черпали в тогдашней восточной литературе, говорили о грозе, урагане, пламени, потрясении основ земли. Для них, сынов древнего Востока, вторжение Ягве в мир естественно рисовалось в виде светопреставления. Нечто подобное произошло и с образом Мессии. Стремясь передать его величие, пророки наделяли его атрибутами могущественного властителя, непобедимого полководца, сражающегося, как древний судья, под воздействием Руах Ягве, Духа Господня. То были средства выражения, понятные всем. Но именно они то и привели к раздвоению образа Мессии.
