Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне
Нельзя не добавить, что занимались подобной «охотой» одинокие мужчины истероидного типа и делали поэтому свое дело истово и профессионально. Вообще, сексуальная история западной цивилизации вплоть до XVIII в. — предмет кровавый и поэтому грустный, а начиная с рубежа XIX и XX вв. — предмет грязный и потому опять-таки кровавый. Болезнь оказалась затяжной, что мы и ныне видим на примере США, общества наиболее молодого (точнее, наиболее оторванного от наследия «старой» западной цивилизации) и наиболее воцерковленного из неозападных и потому наиболее сексуально двуличного и сексуально нездорового[708].
Удивительным образом христианская церковь упустила возможность широкого использования понятия «любовь», исключив из «одобренных разновидностей» любви то сродство душ человеческих, которое включает плотское влечение людей друг к другу. Скажем больше: церковь Высокого Средневековья вообще забыла про любовь между созданиями Божьми, то ли будучи увлечена борьбой за власть и полагая ее предметом намного более важным, то ли опасаясь каких-либо радикальных изменений в основополагающей доктрине. Так, концепция «новой любви», любви к женщине, пришла в Европу не изнутри, а снаружи, с арабского Юга, из Испании, через провансальских трубадуров, наследниками которых стали Данте и Петрарка. И всего за несколько веков это «возрождение любви» (чувства, как сразу выяснилось, уже занимавшего великих философов переоткрытой в то же время классической древности) общество приняло целиком, сверху донизу. Но не церковь.
При желании все можно было обосновать теологически: в конце концов, Бог создал человека «по образу Своему» и сказал мужчине и женщине: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю»{234}. К тому же, эти формулы являются одними из наиболее известных библейских выражений, известных даже тем, кто никогда не держал в руках Библию (или, что вернее для большей части европейской истории, попросту был неграмотен). Но за 20 веков ничего подобного не пришло в голову ни одному религиозному философу, действовавшему в рамках христианского учения, и это вряд ли случайно. Никто не сказал, что секс — это хорошо, что хотя бы он может быть «хорошим» — при каких-то условиях, пусть даже довольно жестких и детально определенных. Нет! Речь всегда шла только о минимизации вреда, о неизбежно греховной и потому требующей неизменного контроля части человеческого бытия. Комментаторы и духовные законоведы в лучшем случае оправдывали любовь плотскую и указывали на многочисленные ее ограничения и связанные с ней опасности. Конечно, опасностей здесь достаточно — с этим спорить трудно, но подобной двойственностью — возможностью доставлять как радости, так и горести обладают почти все сферы человеческой жизнедеятельности. И главное ли в жизни те опасности, которые она приносит?
Церковная узость понимания слова «любовь» тем более удивительна, что именно Новый Завет принес в цивилизацию концепцию «любви», любви высшей, позабытой потомками Платона, что этим словом основоположники христианства описывают то качество, без которого бессмыслен любой плод рук человеческих, любая деятельность живущих на земле. Любите друг друга. Эти слова не раз повторяются в Евангелии от Иоанна, и к ним Апостол позже прибавил: «Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога»{235}. Св. Павел создал самый искренний гимн новому чувству, чувству всеобъемлещему, дающему под своей сенью место необозримому множеству проявлений. Нужно лишь открыть то же 1-е Послание к Коринфянам, его знаменитую 13-ю главу, которая относится к наиболее высоким творениям духа человеческого. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий», — начинает Апостол, продолжая удивительной фразой: «Любовь никогда не перестает»[709], — и заканчивает так: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»{236}.
И хотя заниматься патосексуальным анализом цивилизаций немного боязно, но кажется, что устранение секса из сферы нормального и обыденного, его ранее отмеченное табуирование, т. е. всевозможные связанные с ним «магические» запреты, сыграли немалую роль в истории европейских христианских культур и их родственниц, включая культуру российскую. Необоримое стремление западной цивилизации к мировому господству, а попросту к власти, отчасти питается ее исторической сексуальной неудовлетворенностью. Если верно высказанное выше предположение о средневековых корнях данного феномена, то получается вполне логично: именно во время борьбы за верховную власть в Европе в конце XI — начале XIII в. католическая церковь упустила шанс на внутреннюю духовную ревизию, утратила возможность опять оказаться ближе к пастве, к тем самым людям, что сотворены по образу и подобию Божию.
Где-то в тех слоях европейского подсознания заложены истоки зверских нападений на все окружающие народы, начиная с Крестовых походов, жажды технологического прогресса, в первую очередь использованного в военном деле, а позже экономического доминирования над миром, которое тоже возникло не без помощи штыков, завоевавших не один сырьевой рынок. Современная российская цивилизация, выросшая из реформ второй половины XVII — начала XVIII в., тоже во многом милитаристская, а культура отношений между мужчиной и женщиной на бескрайних просторах отечества — пока еще сексуально примитивная. Но чего хотеть от простых смертных, когда даже одно из наивысших достижений российской цивилизации, литература, не может похвастаться обилием проницательных попыток раскрытия этих тайн. Пушкин, Толстой (пожалуй, в этом отношении не имеющий себе равных среди писателей христианского мира), а позже Булгаков и Замятин (можно при желании добавить одну-две фамилии, не больше). И после этого — обрыв, тянущийся до сих пор. Впрочем, в европейской литературе нет даже этого: двинуться по колее, протоптанной Бальзаком и Прустом, пока никому не удалось[710].
Интересно, что всегда гордившиеся (часто заслуженно) своими технико-социальными достижениями западная и неозападная цивилизации с готовностью признавали и признают собственную неполноценность в вопросах плотских отношений, и уже лет 300 с восторгом вкушают истинные и мнимые плоды разнообразных «восточных мудростей», обращаясь за консультациями о радостях тела к китайцам, индусам, японцам, арабам и персам. И не является ли великий индустриально-общественный прогресс Запада попыткой своеобразной сексуальной компенсации, подобно тому, как обделенные личным счастьем отдельные люди с яростью пытаются «уйти в работу» или преуспеть в общественной деятельности?
Дополнительным свидетельством бесконечной христианской попытки стреножить секс является обращение к этому предмету многочисленных религиозных философов — от бл. Августина до Кьеркегора и Вл. Соловьева, пытавшихся указать «мерзкой плоти» ее место и обосновать такой вывод логически и теологически. Любопытно, что у всех вышеуказанных авторов личная жизнь, как говорится, не задалась. Что здесь первично, что вторично, кто знает? Но факт остается фактом.
Прогресс, впрочем, есть прогресс, и все им с удовольствием пользуются. С милым, конечно, рай и в шалаше, но никто пока не возразил против того, чтобы этот шалаш был натопленным и освещенным. Нынешние восточные общества тоже постепенно воспринимают западные достижения, но стараются не терять своих древних цивилизационных завоеваний. Поскольку же все заимствуемое изобретено не ими, а зажиточными иноверцами, то жители Востока испытывают по этому поводу известное раздвоение личности, часто выплескивающееся в очень непрезентабельной форме. Подобная реакция, впрочем, хорошо известна и на русской почве. Можно ли, спрашивают некоторые осторожные философы, взяв чужое и научившись им в совершенстве пользоваться, остаться собой? Нельзя не отметить, что русским женщинам это удается, а вот мужчинам пока не очень. Такая инертность позитивных плодов не приносит и не принесет — наоборот, наиболее частным результатом отсутствия каких-либо действий в указанном направлении является личная деградация. Новости здесь большой нет, давно известно: если ты не работаешь над собой, ты обязательно деградируешь. Поэтому умеренная вестернизация российских мужчин историческому призванию России никакого вреда не принесет (начать ее можно с соблюдения простейших правил гигиены и здорового образа жизни — сначала в смысле самом прямом, а потом уже и в переносном).
Добавим еще, что наше опасливое отношение к «пробуждающемуся Востоку» связано скорее с его социальными, не особо демократическими традициями. Но хочется напомнить, что еще 100 лет назад демократических государств в мире было очень немного. Так что на сегодняшний момент вовсе неизвестно, как закончится данная цивилизационная дискуссия, имеющая прямое отношение и к России. Пока в результате эволюции современного западного общества кардинальному изменению подверглись многие моральные и духовные нормы, что нашло свое выражение в падении роли церкви и ее установлений, а также в произошедшей де-факто коренной сексуальной реформе.
