Неизвестен Автор - Лекции о сущности религии
что касается меня, то я не вижу никакой природы, которая была бы нам обоим обща, которая была бы одна и та же в тебе и во мне. У тебя есть твое тело, твоя душа, твои отдельные части, твои дарования, у меня также есть мои собственные. Что же такое, следовательно, эта природа, которая одинакова во мне и в тебе?.. Ты говоришь, и притом с большим успехом: не присуща ли та же человеческая природа всем людям даже тогда, когда никто об этом не думает? Но та природа, которая и в самом деле присуща многим, не является ли она и в самом деле всеобщей? Я, разумеется, признаю, что человеческая природа присуща многим даже тогда, когда никто об этом не думает, но я при этом прибавляю, что она многообразна. Ты хотел сказать, что она одна, чтобы утверждать ее всеобщность, но я говорю, что она многообразна, чтобы утверждать существование отдельных натур... Скажи, пожалуйста, когда говорится: Платон - человек, есть ли в этом тезисе сам Платон человек или кто другой? Разумеется, не кто другой, как он сам; и точно так же, когда говорится: Сократ - человек, то человеком здесь является не кто другой, как Сократ сам или существо, от него отличное; так как поэтому человеческая природа является принадлежностью их обоих, то она не одного рода, а двух родов. Итак, возразишь ты мне, это пустая тавтология, когда говорят: Платон-человек, потому что это само говорит за себя. Я отвечаю, что каждое положение, чтобы быть истинным, должно быть идентичным, потому что ничего нельзя говорить такого о предмете, что не являлось бы им самим или не находилось бы в нем" (Гассенди, "Парадоксальные упражнения против Аристотеля"). Конечно, существует всеобщее, но поскольку оно существует, а не является простым мысленным существом, оно есть не всеобщее, а единичное, индивидуальное, так что можно с таким же правом сказать вместе с реалистами, что оно существует, как и с номиналистами, что его нет. Человечество существует в людях, каждый есть человек; но каждый есть особый, от других отличный, индивидуальный человек. И ты можешь лишь в мыслях, но не в действительности отделить то, чем я отличаюсь от других, от того, в чем я с ними схож, следовательно, индивидуальное от всеобщего, не превращая меня в ничто. Действительное есть абсолютное, неотличимое единство; во мне нет ни одной точки, ни одного атома, которые бы не были индивидуальны. Правильно говорит уже поэтому Лейбниц в своей схоластической диссертации "О природе индивидуума", что принцип индивидуации каждого индивидуума это вся его собственная сущность. То, что теологи говорят о боге, а именно, что в нем идентичны субъект и предикат, бытие и сущность, что о нем ничто не может быть сказано, кроме того, что он есть,-это поистине относится и к индивидуальности, к действительности. Но мышление отделяет то, в чем я схож с другими, от того, чем я от них отличаюсь, благодаря чему я индивидуум, следовательно, предикат от субъекта, имя прилагательное от имени существительного, и делает его самого существительным по той простой причине, что как для его природы - потому что индивидуум, субъект не может этого воспринять - так и для его назначения прилагательное есть главное. Поэтому и бог для абстрактного мышления есть главный предмет, главное существо, хотя, как я это показал в этих лекциях, как и в другом месте, он не что иное, как Thesaurus eruditionis scholasticae, Lexicon philosophi, Catholicon seu lexicon ex diversis rebus contractum, то есть собрание имен, имен прилагательных без существа, без материи, без субстанции, собрание, которое, несмотря на это, делается субстанцией - и притом высшей субстанцией. С точки зрения абстрактного, уже переполненного всеобщностями мышления, выведение общего из единичного представляется неразумным, бессмысленным, ибо с общим в мышлении соединяется понятие существенного и необходимого, с единичным же - понятие случайного, исключительного, безразличного. Мышление подводит, например, бесконечное множество друг с другом рядом лежащих песчинок под общее и коллективное понятие: песчаная куча. Образуя это понятие, я собираю одним взглядом песчинки в кучу, не делая между ними различия, и обозначаю в противоположность к этой куче, как будто бы она была нечто самостоятельное, песчинки, которые я в мыслях или руками одну за другой отбрасываю как отдельные, случайно тут находящиеся, несущественные, потому что они могут быть отброшены без того, чтобы куча перестала быть кучей. Но не являются ли и прочие песчинки кучи отдельными единицами? Что же такое куча, как не множество именно отдельных единиц? Не уничтожается ли она сама, если я отбрасыванию отдельных песчинок не ставлю никакого предела? Но где этот предел? Там, где мыслителю становится скучно возиться с единичными песчинками. Он одним произвольным прыжком перескакивает от песчинок к песчаной куче, то есть от отдельного к общему. Обще - бесконечное, абсолютное мысли, единично - бесконечное, абсолютное чувственности, действительности, ибо существует не только данное отдельное, но и все отдельное, но все отдельное неуловимо, ибо оно имеет свое бытие лишь в бесконечности времени и пространства. Ограничено данное место, но кроме него есть бесчисленное количество других мест, уничтожающих его ограниченность;
ограничено данное время, но этот предел его теряется в потоке прошлого и будущего времени. Но как мышление, по крайней мере абстрактное, устраняет этот предел? Качественным изменением понятий; оно ограниченности данного места противопоставляет вездесущность, то есть не пространственное бытие, ограниченности данного времени - вечность, то есть не временное бытие. Так мышление вообще без дальних слов перескакивает от отдельного к общему и делает его самостоятельным существом, от первого существенно отличным. "Люди гибнут, но человечество остается". В самом деле? Но где же остается человечество, если нет людей? Кто же, таким образом, те "люди, которые гибнут"? Те, кто уже умер и кто живет? Но кто же - человечество, которое остается? Грядущие люди. Но мышление или человек, когда он мыслит, принимает всюду, как это мы видим на данном примере, любую определенную сумму за всю сумму, нескольких индивидуумов за всех и ставит поэтому на место этих пропущенных будущих индивидуумов, с которыми он в мыслях уже разделался, покончил, родовое понятие, человечество. Голова есть палата представителей вселенной, родовое понятие - представитель, заместитель индивидуумов, которые в своей бесконечной действительности не находят себе места в голове. Но именно потому, что родовое понятие есть представитель индивидуумов и что мы при словах - индивидуумы, отдельные - думаем лишь о тех или других отдельных, нам представляется - по крайней мере, в том случае, если мы имеем голову, переполненную родовыми понятиями, и воззрение действительности нам стало чуждым - как нельзя более естественным и разумным выводить отдельное из общего, то есть действительное из абстрактного, сущее из мыслимого, природу из бога. Тем не менее с этим выведением дело обстоит таким же образом, как со средневековой государственно-правовой фикцией, которая делает верхушку государства его фундаментом, согласно которой император, ведь император есть родовое понятие в области политики, в Риме только император назывался и был общественным лицом, остальные все были лицами частными, - император есть источник и основа всякого права, всякой власти, всякого благородства, тогда как первоначально или согласно действительной истории происхождения имело место как раз обратное: "власть масс", то есть по понятиям старых времен - "власть свободных людей", предшествовала монархическому принципу.
(15) При мышлении и высказывании, когда уже ради одной преемственности мыслей целое разрывают на части, коим придают самостоятельное существование, когда у индивидуума вырывают желудок из тела, сердце из груди, мозг из головы, когда образуется застывшая идея изолированной индивидуальности, то есть простого призрака, продукта схоластической мысли, - возможно, разумеется, и обратное, а именно, чтобы индивидуум имел своей предпосылкой общее понятие; ибо что такое индивидуум без содержания, без качеств, талантов или сил, которые делают человека человеком, но которые мы в мыслях об индивидууме различаем и делаем самостоятельными, как родовые понятия? То же, что нож, от которого при абстрагировании взяли прочь клинок. Конечно, идея или дело, ради которого я живу, не гибнет вместе со мною; конечно, разум не перестает существовать, если я перестаю думать, но лишь потому, что другие индивидуумы подхватывают это дело, другие индивидуумы думают вместо меня. "Индивидуумы меняются, интересы остаются", но только потому, что другие имеют тот же интерес, что и я, и так же, как и я, хотят быть образованными, свободными, счастливыми людьми.
К ЛЕКЦИИ ШЕСТНАДЦАТОЙ.
(16) О моих в этих лекциях высказанных политических взглядах только следующее коротенькое замечание. Уже Аристотель в своей "Политике", трактующей почти все вопросы современности, но, как это само собою разумеется, трактующей их в духе древнего мира, говорит, что нужно быть не только знакомым с лучшим государственным устройством, но и знать, для каких людей оно годится, ибо и лучшее не для всех подходит. Если поэтому мне указывают с исторической, то есть связанной с временем и пространством, точки зрения на конституционную монархию, разумеется на истинную, как на единственно для нас подходящую, возможную и потому разумную государственную форму, то я с этим вполне согласен. Если же независимо от пространства и времени, то есть данного определенного времени (и тысячелетия являются определенным временем), данного определенного места (ведь и Европа есть только место, точка в мире), монархию изображают как единственно или абсолютно разумную государственную форму, то я протестую против этого и утверждаю, что в гораздо большей степени республика, разумеется демократическая, является той государственной формой, которая непосредственно представляется разуму, как соответствующая человеческому существу и, следовательно, истинная, что конституционная монархия есть птолемеевская, республика же - коперниковская система политики и что поэтому в будущем человечества Коперник так же победит Птолемея в политике, как он его уже победил в астрономии, хотя некогда птолемеевская система мира также выдавалась философами и учеными за непоколебимую "научную истину".
