Марк Эфесский - Сочинения
Если ты хочешь придти къ Богу и служить Ему, то пріуготовь сердце твое къ испытаніямъ и страданіямъ.
Ты долженъ порабощать тело свое постомъ, бденіемъ, трудомъ и чтеніемъ Божественнаго Писанія.
Ты долженъ непрестанно хранить въ сердце страхъ Божій, страшиться геенскаго огня — и жаждать царствія небеснаго.
Ты не долженъ пресыщать тело свое многими яствами, ибо пресыщенное чрево усыпляетъ глубокимъ сномъ.
Какъ туманъ затмеваетъ лучи солнца, такъ и пресыщеніе затмеваетъ разумъ.
Не останавливай своего вниманія на прстыдныхъ или вредныхъ помышленіяхъ и развлеченіяхъ, дабы они не увлелки тебя за собою.
Чемъ долее образъ женщины остается въ твоемъ сердце, темъ сильнее воспламеняется страсть.
Избегай сообщества развратныхъ женъ, ибо единеніе съ ними, уловивъ какъ удицею, увлекаетъ ве погибель.
Безопаснее сблизиться съ горящимъ огнеме, чемъ съ юною развратною женою; ибо она походитъ на смертоносный ядъ.
Берегись обольщаться женскою красотою; она скорее волнъ морскихъ увлечетъ тебя на дно.
Не оставайся долго съ развратною женщиною, дабы она не возжгла въ тебе пламень сладострастія.
Какъ искра, оставаясь некоторое время въ соломе, обращается въ пламень, такъ и возбужденное женщиною воображеніе порождаетъ страсть.
Возбуждай себя ко всякой полезной деятельности, да будешь кротокъ, спокоенъ, долготерпеливъ и милосердъ.
Не прилепляйся къ міру — и избегнешь печалей. Презирай его — и будешъ всегда радостенъ.
Не ищи пустой славы, ни наружнымъ видомъ, ни обращеніемъ съ людьми, ни въ речахъ, ни въ связяхъ своихъ, ни въ силе или власти своей, ни въ успехахъ своихъ.
Преклоненное къ земле гроздіе скоро истлеваетъ, такъ и достоинства погибаютъ, когда оне основаны на пустой славе.
Такъ какъ дымъ соломы не есть благовонная жертва — такъ и пріобретеніе гордой славы не есть добродетель передъ Богомъ.
Чемъ ты гордишься о человекъ! Не есть ли ты прахъ и гной! Отчего ты такъ высоко несешь чело свое? Не въ скоромъ ли времени ты истлеешь!
Когда ты превозносишь себя выше облакъ — то вспомни вместе съ темъ, что ты не иное что, какъ прахъ и пепелъ и что ты скоро, какъ бреніе и зола, развеешься.
Ты великъ и знатенъ, и честенъ, о человекъ, пока Богъ тебе вспомоществуетъ. Ты есть твореніе Божіе, — не отклоняйся отъ Сотворшаго тебя.
Богъ пріидетъ тебе въ помощь. Не отвратись отъ твоего благодетеля. Добродействуя, благодари Бога, ибо все исходитъ отъ Него.
Не развлекайся при чтеніи Священнаго Писанія и не предавайся легко сну.
Побеждай леность молитвою и внимательно обдумывай прочитанное тобою.
Бедный человекъ собираеть себе сокровище на небеси, въ блаженной надежде ожидающихъ его благъ.
Помни, о человекъ, что можетъ быть сегодня или завтра тебе раскроются небеса, и ты узришь ангеловъ, и предстанешь предъ страшнымъ судилищеме Христовымъ.
Устремляй мысли свои къ вратамъ небеснымъ и призывай Бога до самой смерти, да пріиметъ Онъ тебя милосердо и отверзетъ тебе ихъ скоро.
Долу на земле преклоняй рамена и колена предъ Богомъ — и горè возноси душу свою съ непрестанными молитвами къ Богу.
Поминай грехи свои, готовься на грядущій судъ, презирай эту ничтожную жизнь и заботься безпрестанно о будущей.
Помни, сколь часто ты прогневлялъ Бога делами, словами и мыслями. Борясь день и ночь со львами и драконами, потщись одолевать ихъ.
Ты долженъ умереть и дать отчетъ во всехъ твоихъ действіяхъ. Блюди въ сердце твомъ эту память смерти и суда, чрезъ что можешь пріобресть жизнь вечную.
Будь достояніемъ Божіимъ и следуй предначертаннымъ заповедямъ Его.
Оскорбилъ ли тебя кто или повредилъ тебе, уповай на Бога и не унывай; терпеніе щедро вознаграждается.
Возставъ рано отъ сна, принеси утреннія молитвы Богу, а съ закатомъ солнца — вечернія.
Когда мы беседуемъ о предметахъ духовныхъ, ничто житейское и земное не должно отвлекать нашего сердца.
Все земное должно тогда въ насъ замолкнуть и лишь слышанію слова Божія долженъ быть доступенъ слухъ нашъ.
Мы должны быть оживлены благоговейнымъ страхомъ при чтеніи Священнаго Писанія; этотъ страхъ подобаетъ оному; сами таинства Церкви страшны.
Когда ты съ чистымъ сердцемъ вступаешь въ Церковь — ты вступаешь на путь спасенія, а съ нечистою совестію — на осужденіе и наказаніе.
Кто ястъ и піетъ недостойнымъ образомъ тело и кровь Іисуса Христа, тотъ ястъ и піетъ собственное свое осужденіе.
Если поругавшійся надъ царскою порфирою предается наказанію, то не вящшему ли наказанію подлежитъ тотъ, кто съ нечистою совестію приближается къ Божественнымъ тайнамъ?
Настоящая жизнь наша не есть–ли сонъ? не есть–ли цветъ сельный? источникъ быстротекущій? Расказъ? Басня?…
Печатается по изданію: Не изданныя сочиненiя Марка Ефесскаго [и] Георгiя Схоларiя. / Перевелъ съ рукописей Парижской Императорской библiотеки Авраамъ Норовъ. СПб.: [Въ Типографiи Департамента Уделовъ.], 1860. — С. 33–41.
О Воскресении
Учение о воскресении никак не почиталось у Эллинов достойным обсуждения. Да и как было бы оно возможно, когда большинство из них полагало, что душа не продолжает существовать после разлучения с телом. Евреи же недалеки были от этого верования. Ибо некоторые из них, т. е. фарисеи превозносились перед многими другими как раз тем, что ожидали воскресения. Но чаяния их не были ни правильными, ни искренними. Нам же, по Христу именуемым, Сам Господь наш и Бог Иисус Христос, живший этой жизнью и ставший как мы, Своими словами, действиями и бытием создал твердую уверенность в том, что воскреснут наши тела после видимого сего распада и тления. Во–первых, Он — Сам или через посредство бывших с Ним, воскресил многих других, некоторых даже уже истлевших, хотя все они подчинились затем необходимости, в ожидании общего возрождения; а во–вторых, Сам Он стал перворожденным из мертвых, как единый воскресший нетленным и небоящийся больше смерти. Это же наступит когда–нибудь и для наших тел, когда мы их восприимем по Его благодати. «Ибо верующего в Меня, — говорит Он, — Я воскрешу в последний день» (Ин.6:40,54). Будь эта простая и бесхитростная вера в смысле догмата достаточной для большинства, мы не нуждались бы в его доказывании, так как совершенное безумие — исповедывать Христа воскресшим из мертвых, а для себя считать это несомненное доказательство несостоятельным. Но так как есть такие, которые, следуя противоречивым рассуждениям, говорят, что невозможно и даже не благочестиво и уж во всяком случае совершенно не нужно, чтобы это сгнившее и разложившееся тело было снова призвано к жизни, то попытаемся и мы, исходя насколько возможно из рассуждений, встать на защиту вышеизложенного. Ибо было бы вопиющим безумием, если бы они, на основании собственных утверждений и чувственного познания, попытались ниспровергнуть то, что разумно. Мы же, со своей стороны, постыдились бы заключать противоразумный союз с уверовавшими и намереваемся то, что будет сказано, основывать на самом написанном. Итак, вот что предстоит нам теперь — для признающих бесполезность тел было бы небесполезно высказать следующие о Боге суждения.
Всеми признается то общее положение, что Бог несложен естеством и превышает всякое сочетание настолько, что нами сравнивается с несложностью. Но если мы ее так себе представим, то мы можем непосредственно заключить и о самой сложности. Итак, с одной стороны, есть совершенная простота — Бог — блаженная сущность. А то, что от Него произошло, по причине отпадения подвержено сложности, так как ему недостает простоты. И для сего — умаление простоты есть избыток некоего вещества, которое, существуя в собственном виде, — в нас самих и в существах ниже нас, бездушных и бессловесных, называется телом, а у ангелов, которые по существу бесплотны и бесплотными называются, хотя тела нет, но различие все же вещественно и оно в них созерцается; согласно с этим, по простому представлению, мы различаем у них подлежащее (субстрат) и, соответственно сказуемому, его вид. Иными словами, мы думаем, что субстрат и вид присущи блаженству их сущности, почему они и описуемы и разновременно занимают разные места, — «и посылаются в служение», говорит великий Павел. Ибо один только Бог совершенно несложен и невещественен, и в Нем вообще немыслимы ни сложение, ни различие. Это и многие другие святые свидетельствуют (как, например, богослов из Дамаска в своих «Богословских главах»). А мы сами, будучи на грани мысленной и чувственной твари, обладаем сущностью, составленной из души и тела. И когда она разделяется в смертном распаде, ей неизбежно снова соединиться, и разлученному придти воедино для полноты целого, чтобы то соответствие, о котором мы говорили, пребывало во веки. С одной стороны, Бог мыслится по природе совершенно простым; с другой же, и те, кто непосредственно около Него, т. е. ангелы — для нас — просты и невещественны, ибо они не подлежат распаду, которому подлежим мы, но неизменно пребывают в своей сущности. Но и они обладают неизменяемостью по произволению, прияв ее, как некоторым кажется, после падения того, кто «начал», был Денницей, тогда как для Бога они не сохранили никакой несложности, ни, тем более, уж, невещественности. А мы остаемся такими, какими мы были созданы — душою и телом, так как, необходимо всему тварному быть составленным. Каков же, тогда, — скажи мне — смысл существования ангелов? Я же говорю, что все небесное устроение остается таким, каким оно было. Ни в коем случае не уничтожением сущности все тварное стало и сложным. А если у распавшихся души больше не соприкасаются с соответственными телами, то те, кто изначально сложны, затем оказываются проще ангелов. Ибо мне кажется, что само создание тела совершено Богом до души. Но может быть существует и некий другой смысл, более неизреченный и глубокий, ведомый лишь тем немногим, которым дано было испытать глубины Духа; что и может послужить к чести тела, чтобы не подумали, что при разлучении тела от души оно окончательно разлагается, получая меньший удел и возвращается в небытие. И что это так, свидетельствует Писание, говоря: «и слепил Бог» того же самого человека, а о душе: «сотворил Бог» того же самого. Видишь ли, что с одинаковой честью обращается Он и к тому и к другому; слепляемый он же и творимый, потому что не одна только душа, и не одно тело, но оба они удостаиваются наименования его (т. е. человека). Когда же этот человек, я говорю о человеке из души и тела, созданный изначально для бессмертия, за преступление наказанный смертью, и снова восстановленный благодатью в первое достоинство, повторяет то, с чем он призван был к бессмертию, он таким образом не будет сам собой, т. е. таким, как он был. Если же кому–либо кажется нелепым сказанное о душе, т. е. что тело имеет значение вида по отношению к материи, то мы ведь и не предполагаем, как они мудрствуют, что виды отделимы от материи, а утверждаем, что по своей собственной природе виды неотделимы от подлежащего субстрата и только рассудком различаются. А силой Бога, изведшего их из небытия, они, конечно, могут быть отделены. Так, например, созданный как таковой и возникший прежде солнца изначальный свет мы познали, как вид солнца. И мы уверовали, что впоследствии, вновь отделенный от своей огневидной сущности, он станет уделом для блаженных в будущей жизни. Что же тогда удивительного в предположении, что и душа, сотворенная изначально вместе с подлежащим, имеет значение вида, как и свет в солнце. И если она кажется кому–либо многочастной после своего падения ради притяжения к телу, то впоследствии отделенная, она опять соединится с телом и станет единовидной и облечется в соответствующее ей тело. Это, я думаю, и было скрыто от эллинских мудрецов и привело к неведению, тьме и заблуждению в их рассуждениях о душе. Не познавшие Бога в своем рассмотрении законов целого и в искании повсюду одного природного, поскольку они стоят за неотделимость видов, они утверждают, что душа совершенно неотделима от тела, но одновременно со смертью разрешается в небытие; иные, исходя из отделимости и самобытности других видов, согласны, что душа бессмертна и во всем подобна у бессловесных и словесных. Мы же в том, что касается души бессловесного существа, довольствуемся сказанным в Писании, что душа всякого животного — это его кровь. Этим мы хотим показать, что в каждом животном его прирожденная рила, движущая им, называется в Писании кровью потому может быть, что этой влаги особенно много, и в силу того она распространена во всем теле. Это и есть душа животного и в то же время она устанавливает движение; движение прекращается, потому что ничего больше не остается, кроме мертвого тела. А словесная и умная душа, сотворенная по образу Божию и отделенная от собственного вещества, — я говорю о теле, — остается ни в чем не умаленной; но и отделенная от тела пребывает с ним сопряженной. Она и стремится к собственному телу и воспринимает присущий ей образ жизни (т. е. бестелесный). Точно так же, как тело, разложимые на составляющие его стихии, ожидает подобающего времени, когда оно соприкоснется с душой. Но вот, говорят, что теперь душа живет сама по себе, никак не нуждаясь в теле. Что же препятствует ей и в будущем быть такой же? Зачем же такой груз и время ей, которой было необходимо самой стать легче, чем она была, и придти тогда к устойчивости, и через это уничтожение тех веществ, в которые она, при посредстве тела, выделила свои энергии. Что касается ненужности тела, на это мы ответим ниже; а в том, что душа умершего теперь легче и удалена от тяжести тела, мы не совсем согласимся. В самом деле, она разрешилась от тела и освободилась от телесных страстей, но не от единственного с ним сопряжения, и, улетая, все еще устремляет взор к своей обители. И даже если она освобождена от того, из чего она сложена, — я говорю о составных элементах — и из чего бы только ни была составлена, некая неизреченная связь пронизывает их посредине, приводя душу в соприкосновение е ее собственным телом и данными ей в удел стихиями, которыми она его снова окружит. И тогда уместно будет нам вспомнить слова божественного Павла о брошенном в землю семени. Выросшая трава находится в промежутке времени, отделяющем истлевшее семя от созревания налившегося в будущем зерна; и она остается связующим звеном между обоими состояниями злака, пока не обновит сгнившее и не явит его затем снова более ярким. Приведенное соотношение и связь души с телом содержит в себе тот же смысл, кроме того, что в приведенном там примере оба предела (начало и конец созревания) доступны чувственному восприятию — начало естественного роста и то, к чему злак стремится в своих промежуточных состояниях, которые, ведь, вне всякого сомнения, чувственны: корни, стебель и окружающая его зелень, потом колосья, остья и в них таким образом постепенно созревающее зерно. А здесь, так как один из пределов сверхчувственен — существующая сама по себе душа — она в свое время создаст себе новое тело. И связь между ними несомненно сверхъестественная и умопостигаемая, потому что, не видя ни самой души, ни ее связи с телом, мы полагаем, что душа совсем отделена от него, но, опять–таки, не видим и самого тела, которое вскоре распадается на те части, из которых оно составлено. А с другой стороны, о том, что душа, существуя само по себе и каким–то образом связанная с телом, снова возвращается к своей обители, свидетельствуют души святых, которые после смерти являются в своих телах и, действуя в них, сильно удивляют достойных. Если же и магнитный камень таинственной силой природы притягивает железо и, притом, как меняется природа явления, что их взаимоотношение, будучи невидимым, вместе с тем приводит в соприкосновение крайние точки и соединяет их одну с другой, то что странного в нашем предположении, что душа, существующая в себе, притягивает к себе тело и вселяется, пока, утончив и очистив, она не покажет его соответственным себе и тогда облечется в родственное ей тело. Но, как можно заметить, допустимо и другое соображение: душа, после греха и преступления более связанная с телом, от него еще больше разнится; так как тело стало дебелым, землевидным и подпало бесчисленному множеству страстей, душа, вынужденная претерпевать это вместе, с телом ниспадает из собственного достоинства, одебелевает и замутняет свое духовное око. И поскольку душа заботится о теле, постольку она сама отчуждает тело от его собственного достоинства. Но, рассудочной способностью освобождаясь от телесного и обращаясь на свойственное ей — т. е. на то, что мудрецами определяется как упражнение а смерти, она и тело утончает и отделяет его от страстей, кроме тех, что необходимы для пропитания и прикрытия, но не служит к вожделению — и свободны от похоти; душа, промышляя о плоти, за нею вновь низвергается долу и поступается своим величием. Когда придет смерть, душа, отложив естественные узы, станет свободной и более стойкой против этих притяжений, а тело более невесомым, и ему легче следовать за нею. Оно, стало быть, не имеет больше того, чем бы оно могло сопротивляться влечению души в возбуждении и наслаждении, потому что они больше не в состоянии соединиться; по отдалении души тело распадается на свои составные части: оно разделяется в своем веществе и, распадается в своем составе — тогда как в самом логосе оно пребывает в несложности. И приходя к своему виду, то есть к простым, и первичным телесным составам, оно находится в еще более свойственных и сродных отношениях с душой, с которой оно было соединено раз навсегда. А в свое время доведенное до совершенства и как бы пришедшее в зрелое состояние, согласно приведенному выше образу пшеницы, тело, более светлое и прозрачное, вновь срастается со своею душой, как ему и положено, чтобы согласован был тот же самый человек, который будет тогда создан по образу Божьему, и ни в одной своей части не остался ущемленным, ибо, конечно, в этом смысл самого творения и к этому оно призвано. Очевидно, что по исчезновении составов, первичные тела будут изменены из тления в нетление и будут соответствовать будущему образу бытия, которому чего–то не хватало бы, если бы тела не воскресали, ибо новое небо и новая земля, согласно Писанию, требуют и новых тел, ради которых мы изначально и были созданы.
