Дмитрий Орехов - «Остров». Подлинная история
– Нет, не казначей.
– А кто ж?
– По правде сказать, я митрополит.
– Митрополит!! – выкатил глаза незнакомец.
– Ну да, митрополит… вот глупый… Чего переполошился-то? Господь с тобой… Дай хоть благословлю тебя…
Незнакомец повалился ему в ноги.
– Ну брат… Вот что… Ты проводи-ка меня домой, там я тебе еще денег дам.
Когда они подходили к дому, владыка сказал:
– Ты… это… Отдай-ка мне, брат, часы… Они ведь именные – не ровен час, попадешься с ними.
Незнакомец вернул часы, а владыка направился домой, чтобы взять еще денег. Однако, когда его келейник подошел к воротам, чтобы подозвать незнакомца, того и след простыл.
– Вот ведь глупый, – только и сказал митрополит. – Право, глупый… Дурак, он и есть дурак!
Самое любопытное, что митрополит вдруг припомнил, что в кошельке, который унес незнакомец, было ровно двадцать пять рублей. Недавний разговор с Феофилом предстал перед ним в совершенно новом свете.
Вскоре произошло еще одно невероятное событие.
Однажды владыка приехал в Китаев. Он вышел из кареты и направился к келье отца Иова, и тут ему встретился старец Феофил. Вместо того чтобы принять от митрополита благословение, старец запустил ему в ноги обгорелой головней. Удивленные свидетели этого поступка подумали, что владыка рассердится, но тот, как ни в чем не бывало, проследовал к келье начальника монастыря. Вскоре Филарет вторично посетил пустынь и, встретив старца-схимника на монастырском дворе, сказал ему:
– Ну, проказник, давно я с тобой не беседовал. Жди меня после обеда в своей келье.
– Милости простим, Ваше Высокопреосвященство, – ответил старец и поклонился до земли.
Сам же он побежал в келью, налил на пол воды, вымазал грязью двери и косяки и густо обляпал стены. При этом он выпачкался, как арап, и, удовлетворенный, уселся посреди комнаты на скамью, ожидая высокого гостя. Через полчаса раздался голос:
– Молитвами святых отец наших…
– Аминь! – ответил старец.
Митрополит отворил дверь и в изумлении остановился на пороге.
– Это что такое?! – грозно спросил он.
– Не смущайтесь, Ваше Высокопреосвященство… Пожалуйте!.. Это я после пожара так… У меня пожар случился, так я его поливал, вот и перепачкался.
Филарет круто развернулся и вышел из кельи. Когда владыка садился в карету, к нему подбежал келейник старца и протянул три бутылки.
– От кого? Зачем это? – удивился митрополит.
– От старца Феофила, Ваше Высокопреосвященство… Гостинец вам передать велел… Скажи, говорит, что головню заливать придется.
– Головню заливать?
– Истинно так, Ваше Высокопреосвященство.
– А в бутылках чего?
– Вода, Ваше Высокопреосвященство.
– Простая вода?
– Истинно так, Ваше Высокопреосвященство.
– Хм… не понимаю… Ну, положи ее кучеру, на передок.
Через несколько недель странные намеки старца Феофила получили объяснение.
В ночь с 18 на 19 ноября 1844 года послушники Киево-Печерской лавры затопили в просфорне печь и стали готовить тесто для печения просфор. В три часа ночи суточный сторож, послушник Иосиф Алферов, проходя по коридору, отделявшему просфорню от хлебной, почувствовал запах едкого дыма. Алферов побежал осматривать заднюю часть двора, где был дровяной склад и стояли деревянные пристройки. Не найдя ничего подозрительного, он заглянул в замочную скважину дверей, которые вели по лестнице на чердак, и увидел сильный огонь. Горела деревянная обшивка возле дымохода, соединяющего просфорную печку с трубой. На крики Алферова сбежались монахи с ведрами, но было поздно: огонь разгорелся и охватил всю просфорню и хлебную.
Сильный ветер помогал огню, горящие головни летали даже на Подоле и доносились до Флоровского монастыря. Утром 19 ноября пожар еще больше распространился и проник в лаврскую типографию. Митрополит Филарет, понимая, что огонь угрожает не только остальным строениям Лавры, но и самому зданию Великой лаврской церкви, не надеясь более на слабые силы человеческие, пошел в храм и стал молиться. Долго молился митрополит, но наконец, утомленный, встал.
– Ну что? – спросил он у стоявшего в стороне пономаря.
– Слава Богу! – отвечал пономарь. – Вашими святыми молитвами Лавра спасена.
Хотя монастырь был спасен от уничтожения, многие его здания сильно пострадали. Сгорели хлебная, просфорная, типография со множеством книг и типографских машин, а общий убыток составил около 80 тысяч рублей.
Случай этот окончательно убедил митрополита, что под личиной юродивого старец Феофил скрывает дар молитвенника и прозорливца.
Сам Филарет, тайный схимник, с особой строгостью исполнял уставы и правила иноческого жития. Стремясь к уединению, он летом б о льшую часть времени проводил в Глосеевской пустыни, где на его личные средства была устроена каменная церковь. Здесь он вел себя, как самый простой инок. Поскольку жалобы на старца от отца Иова продолжались, Филарет принял мудрое, как ему казалось, решение: удалил Феофила из Китаевской пустыни и поселил его вместе со своим духовником старцем Парфением на своей даче в Глосеево.
– Вас только двое у меня, – ласково сказал он “проказнику”. – Ты – схимник, Парфений – схимник, и я – схимник. Будем жить во имя Пресвятой Троицы!
Владыка Филарет, несомненно, преследовал двоякую цель: с одной стороны, он восстанавливал покой в Китаевской обители, с другой – получал возможность ежедневно видеть старца-прозорливца, слушать его предостережения и советы. Филарет уповал на свое безграничное терпение и надеялся, что благодаря общению с богоносным старцем Парфением отец Феофил немножко “образумится”.
Если бы он только знал, на что обрекает себя, схимонаха Парфения и всех обитателей Глосеева!
Парфений Киевский
Итак, в 1840 году под крышей дачи митрополита в Глосееве собрались сразу трое святых: преподобный Парфений, преподобный Феофил и сам святитель Филарет. Двух героев этой истории мы уже представили, скажем несколько слов о третьем.
Старец Парфений был почитаем в Киеве не меньше, если не больше, чем старец Феофил. Он был молитвенником, духовником, автором широко известных молитв ко Христу и Богородице. Немало людей исцелилось от болезней в его келье.
“В наше время едва ли кто-нибудь исцелял столько бесноватых, как известный всему Киеву удивительной жизни старец схимник Парфений, – писал Николай Лесков. – Его все считали святым, и я во всю мою жизнь не видал лица прелестнее, мягче и добрее, как этот превосходный старец. К нему шли „скорбные совестью“ от всех мест: от запада, и севера, и моря, с жаждою облегчить свою душу – и облегчали. Старец Парфений был очень прост и доступен для всех, и, пользуясь этим, ему часто докучали записные охотницы до духовных бесед, особы, от коих никакое святое место не свободно. Он редко имел покой, но простолюдинкам, которые приходили в Киев издалече с намерением поклониться святыням и „вынуть душу перед Парфением“, он никогда не отказывал в свидании. Обыкновенно эти свидания по большей части были в то же время и исповедью, после которой схимник разрешал немощную душу и отпускал ее с обновленною силою и смелостью, с которой та и подходила завтра к чаше. Разрешение его благотворно действовало на таких женщин, которые по целому десятку лет не могли слышать звона и перенести ноги через церковный порог. Как и чем, то есть какими убеждениями он этого достигал, я не знаю, да и из людей ему близких никто не знал, но из сих последних людей один отец Варлаам (впоследствии архимандрит и наместник Лавры) сказывал мне, что после исповеди иных русских (то есть великорусских) крестьянок на схимника было жалко смотреть.
– Взойдешь, – говорит, – бывало к нему, а он, стоя на коленах, обопрется лбом о налойчик и долго, долго горестно плачет.
По этому можно судить, как откровения приводилось выслушивать этой чистой душе, давно ушедшей от мира и страстей” [6] .
* * *Преподобный Парфений Киево-Печерский (1790–1855), в миру Петр Иванович Краснопевцев, родился в селе Симоново Тульской губернии в семье церковного причетника. Мистическая одаренность святого проявлялась с юности, он очень рано выбрал монашеский путь.
“В начале моего просфорного послушания, – рассказывал сам Парфений, – случилось мне однажды наслушаться невольно праздных бесед между ребятами, и в сумерки, когда прилег я отдохнуть, взбрело на мысль мне слышанное. А я еще был неискусен, не отогнал этой мысли, остановился на ней, и наконец думаю: да как это люди грешат, что же за приятность в грехе плотском? Далее и далее эта мысль начинает занимать меня; никак уж и не отвяжусь от нее. Вдруг стучат в дверь и зовут меня на послушание. Я пошел немедля, принялся по обычаю за дело от всей души с молитвою, и помыслы, меня занимавшие, исчезли совершенно, так что я и забыл о них. Протрудившись до полуночи, совершил я обычное правило и уснул. Рано утром меня зовут к Наместнику. Когда я пришел к нему, он повел меня в кабинет и говорит: „Скажи мне, Петр, как бы отцу духовному, не согрешил ли ты в чем-либо особенно?“ Я смутился; думаю, перебираю в мыслях прошедшее и ничего не нахожу. „Нет, – говорю, – не знаю ничего, кажется, в чем бы укорила меня совесть“. – „Подумай, – говорит он, – испытай себя хорошенько“. Опять думаю; нет, ничего не припомню. Тогда он говорит мне: „Ну, что-нибудь да есть. Я видел ныне во сне, будто стою в великой церкви… Ты входишь в церковь, подходишь к иконе, кладешь поклон; Пресвятая Владычица, как бы живая, отвращает от тебя лицо… Подумай же еще: если ты не согрешил делом, то не помыслил ли чего… Тогда я вдруг как бы озарился светом, вспомнил смущавшие меня помыслы и исповедал их Наместнику“”.
