Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

Дмитрий Орехов

«Будда из Бенареса»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Посвящается моему отцу. Он был настоящим кшатрием

Посвящается моему отцу. Он был настоящим кшатрием

Я хочу поблагодарить Восточный факультет СПбГУ — за все; кафедру филологии Китая, Кореи и Юго-Восточной Азии — за науку; кафедру Индийской филологии в лице С. С. Товастшерны, С. О. Цветковой, Е. К Бросалипой — за академический подход, ценные замечания и чаепития под портретом Махатмы Ганди; Вадима Назарова — за то, что заставил меня работать и за терпение; писателя А. П. Ефремова и поэта В. Ю. Бобрецова — за мудрость и редакторскую хватку, Юрия Абрамова, Андрея и Светлану, брата Федора, Гиви Джикербу, Аслана и город Сухум — за гостеприимство, оказанное мне в период работы над книгой; Павла Клименко — за свет в окне по средам и субботам.

ПРОЛОГ

На четвертом курсе я чуть не вылетел из университета. Я завалил два экзамена, а впереди было грозное «Введение в буддологию». Буддологию у нас принимал декан Восточного факультета, профессор Андрей Андреевич Ольдберг — живая легенда востоковедения и альпинизма, путешественник по Тибету и Гималаям, умница и самодур, отец шестерых детей и душа всякого застолья. Обрусевший потомок остзейских баронов, он быстро говорил, быстро двигался и вообще все делал быстро. Ольдберг был невысок ростом, худощав, коротко стриг свои не седеющие светлые волосы и одевался с элегантностью депутата законодательного собрания. Студенты носили его на руках. Впрочем, он мог быть и безжалостным.

Да, забыл сказать — в ту летнюю сессию на мне висела еще курсовая «Брахманистская философия в магадхско-маурийскую эпоху», причем даже в ее названии не все слова были мне понятны. Узнав, что декан вызывает меня к себе, я приготовился к худшему.

Профессор встретил меня хищным блеском очков в золотой оправе. Он работал за массивным столом, на котором громоздилась целая Джомолунгма курсовых и дипломных работ. Справа был бронзовый бюст бородача Рабиндраната Тагора, слева — портрет Махатмы Ганди, ехидно улыбающегося лысого старика в пижаме. Войдя в кабинет, я мгновенно понял, что если на сочувствие Тагора, пускай и пассивное, я могу рассчитывать, то от Ганди, как и от самого Ольдберга, пощады ждать не приходится. Поэтому из двух стульев я выбрал тот, что был ближе к классику индийской литературы.

— Вы опоздали на две с половиной минуты, — приветствовал меня Андрей Андреевич.

Такое начало ничего хорошего не предвещало.

— У вас не в порядке академическая успеваемость, понимаете? — Ольдберг метнул на меня ястребиный взгляд. — Вы провалили санскрит!

— Я сдал тамильскую литературу, — робко напомнил я.

— Вы не сдали географию тибетских памятников! — Декан, как видно, не сомневался, что на весах академической успеваемости география тибетских памятников и санскрит намного перевешивают даже самых талантливых представителей тамильской литературы. — Вы до сих пор не сдали курсовую работу! Понимаете? Я уже хотел представить вас к отчислению…

Он сделал внушительную паузу, и я почувствовал себя смертником, которому показывают электрический стул. Голос Ольдберга прозвучал откуда-то сверху:

— Но я передумал. У вас обнаружились способности… в другой области.

Я поднял голову, еще не смея надеяться. Сухие пальцы декана разглаживали на столе номер журнала «Факел» с моим рассказом. Электрический стул стал медленно отъезжать в сторону, открывая взгляду накрытый банкетный стол.

— Ваша история про павлина весьма любопытна. У вас богатое воображение.

Я скромно опустил глаза. Сюжет «Павлина» я позаимствовал в пыльной «Антологии средневековой малайской прозы», которую буддолог Ольдберг вряд ли читал.

— Давайте поговорим о ваших проблемах, — милостиво предложил декан. — Может быть, вам наскучила тема брахманизма? Что, если я освобожу вас от курсовой?

Теряясь в догадках, что все это значит, я глупо спросил:

— А экзамены?

— Экзамены нужно сдать! — тут же провозгласил Ольдберг. И прибавил уже мягче: — Но я предлагаю вам кое-что написать… Понимаете? Вместо этой вашей курсовой о брахманизме…

— Что написать? — спросил я.

— Повесть, — просто сказал он.

— Повесть?

— Да, повесть. Видите ли, дружочек… Вам должно быть известно, что я проанализировал Палийский канон и более поздние буддийские тексты. Это была серьезная работа, имевшая резонанс в научном и околонаучном мире…

Так оно и было. Ольдберг умел наделать шуму — особенно своими резкими высказываниями в адрес псевдовосточных культов. В одном подмосковном городке, где наш профессор выступал с лекциями об оккультизме, местные последователи гуру Клементия Чугунова угостили его пирожками с толченым стеклом. Что же касается буддологии, то Андрей Андреевич совершил переворот в этой науке. Сравнив наиболее ранние фрагменты Палийского канона и «Дхаммападу», он убедительно показал, что можно говорить об историчности не одного Будды, а двух. Или даже трех.

— Я возлагаю надежды на ваше перо! Не хочу говорить о Гессе — он был гений, хотя и не разбирался в буддизме. Но если бы вы смогли написать повесть о Будде, вернее, о нескольких буддах… Конечно, под моим руководством… Это было бы здорово. В нашей стране сейчас каждый второй имеет свое мнение о буддизме. А эти лавки с макулатурой, провонявшие палочками из подкрашенного навоза?! Сколько же вздора пишется о Гаутаме Шакьямуни, о «просветленных», о «мирном характере» буддизма! Буддизм никогда не был «мирной» религией, понимаете? Вспомним хотя бы кровопролитные войны за обладание зубом Будды! А метемпсихоза? Даже в шестом веке до нашей эры многие брахманы отвергали это учение. А кстати… — Ольдберг строго посмотрел на меня поверх очков. — Вы не забыли почему?

Я пожал плечами.

— С точки зрения жрецов, доктрина о кругообороте душ была дикарской и глупой, понимаете? Что, по-вашему, принесли арийские племена в междуречье Ганга и Джамны?

— Красную керамику? — предположил я. — Колесницу?

Профессор поморщился.

— Не только! Арии принесли с собой учение о возмездии. Учение о возмездии, понимаете?

— Понимаю, — сказал я. — Красную керамику, колесницу и еще учение о возмездии.

— Племена ариев пришли в междуречье со своей религией, понимаете? Их учение наложилось на тотемистические верования аборигенов долины. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что такое тотемизм?

— Нет, — сказал я как можно увереннее.

— Тотемизм — это вера в кровное родство человека и животного, характерная для племенного сообщества, — не удержался Ольдберг. — Понимаете? Когда арийская доктрина возмездия соединилась с верованиями местных племен, возникло учение о переселении душ. Оно не похоже на суррогат, которым нас потчуют теперь на каждом углу! В нашей стране произошла оккультная революция, понимаете? Мне приходится много выступать, я трачу драгоценное время на этот ликбез… Но не стану же я каждому встречному дарить свои монографии! Да и что он в них поймет, не владея, так сказать, аппаратом научного мышления… Ну так как? Возьметесь за повесть?

— Я подумаю, — выдохнул я, ошеломленный не столько его напором — на факультете мы ко всему привыкли — сколько настойчивым подмигиванием Рабиндраната Тагора. Профессор тоже перевел взгляд на бронзовый бюст.

— Вот-вот, подумайте, — сказал он немного рассеянно.

Мы помолчали.

— Экзамен по санскриту у вас не сдан, экзамен по географии — аналогично. А кстати… — Декан снова повернулся ко мне. — Не могли бы вы перечислить десять классов отшельников, содержащихся в «Ангуттара-никае»?

Если честно, я не мог перечислить ни одного класса отшельников, содержащихся в «Ангуттара-никае».

— Об этом писал… как его… Дэс-Риведс?

— Рис-Дэвидс! Томас Уильям Рис-Дэвидс, основатель Общества палийских текстов! — отчеканил Ольдберг. — Ох, дружочек… А ведь завтра мы встретимся с вами на экзамене. Я очень надеюсь, что вы обрадуете меня хорошим знанием источников. Если, конечно, вас не устроила моя затея. Понимаете?

Подобный прием у писателей называется «насадить персонаж на вилы дилеммы». Я чувствовал себя этим литературным персонажем и еще новгородцем, запутавшимся в стременах в момент атаки закованной в латы конницы Святого Ордена.

— Drang nach Osten[1], — пробормотал я.