Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне
Ни в коей мере не претендуя на спор со знающими людьми, хотелось бы высказать ряд альтернативных соображений. Во-первых, нет никаких доказательств тому, что автор Откровения был сослан на остров в результате массовых гонений. Он вполне мог быть репрессированным одиночкой, угодившим под карающую руку закона в силу своей истовости и непримиримости. Кстати, масштаб тогдашних репрессий ограничивался городом Римом — нет никаких свидетельств о том, что сходные события имели место по всей империи или хотя бы в значительной ее части[659]. Размах преследований, по мнению комментаторов, подтверждается неоднократным обращением Иоанна Богослова к теме мученичества. Но не слишком ли прямолинеен этот вывод? Не стоит отказывать автору Апокалипсиса в способности понимать, что его ссылка не изолированный акт, и предвидеть то, что имперская государственная машина очень скоро вступит в неизбежное противоречие с адептами новой религии. Стоит ли так недооценивать мыслителя, чей труд человечество с ужасом и восхищением читает почти две тысячи лет? Не забудем, что Иоанн к тому же видел и страшные последствия первого иудео-римского конфликта?
Еще несколько замечаний. Как говорилось раньше, текст Откровения свидетельствует о том, что его автором был еврей, неплохо владевший греческим, который, впрочем, не был для него родным языком. Это указывает скорее на палестинское, нежели малоазиатское происхождение писателя. И этот палестинский еврей разговаривает с семью малоазиатскими церквами (расположенными на самом западе полуострова, в римской провинции Азия) в патерналистических выражениях от имени «Духа» и «Сына Божьего», делая суровые заключения и давая не допускающие возражений инструкции. Кого-то хвалит («Я возлюбил тебя»), других журит («имею немного против тебя»), а третьих проклинает («извергну тебя из уст моих»)[660]. Палестинский еврей, являющийся во второй половине I в. н.э. пастырем семи грекоязычных христианских епархий и имеющий смелость говорить от имени того, «Который был мертв и се, жив» — если это не Апостол, то кто? В противном случае необходимо принять, что автор Откровения Иоанна — христианский мыслитель I в., чей авторитет был очень высок для общин Малой Азии и о котором при этом не сохранилось никаких сведений ни в Новом Завете, ни в современных ему текстах.
Кроме этого упускается еще одна возможность. Одна из традиций жизнеописания Иоанна повествует об его очень долгой жизни. Если принять это положение за отправной пункт, то можно объяснить многое, в том числе известные сложности филологического и, главное, философского анализа Евангелия от Иоанна. Ведь можно представить, что этот выдающийся труд писался в течение десятилетий? Почему мы отказываем древним авторам в такой тщательности и тяге к совершенству? Отчего-то никому не приходит в голову уподоблять их наиболее великим писателям человечества.
Возьмем для примера господина тайного советника Гёте, человека большого таланта и обширных интересов. Он писал «Фауста» почти всю жизнь. Оттого создание великого немца и философски многослойно, и открыто для бесконечного анализа и многих, не обязательно совпадающих интерпретаций. А представим, что оно дошло бы до нас в анонимном виде? Каких бы только гипотез ни довелось нам услышать от ученых филологов! Не забудем при этом, что легенда о Фаусте была уже известна в течение многих веков и что ей посвящали свои произведения небесталанные авторы других народов (например Марло). Да и самому Гёте принадлежит немало «подготовительных» текстов, заметно отличающихся от окончательной версии великой трагедии. Просто необозримый простор для научного анализа и предположений о «реальном авторе» Фауста, о создании этого текста в течение столетий некоей «фаустианской школой»! Мы, конечно, отдаем себе отчет в собственном легком ёрничестве, но иногда удивительно читать сделанный образованными людьми разбор великого труда и обнаруживать, что эти квалифицированные комментаторы способны лишь на построчное прочтение текста, что они отчего-то не способны прочитать его целиком, что препараторы-аналитики совершенно не в состоянии почувствовать автора, проникнуться его духом. В силу любопытных закономерностей бытия последнее гораздо лучше удается «простым» читателям. Не по этому ли поводу автор «Фауста» замечал: «Теория суха, мой друг, но зеленеет жизни древо»?[661]
Если же Иоанн работал над своим описанием Проповеди и Страстей Христовых очень долго, то нельзя исключить и того, что не имеющий себе равных зачин четвертого Евангелия был написан позже всего: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»[662]. Это не редкость: многие авторы, работавшие над своими трудами несколько десятилетий, с годами сильнее всего переделывали именно начало текста. Потому, быть может, Евангелие от Иоанна столь многослойно и одновременно столь совершенно, что за ним стоит полвека работы? Или, если посчитать, что Апостол мог обратиться к этой работе и осуществить ее ближе к концу жизни, не менее полувека размышлений?
Откровение — произведение совсем другого жанра и, скорее всего, написано в совершенно особых условиях. Не надо только забывать, что условия эти совсем не обязательно определялись внешними, конкретными и историческими обстоятельствами. Побуждающие причины могут быть внутренними, духовными. Ни с чем не сравнимый стиль письма и неординарное построение текста, приведшее к его невероятно сильному воздействию на потомков, не оставляют сомнения: творческий источник содержался внутри автора, только своей вере он был обязан одержимостью и страстностью того, что вышло из-под его пера. Никогда бы Иоанн не смог бы сказать о себе знаменитую фразу: «…Ты ни холоден, ни горяч: о если бы ты был холоден или горяч!»{202}
Представляется, что Апокалипсис написан в результате глубокого индивидуального духовного переживания, в относительно короткие сроки (озарений могло быть два, оттого книга и делится на две основные части). Текст в дальнейшем никогда не редактировался автором, возможно потому, что он считал снизошедшее на него на острове озарение событием уникальным и невоспроизводимым. Поэтому его полное стилистическое несовпадение с четвертым Евангелием не может послужить достаточным доказательством существования двух различных Иоаннов. То же можно сказать и о философской позиции авторов. Известно, что многие крупнейшие мыслители недавнего прошлого, которым была дарована долгая и плодотворная жизнь, создали несколько разностильных и не всегда единодушных произведений[663]. Добавим еще, что апокрифическая традиция жития апостола Иоанна упоминает о его пребывании на Патмосе, хотя не связывает с этим создание Откровения[664].
Все вышеуказанные соображения ни в коем случае не могут послужить основанием для идентификации двух Иоаннов. Но совершенно исключать эту возможность не стоит. Положим на весы наших доказательств еще одну, вполне ненаучную деталь: из всех новозаветных текстов именно Евангелие от Иоанна и Откровение производят наиболее сильное эстетическое воздействие на читателя. Сколько раз и кем цитировалось Евангелие от Иоанна, пересчитать невозможно, а уж первый его стих знают все, да и в высокой литературе он парафразировался не раз и не два[665]. А к Откровению — сочинению, скорее воздействующему на воображение, часто обращались художники.
Кисти Джотто и Микеланджело принадлежат самые известные фрески Страшного Суда, менее знаменит выдающийся апокалиптический цикл Синьорелли в соборе Орвьето; наипроникновеннейшим же воплощением конца времен навсегда останутся гравюры их немецкого ученика — Альбрехта Дюрера.
Необыкновенная эмоциональность Апокалипсиса привела еще к одному интересному повороту: взятые из него изречения послужили основой многочисленных церковных гимнов, в том числе и очень древних, восходящих к IV в. Наиболее же известным музыкальным воплощением Откровения стал знаменитый хор из «Мессии» Генделя[666]. Мы уже упоминали о том, что тексты Апокалипсиса представляют немало проблем для рядового верующего христианина и потому редко используются во время церковных проповедей и еженедельных чтений Писания — в отличие от церковных же песнопений. По меткому замечанию современного автора, рядовые христиане могут не читать Откровения, но они его все время поют{203}.
При всем при этом Апокалипсис — произведение выверенное, с продуманной внутренней структурой{204}. Иногда выделяют семь фрагментов книги, в каждом из которых, в свою очередь, описывается по семь событий (так называемые «семь семерок», их можно преобразовать и в «шесть шестерок», и в «шесть семерок»[667]). Автор неоднократно обращается к ветхозаветным текстам, особенно пророческим — из Книг Исайи, Иеремии и Иезекииля, хотя никогда не цитирует их напрямую. Тем не менее «пророческий ряд» в данном случае очевиден.
