Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

кличут элидские жены (Plutarch., Quest. grec., XXXVI. — Harrison, 1. с., 437), и вакханки Еврипида:

Каков бы ни был образ твой, явись, —явись огненнооким львом,стоглавым змеем или горным туром, —о, бог, о, зверь, о, тайна тайн, — явись!(Euripid., Bacch., v. 1017, s. s.)

«Исступляются, пока не увидят желанного» (Philo, de vita comptempl., 2). Но видят только мимолетный «призрак», phasma, и удержать, воплотить его не могут; вместо вечного солнца болотный огонек, мерцающий; то «явление», epip hania, то «исчезновение», aphanismos (Rohde, Psyche, II, 12):

Вскоре вы не увидите Меня,и опять вскоре увидите.(Ев. Ио. 16, 16)

Жаждут, умирают от жажды, быть с Ним навсегда; смертною тоскою томятся, как любящие, покинутые Возлюбленным; руки на себя накладывают. О повальном самоубийстве милетских девушек, «тайно лишавших себя жизни через удавление», сообщает Плутарх (Plutarch., de mulier, virt. I, 608), а Мартиан Капелла — о «величайшем голоде смерти», appetitus maximus mortis, у того фракийского племени бассаров, чьи жены растерзали и пожрали Диониса-Орфея (Rohde, 36. — Jeremias, 190).

«Человекотерзатель», anthroporrhaistûs (Вяч. Иванов, V, 30), — имя бога, страшное для всех, кроме самих терзаемых: знают фиады, хотя еще и смутным знанием, — ясным узнают потом св. Мария Египетская и св. Тереза, — что слаще всех нег земных эти ласки-раны, лобзанья-терзанья небесной любви; лучше с Ним страдать и умирать, чем жить без Него и блаженствовать.

Все это лицевая сторона медали, но есть и оборотная. Чем грозит опьянение неправым экстазом, напоминает слово орфиков:

Тирсоносцев много, вакхов мало.(Perdrizet, 11)

Это значит: просто безумствующих много, но безумствующих в Боге мало. А если так, то иногда и простой здравый смысл, в суде над экстазом, может быть правее, чем это кажется. Разума человеческого стоит лишиться, чтобы приобрести мудрость Божью, но, чтобы оказаться в человеческом безумьи, не стоит: лучше и «малый разум», чем никакого. Старую душу потерять, «выйти из себя», легко; но еще неизвестно, какую душу приобретешь, и кто в человека войдет, — Лютый или Кроткий, бес или бог. Ждут одного, а приходит другой. Эта игра опасная: чет или нечет, а ставка — душа.

«Дуры мы, дуры! Что мы наделали!» — плакать должны были многие несчастные, перед тем, чтобы сунуть шею в петлю, как милетские девушки.

Ужас Дионисова безумья выразил в «Вакханках» Еврипид.

Вакх-Человек, под видом чужеземного пророка, возвращается на родину, в Бэотийские Фивы. Здешний царь Пентей не узнает его, отвергает безумье вакхических таинств и, видя грозящую городу опасность, велит схватить пророка, заковать и заточить в темницу, во дворце своем. Но узы спадают с него; дворец пылает и рушится. Вакх поражает Пентея безумьем и внушает ему страстное желанье подглядеть за тайнами фиад, самого наряжает фиадою, ведет на гору, прячет в ветвях на верхушке сосны и направляет на него исступленных женщин, как свору гончих — на зверя. Мать Пентея, царица Агава, принимая сына за горного льва, кидается на него, убивает, растерзывает, втыкает голову на тирс, пляшет с нею, поет, и так возвращается в город. Только здесь, опомнившись, понимает, что сделала.

Фиванские менады, ваша песньКончается рыданием надгробным! —

плачет Хор, а Дионис торжествует:

Признали богом вы меня, но поздно!Сам Еврипид, ученик Сократа, воплощенного Разума, отвечает Дионису, устами Агавы:…в страстях,Не должен бог уподобляться людям.

И устами Хора:

Воистину, прекрасная победа,Где кровью сына обагрилась мать!(Euripid., Bacch., passim. — M. Meunier, Euripide, Les Bacchantes 1923, p. 122–191)

Жалкая победа над людьми — безумья над разумом:

Вот каким злодеяньям вера в богов научила!Tantum religio potuit suadere malorum!

Двум Дионисовым кумирам, выточенным из той самой киферонской сосны, в чьих ветвях был спрятан и у чьих корней растерзан Пентей, поклонялись коринфяне (Pausan., Att., XX; II, 2, 6. — Meunier, 160). Здесь посвященные знали, что Пентей, чье имя значит «Скорбный», — сам Дионис. Если бы это знал Еврипид, понял ли бы он, что его трагедия кощунственна, что в лице Пентея Дионис Кроткий борется с Лютым, и не человека терзает, а в человеке терзается бог? Знает ли сам Еврипид, что значат эти слова Диониса Пентею:

Страшный, на страшную муку идешь,Чтобы славу стяжать, возносящую к небу!(Meunier, 150)

Древо Пентея будет Древом Жизни — крестом Диониса-Орфея распятого, на магической печати гностиков офитов, а на византийских и русских старинных иконостасах появится, не по заслугам, конечно, сам Еврипид, эллинский «пророк», рядом с ветхозаветными и благочестивый византийский инок, в «Страстях Господних», Christos paschôn, вложит в уста Богоматери, плачущей над снятым с креста телом Господа, плач Агавы (Brams, Christos patiens, 1885, p. 15–17. — Meunier, 182). Вот какое возможно в самом христианстве смешение кощунства с пророчеством.

Римский сенат в 186 году до Р. X., обвинив около 7000 посвященных в Дионисова таинства в каких-то неизвестных преступлениях, может быть, подобных тем, за какие сжигались средневековые колдуны и ведьмы, большую часть их приговорил к смерти (Tit. Liv., XXXIX, 8, 19. — Fracassini, 84. — Carcopino, 179–180).

Подобная пожару, ярость ВакхаУж близится и настигает нас,

мог бы сказать и Рим, как Пентей (Meunier, 129). Первое пламя пожара выкинуло лет триста назад, в пифагорейских общинах; второе — здесь, а третье — в общинах первохристианских. Те два — потушены в крови, а это — охватило мир.

Если не брезгать как будто некрасивым, потому что слишком к нам близким, сравненьем, то можно бы сказать: скованный во дворце Пентея, Вакх — как бы заложенный в гранитную толщу динамит, а «богоявление» Вакха стоящим вне дворца вакханкам — взрыв.

Хор.— Сойди в наш хор, сойди, о Бог громов!Земля дрожит божественною дрожью,Шатается и рушится дворец.Падите ниц, Вакханки, — бог грядет!..Смотрите, сестры: зыблятся, дрожат,Разъединяясь, мраморные глыбы…Сейчас раздастся Вакха крик победный.Дионис.— Зажгись, зажгись, святой огонь громов!Пылай, пылай пожаром, дом Пентея!(Meunier, 111–112)

С косною длительностью мира борется буйная воля мэнад к внезапному Концу-Апокалипсису: взрыв вулканических сил разъединяет твердейшие глыбы природного и человеческого космоса.

Пылай, пылай пожаром, дом Пентея!

«Извлеку изнутри тебя огонь и превращу тебя в пепел», говорит Господь владыке морей, Тиру-Сидону (Иез. 28, 18), а может быть, и Атлантиде-владычице.

Скоро вся земля запляшет!

«Скоро всему конец!»

Есть экстаз разрушительный, но есть и творческий.

Там же, в Македонии, где были написаны «Вакханки» Еврипида, через три-четыре поколения после него, от царицы Олимпии, Фракийской мэнады, и Зевса, Крылатого Змея, родился Александр (Plutarch., Alex., III). В битве при Гавгамелах, давшей ему власть над миром, он объявил себя, пред лицом всего войска, Дионисом, сыном Зевса, и если бы этому не поверило войско, не поверил он сам, то не дошел бы, не докатился, гонимый бурей экстаза, как легкий лист, до самого Инда, по следам Диониса Индийского. Жил и умер, опьяненный экстазом: на нем и построил первую духовную всемирность, первый дом человечества — будущий дом христианства — эллинизм.

Вот что значит экстаз для истории. Кажется, кому бы это и понять, как не нам, живущим в тесных лачугах национальных, на развалинах отчего Дома — христианской всемирности, или кочующих, как цыганский табор, под открытым небом; но вот, не понимаем.

«Скоро всему конец». Добрый конец или злой, — в этом, конечно, весь вопрос. Чет или нечет, злой или добрый конец, — эта игра, где ставка — душа всего человечества, происходит в самой глубокой и огненной точке экстаза, — в том, что обозначается в таинствах темным и диким, от дикой, может быть, людоедской, древности идущим словом omophagia, «сырого мяса вкушение». Есть и другое слово, «неизреченное», потому что слишком святое и страшное. «Жертву должно растерзывать и пожирать, по неизреченному слову», diaspan kata arreton logon, учат орфики (Вяч. Иванов, V, 39). Омофагия есть теофагия; вкушение жертвенной плоти и крови есть «боговкушение», «Евхаристия», — вот это для нас уже изреченное слово. Только один Человек на земле, — больше никто никогда, в этом чудо, — мог сказать: «Ядущий Меня жив будет Мною». — «Иудеи стали спорить между собою, говоря: как может Он дать нам есть плоть Свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни… Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне, и Я в нем… Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какое это тяжкое слово, кто может это слушать?» Sklêros logos — «тяжкое», «жесткое», как бы каменное, нерастворимое ни в разуме, ни в сердце человеческом. «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ев. Ио., 6, 52–66).