Евгений Поляков - Но кому уподоблю род сей?
Замечательный фрагмент, и прежде тем, что ни слова не говорит о заслуженности наказания, которое, независимо от очевидно разнящихся грехов, - "всем обще", "Всему и всем - одно." (Ек 9:2). Вот и объявляйте после этого вместе с Иустином, что "каждому по достоинству дел воздаются или наказания и мучения, или награды".
Раз уж мы обсуждаем взаимосвязи греха, свободы и наказания, то нельзя обратить внимания, что даже при традиционном понимании этих слов, человек, как правило, стоит не перед выбором между злом и добром, а между злом и другим, еще большим злом. И правильность его выбора определяется уровнем его сознания, степенью познания им добра и зла, к которому (познанию) и предопределен человек в веке сем.
2. Никакие дальнейшие рассуждения будут невозможны, если мы не вспомним: "Не судите, да не судимы будете". Посему ни о каком одобрении одного и порицании другого, как пишет Иустин, вообще не должно быть и речи, и вина и праведность решаются не человеками, "потому что все согрешили и лишены славы Божией." (Рим 3:23); "Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы." (Ек 7:20); "Что такое человек, чтобы быть ему чистым, и чтобы рожденному женщиной быть праведным." (Иов 15:14); "Бог на небе, а ты на земле, поэтому слова твои да будут немноги." (Ек 5:1).
3. "Да и не были бы одни хороши, а другие худы", - за этими словами кроется страшный для истинного последователя этического учения Христа образ мыслей. Иустин считает деление на хороших и худых абсолютно естественным, ему невозможно и представить себе сотворение Богом иначе, кроме как причисляя одних к хорошим, а других к худым. При этом ясно, что хорошие должны получить от Бога лучшую долю, и Иустину кажется верхом не несправедливости даже, а верхом полнейшей бессмыслицы, абсурда, если худой (в его глазах) в итоге будет сравнен с хорошим. А между тем, именно к Иисусу и людям с подобным направлением мыслей обращен вопрос хозяина виноградника: "Или глаз твой завистлив оттого, что Я добр?" (Мф 20:15). Поняв смысл той притчи, мы, как бы сие ни было прискорбно, увидим в Иустиновых рассуждениях все тот же ропот праведников на хозяина, недовольных тем, что они, перенесшие тяжесть дня и зной получили столько же, сколько и работавшие один час.
Как же тут не вспомнить Филиппа: "В этом мире есть и хорошее, и плохое. То, что в нем плохое - не хорошо, и то, что в нем плохое - не плохо."(Филипп 119). В другом месте того же Евангелия можно найти такие пояснения: "Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое - братья друг другу. Их нельзя отделить друг от друга. Поэтому и хорошие - не хороши, и плохие - не плохи, и жизнь - не жизнь, и смерть - не смерть." (Филипп 10). Истолкование сего в том, что тот, кто кажется хорошим - не достаточно хорош, ибо иначе уже пребывал бы в Царстве Отца; тот же, кто кажется плохим - не вполне плох, ибо он все же имеет светильник.
4. Говоря о гипотетической возможности обвинить во всем судьбу, Иустин понимает, что от обвинений в адрес судьбы до обвинений Бога рукой подать, потому-то такая возможность и отвергается им без рассуждений. Выглядеть ропотником он не хочет.
5. Вопрос же о взаимоотношениях добродетели и порока Иустин решает, - и он абсолютно прав, - в соответствии с уровнем своего сознания, познания добра и зла. И его-то сознание и не способно вместить апокатастатической идеи. Для него дико звучит фраза Иисуса Сирахова: "Я с самого начала решил,.. что все дела Господа прекрасны, и Он дарует все потребное в свое время; и нельзя сказать: "это хуже того"; ибо все в свое время будет признано хорошим." (Сир 39:39-41). Иустин не помнит и Екклесиаста: "На все это я обратил сердце мое для исследования, что праведные и мудрые и деяния их - в руке Божией, и что человек ни любви, ни ненависти не знает во всем том, что пред ним. Всему и всем одно." (Ек 9:1,2)
6. Комментируя Иустина, заметим здесь: как мы только что показали сие, как раз во мнении-то и не различается ничего. И заботиться надо не о том, чтобы познать добро и зло в других, но в том, чтобы научиться "отвергать худое и избирать доброе" (Ис 7:15) в себе, в своих деяниях: "Кто ты, осуждающий чужого раба?.. Всякий поступай по удостоверению своего ума." (Рим 4:4,5)
И уж коль скоро мы говорим о заслуживающем осуждения зле, то, быть может, какую-то службу нам сослужит и такой фрагмент Филиппа: "Архонты думали, что они делали то, что они делали своей волей. Но Дух святой втайне совершал все через их посредство, как желал." (Филипп 16). Сия мысль, хотя и может показаться кому-то спорной, но она по сути прямо следует из следующего канонического фрагмента: "Кто это говорит: "и то бывает, чему Господь не повелел быть"? Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие?" (Плач 3:37,38).
Иустин Мученик, конечно, был предопределен сказать, "что каждому по достоинству дел воздаются или наказания и мучения, или награды", и идея устрашения грешников муками ада, должно быть, необходима. Причем воспитательный эффект описаний преисподней, по мнению ортодоксов, только возрастает по мере повышения степени ужасов таких описаний. Однако угрозы адом оказались и для желающих попасть в рай "праведников" сильнейшим соблазном, заключающимся в том, чтобы не столько ожидать награды для себя, сколько предвкушать картину мучений тех, кого они причислили к злодеям. В предельном случае уже сами мучения грешников становятся наградой праведнику и представляются как блаженство. Собственное блаженство - в мучениях других?! И тут речь идет уже о чем-то более страшном и диком, нежели ревность и зависть, - тут уже не до заповеди, запрещающей судить: "Нам по душе видения, представим себе самое безмерное - Страшный суд. Какая радость [!], какой восторг [!], какой праздник [!], какое счастье [!!!] - видеть стольких горделивых царей и ложных богов томящимися в гнуснейшем застенке мрака; стольких судей, гонителей имени Христова, - плавящимися на кострах, много лютее тех, что насылали они на головы христиан; столько угрюмых философов - рдеющими в багряном огне вместе с их призрачными слушателями; стольких прославленных поэтов - дрожащими перед престолом не Мидаса, но Христа; столько трагических актеров - небывало искусными сегодня в изображении неподдельных мук!" - так писал современник Иустина, отчасти знакомый нам Тертуллиан (De spectaculis 30 - цитировано по Х.Л.Борхесу)...
Прочтя такое и согласившись с ним, и разделив радость и восторг сего апологета абсурдизма веры, еще ли можно без издевки говорить о благовестии Иисуса - "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас." (Мф 5:44) ? Еще ли можно говорить о Христовой любви? Злорадство, если не мстительный садизм, - вот единственно верная характеристика, могущая придти на ум. И костры видений Тертуллиана вскоре нашли свое воплощение в "кострах, много лютее тех", от которых страдали ранние христиане.
Впрочем, мы договорились, что не будем объяснять прописных истин о Христовой любви. Вернемся к нашей главной теме - предопределению - и тому, почему сие понятие не нравится Иустину.
Иустин пишет далее: "Когда говорим, что будущие события были предсказаны, - не то говорим, будто они совершаются по необходимости судьбы, но то, что Бог, зная наперед будущие дела всех человеков. и определяя в себе, что каждый человек должен получить воздаяние по достоинству дел своих, предсказывает через пророчественного Духа, что они получат от Него сообразно с достоинством своих дел." (Апологии 1.44).
Но, если Бог, зная наперед все дела человеков, уже определил каждому воздаяние наперед, как излагает сие Иустин, то как может человек использовать свою пресловутую свободу для изменения итога? И коль скоро конец предопределен, то в чем заключается тогда свобода? В концепции единственности человеческой жизни эти вопросы, хоть и вопиют, но остаются неразрешенными - они представляют классическую антитезу: человек свободен идти вперед, назад, направо или налево, но уже известен, предопределен, каждый его шаг, и человек обязан следовать сему предопределению, не имея возможности сделать ни одного другого шага, кроме тех, что уже определены. Если же он волен сделать иное, значит он может свое предопределение изменить, и тогда такому предопределению грош цена. Это все равно, что сказать, что солнце свободно восходит и заходит, а мы заранее знаем точное время не только его восхода и захода, но и обстоятельства всех его затмений. Если совсем немного продолжить цепь такой логики, то от построений Иустина мы прямиком попадаем в бред о свободе как осознанной необходимости.
Что же касается учения о палингенезии, то в нем проблема эта есть лишь вопрос того, чтобы научиться "отвергать худое и избирать доброе." И, когда человек достигает качеств тех, у кого "чувства навыком приучены к различению добра и зла" (Евр 5:14), становится совершен, то лишь тогда он обретает свободу, становится свободным, ибо достигает познания истины (Ин 8:32). Тот же, кто утверждает о своей свободе, не имеет нужды и стремиться к познанию истины, ну а если такой человек все же к истине стремится, то он сам о себе, хотя и бессознательно, свидетельствует, что нуждается в освобождении. Поэтому совсем другое дело - понимать свободу как осознанную волю Божию, познанную истину.
