Александр Мень, Ю. Н. Рейтлингер - Умное Небо
Относительно деталей нашей практики, Вы правы, памятуя об индивидуальных путях. Мы ведь очень далеки от нивелировки. Рад Вас всегда видеть у нас, так что здесь все совпадает. Потеря Ж. мне тоже очень тяжела. Но я как-то уже смирился с этим. До меня все время доходит, что он, увы, не стоит на месте в своих внутренних смутах, а постоянно углубляется в них...
Храни Вас Бог.
Ваш прот. А. Мень
======================================
20/VII-75
Дорогой о. А.!
Вам трудно с такой старушонкой дело иметь: то говорит о том, что было 20–25 лет назад, то 10, а то вдруг о том, что вчера!
Итак — сейчас — только о том, что последние 4 дня — хотя в нашей жизни каждый день всегда связан с нашим прошлым: у меня сильное обострение нерва, такие боли, что почти есть не могу, голодна — а есть так больно, что не выдержать (вот об этом я и говорила, когда спрашивала Вас — не заменяет ли нам, старым и больным — пост — болезнь и старость? только физический пост разумела). Стараюсь думать о страданиях Христа, проэктировать свои боли на это — но очень трудно: все внимание сосредоточено на том, чтоб их избежать. Когда думаю о том, как Вы советовали — чтоб страдать за кого-то — начинаешь с одного, потом уже хочется и за кого-то другого, и так понемногу хочется за многих, многих, за всех, за кого молишься.
Конечно, всегда ищешь внешнюю причину обострения (внутренне, по Вашему совету, понимаю, что это мне послано взамен тех подвигов, которых не совершала, а более конкретно еще связано с моим «отходом» много лет назад) — какой-нибудь шок его вызовет, и потом уже ничем не остановишь, оно идет своим путем. Правда — это лето я, кроме всего прочего, допустила неосторожность — совсем не гуляла, а воздух очень важен, а особенно последние 2 недели сидела целыми днями над архивом отца. Но кроме того я заметила, что все лето мне каждый раз было хуже, когда я была в квартире не одна (очевидно, уж очень избаловалась полным одиночеством и стала недотрогой), потом опять понемногу налаживалось, когда я оставалась одна. А тут вышло так последний раз, что я получила от сестры грустное письмо, что Саша (сын ее) все не может получить отпуск, а его жена (зовут Светлана, как и мою хозяйку!) уже его получила, и, никого не спросясь, ни с кем не списавшись, взяла 3 билета в Москву, якобы чтоб ехать одной с детьми куда-нибудь дальше, не дожидаясь где-нибудь поблизости в горах, пока С. получит отпуск, чтоб ехать вместе. Надо сказать, что эта сноха — крест моей сестры. Дети любят и бабушку, и маму и папу, но мама — непонятный авторитет. Всем пришлось смириться перед совершившимся фактом, а мне ничего не оставалось, как телеграфировать им, что квартира свободна, чтоб им дать удобный приют. Они приехали, и с увлечением осматривают Москву, моей крестнице Кате — 9 лет, Андрею — 14, и м.б. подождут, пока папа получит отпуск и их догонит. Надо сказать, что я никогда не вмешиваюсь в недоразумения и отношения сестры со снохой и сохраняю с ней корректные, но далекие отношения. Возможно, что эта необычная обстановка — ведь старушки живут, как машина — по привычкам — видеть их здесь (а привычка — молиться за них на расстоянии), а м. б. какое-то напряжение в подсознании от всего, что связано со снохой, сыграло роль, но мне вдруг стало очень плохо, так, как давно не было. И вся радость видеть детей, которых я очень люблю, омрачена моей болезнью. Но, может быть, это тоже правильно для меня — для моей хоть и личной (которую о. С. всегда считал правильной даже для монаха), но все же — монашеской любви. Забыла сказать, что сноха — уйгурка, но сестра научила, с разрешения С. (который в свое время был воспитан церковно, и конечно, подспудно остается верующим, но его положение, как ученого — очень трудно), детей молиться и беседует с ними на духовные темы. А теперь еще хочу о проблеме Вашей тети, которая есть и проблема м. Бландины (писала об этом зимой, но ни девочки, ни Вы не поняли, о чем речь) — хотя у последней это было только за недолгое время перед смертью, и чередовалось с проблесками рассудка, а у тети, как мне говорили, — 3 года?) Какая это ужасная проблема! Такие духовно высокие люди! Какие у Вас ответы на это?
А моя болезнь очень действует на психику. Когда у меня такие боли — я и читать ничего серьезного не могу. Молиться, конечно, очень трудно. А вообще — ведь все мы (и мы с сестрой особенно) всегда как-то внутренне боремся за «нормальность».
Простите за это письмо! Так хотелось вчера или сегодня поехать к Вам и передать, что обещала, но совершенно невозможно! Одно бы словечко от Вас! А если мне вдруг станет лучше — то, конечно, постараюсь приехать.
Храни Вас Бог!
с. И.
======================================
Дорогая Юлия Николаевна!
Думал, что Вы приедете, и поэтому не отвечал. Со-чувствую Вашей боли и молюсь, чтобы Вам стало легче. Я хорошо знаю, как притупляются силы духа, когда гложет немощь, порождая «уныние плоти». А тут еще и народ, к которому Вы не привыкли. Ну, даст Бог, все успокоится: боль и суета. Мы все очень благодарны Вам за большой подарок. Все его рассматривали, а я давал пояснения, кто да кто. Сделаем для Вас подходящий футляр. Не напрягайтесь в переписывании. У Вас ведь еще есть время?
Что касается болезни и поста, так ведь и по церковному уставу: «болезнь вменяется в пост».
Фото Ваше не переснял еще, фотограф не приезжал. Он в отпуске. Но хочу сделать побольше и пояснее, а то там Вас совсем не видно.
Повесть о матери Марии[14] прочел с большим интересом. Написано ярко и талантливо, а главное — очень умело обойдены подводные камни, и нигде нет грубых фальшивок. Разумеется, оттого, что это «светская» повесть, в ней есть пробелы, пробелы в самом главном. Но верующему читателю, а тем более немного знакомому с ее жизнью и произведениями, нетрудно эти пробелы восполнить. ---------------
То, что Вы пишете о последних днях моей тети Веры Яковлевны, многих действительно смущало. Но я это все воспринял иначе. Она всю жизнь заботилась о нас, теперь наступило время и нам о ней позаботиться. Состояние ее субъективно не было тяжелым. Лишь иногда на нее нападала тревога, но она и всегда ей была свойственна. Приходя в себя, она с большой любовью и радостью встречала нас. Когда у нее еще теплилось сознание, я говорил с ней. Она считала, что ей хорошо. В каком-то смысле она ушла из жизни — до смерти. Я бы сказал, что она, не расставаясь с телом, прошла через чистилище. Быть может, это даже легче, чем по ту сторону. Не случайно, что никому из близких она почти не снилась. Я убежден, что это связано с ее быстрым «восхождением» в иные измерения. Она была подобна воздушному шару, который только трос удерживает от полета. Настоящая проблема — это: есть ли человек, когда мозг не работает. Я утверждаю, что есть, я это ощущал. Хотя ее контакт с миром был почти нулевой, она осталась самой собой. Замечательно, что в первое время, когда у нее наступило длительное просветление, она все помнила, рассказывала мне на исповеди. Но все это было — светлое и потустороннее.
Поправляйтесь и приезжайте. Буду ждать.
Храни Вас Бог.
Ваш прот. А. Мень
======================================
24/VII 75
Дорогой о. А.!
Спасибо большое за быстрый ответ, за внимание!
О переснимании фото слишком не беспокойтесь, не стоит больше беспокоить этого фотографа, м. б. найдется другой, но вообще это не обязательно. Если что-нибудь выйдет — дадите, пожалуйста, Элле[15]. Кстати — все не успеваю о ней сказать Вам два слова. Это человек, который очень серьезно относится к своей научной работе и проецирует на нее свое мировоззрение. Ее интересует проблема культуры и христианства. Мне кажется, что надо бы ее познакомить с Еленой Александровной, но бедняжка тоже, как и я, все болеет, но все-таки как-то держится. ---------------
Спасибо за утешение Вашего письма. Писала Вам о проблеме Вашей тети вовсе не потому, что она смущала Елену Яковлевну — я с ней об этом почти и не говорила, а потому, что та же проблема была у м. Бландины, и часто сейчас бывает. Вы прекрасно ответили.
Очень рада, что Вам понравился очерк о м..Марии. Совершенно согласна с Вашей критикой. Неточностей и пробелов, кстати, в ней не так много, как может показаться. Она была совсем другой тип, чем те, от кого ждешь какого-то иного стиля под словами: «мать Мария». И это очень поучительно: о. С. последнее время жизни очень часто настаивал на разнообразии типа святых, их пути и т. д. А у нас все еще бытует трафарет!
Что касается моей болезни — верю, что Ваши молитвы мне помогут, но боюсь, что это будет не так скоро, слишком уж нерв расшалился… Но мне теперь очень помогает, что, наконец, я ее связала с духовной своей жизнью (еще до получения писем отца Вы мне сказали, что я могу себе говорить, что этот [крест] мне замена тех подвигов, которые я не совершала, а, перечитав письма, а особенно последнюю исповедь, — я всем существом это ощутила), чего в начале болезни — лет 15–17 тому назад никак не могла. Я даже шарахалась думать тогда о кресте, порой боялась молиться, чтоб не углублять боль, единственное средство от боли считала — не думать, а молитва — это значит думать; а теперь я поняла, что молитва молитве рознь, и есть молитва, когда не надо думать, а только верить. Правда, в то время боли были такие неистовые, что я прямо себя человеком не чувствовала (в этих болях бесконечное различие оттенков и степеней). А сейчас я страдаю, и отчасти чувствую, что я в какой-то мере взяла на себя крест сестры. Не потому, чтоб у меня были бы со снохой хоть малейшие недоразумения, подобные тем, что у сестры, но это реальность любви христианской — не к тем, кто нам дорог и близок, а к тем — кто чужд и далек (а деток ведь я так же, как сестра, — конечно она, как бабушка, гораздо больше! — очень люблю!) — и м. б. потому мне и послано это испытание. Ел. Як. мне часто рассказывала, что она Вам говорила: «Вы рационалист!» а Вы ей отвечаете: «не рационалист, а реалист!» Вот я сейчас и воспринимаю все так, и чувствую Вашу поддержку. Но все же человеческие силы ограничены, и мне в жизни приходится избегать людей, которые мне трудны, чтоб не вызвать болезнь! Какая трагическая реальность евангельской заповеди о любви! Уверена, что Вы хорошо поймете это мое письмо, которое, как всегда, наполовину, если не на все 90% — исповедь.
