Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

говорит Прометей (Aeschyl., Prom., V. V. 109–112), и мог бы сказать Атлас; тот — создатель второго человечества, этот — первого; оба — человеколюбцы: страдают за то, что любят людей больше богов. Тайна страдания — тайна любви: вот огонь титанов, которым сожжен будет мир богов.

С первым человечеством страдает Атлас в Атлантиде — пред-истории, со вторым — Прометей — в истории.

Древневавилонский бог Эа, бог бездны морской и бездны премудрости, тоже человеколюбец, тоже открывает людям тайны богов и восстает на Ану, бога Отца, чтобы спасти человеческий род от совершенного истребления потопом (Gilgamesch, XI. — Berossos, Babyloniaka, Fragm.). Первый мир спасает или хотел бы спасти Эа, а сын его, Страдалец Таммуз, спасает мир второй.

Эти три мифа-мистерии — вавилонский, египетский, греческий — может быть, три луча одного света, идущего из бездны веков: что-то видят в ней древние, чего мы уже не видим.

Мать-Вода древнее Матери-Земли. «Все от воды», — учит физик Фалес; это знает и метафизик Платон, но более глубоким знанием.

Дух Земли ужасает Фауста:

Weh! ich ertrag dich nicht.Горе! я не могу тебя вынести.

Дух Воды ужаснул Платона.

Атласом — духом Атлантики — рождена Атлантида. Сто океанид, сидящих на дельфинах, — тот самый хор, который будет некогда плакать у ног Прометея, — окружает в столице атлантов, в храме Посейдона-Океана, его исполинский кумир.

Веянье соленой свежести, сквозь все благовонья райских долин и теплые смолы горных лесов, уже обвевает грозным дыханием бездн Остров, «пока еще озаряемый солнцем».

Твой образ был на нем означен,Он духом создан был твоим,Как ты, могущ, глубок и мрачен,Как ты, ничем не укротим,(Пушкин)

можно бы сказать Океану о двух его созданиях — древнем и новом Западе — Атлантиде и Европе.

Рабством Атлантида кончила — начала свободой; может быть, и участь Европы та же. Дух Океана есть дух свободы скованной, дух мятежа — «революции», как мы говорим, — дух безмерности. Греки, люди меры, явно бегут от него, тайно влекутся к нему. Hybris — этим непереводимым словом называет его Платон. Hybris — гордыня титанов, больше гордости человеческой. «Человек возвеличится духом, божеской, сатанической гордости, и явится Человекобог» (Достоевский).

Вот какие глубины озаряет сквозь облако мифа огонь мистерии одним только словом: «ethrepsato, вскормил»; десять сынов-близнецов бог от смертной родил и вскормил (Pl., Krit., 113, e). Вскормил чем? Магией, знанием глубин.

…Атласу ведомы все глубины Океана —

сообщает Гомер (Hom., Odys., I, 61). Друг олимпийцев, враг титанов, называет он Атласа «злым хитрецом», «кознодеем», oloophronos (Gerhard, 38), потому что «знание глубин» для Гомера тоже «гордыня», злая сила, или, как сказали бы христиане, «сила нечистая» — «черная магия».

Дочь Атласа, нимфа Калипсо — колдунья-волшебница: там, в Океане Кромешном, на своем пустынном острове Огигии, может быть, одном из островов Атлантиды (Plutarch., ар. Levis Spence, The problem of Atlantis, 1925, p. 9), держит она Одиссея в плену — волшебством (Hom., Odys., VII, V. 244; I, V. 51). Дочь в отца: «козни» Атласа — тайны магических знаний: ими-то он и «вскормил» сынов своих, атлантов.

Вся их теократия есть теургия, магия. Мы сейчас увидим, что вся Атлантида зиждется на одном магическом действии — таинстве.

Магия, душа Атлантиды — «ночная душа» всего человечества.

Ах, две души живут в моей груди!

Может быть, мы все еще не понимаем, как следует, трагическое значение для нас этих двух душ.

Две души — два сознания: бодрствующее, дневное, поверхностное, и ночное, спящее, глубокое. Первое — движется по закону тождества, в силлогизмах, индукциях, и, доведенное до крайности, дает всему строению культуры тот мертвый, механический облик, который так хорошо нам знаком; второе — движется по законам какой-то неведомой нам логики, в прозреньях, ясновидениях, интуициях, и дает культуре облик живой, органический, или, как сказали бы древние, «магический».

Наблюдая ряд нисходящих от нас в глубину древности великих культур, мы замечаем, что, по мере нисхождения, механичность дневного сознания в них убывает, и возрастает органичность сознания ночного, — та для нас темная область его, которую древние называют «магией», «теургией»; если же довести этот ряд до конца, то получится наш крайний антипод, противоположно-подобный двойник — противоположный в путях, подобный в цели, в бесконечной власти над природою, — та совершенно-органическая, «магическая» культура, которую миф Платона называет «Атлантидой».

Судя по исполинскому зодчеству атлантов, о котором сообщает Платон, «механика» их была не менее, а может быть, и более совершенна, чем наша; судя по нашей религии, христианству, интуиция наша не менее, а может быть, и более глубока, чем интуиция атлантов. В чем же наша разница с ними? В воле, в сознании: мы только и делаем, что подчиняем нашу интуицию механике, — покрываем наше ночное сознание дневным: атланты, наоборот, свое дневное сознание покрывают ночным, свою механику подчиняют магии; для нас механика — крылья, для них — тяжесть, которую подымают они на крыльях магии.

Меньше всего Платону можно говорить о магии, теургии — душе мистерии, чьи тайны для него хранимы не только человеческим, но и более грозным судом.

Магию скрывает он под математикой: холодно, сухо, почти скучно, описывает страну атлантов, но с такою точностью, что по этим описаниям можно бы составить карту Атлантиды. Математическою точностью он, может быть, хочет нас уверить в действительности того, что описывает; но это плохо ему удается: мифом пахнет его математика.

Говоря о каналах, соединяющих столицу атлантов с морем, сообщает: «Ширина их в три плэтра, глубина во сто футов, длина в пятьдесят стадий»; и о внешних, окружающих внутренний остров с Акрополем, концентрических кольцах-островах, выведенных самим богом, правильно, как по циркулю: в первом, самом большом кольце, водяной ров и земляной вал имели в ширину три стадии, во втором — две, в третьем — одну (Pl., Krit., 115, d). «Один, два, три» — та же игра пифагорейских чисел и здесь, как в начале беседы; в числах земных — небесная «музыка сфер». Эти концентрические кольца островов — земные круги — может быть, изображают круговороты светил, ибо Атласу «ведомы все глубины», не только Океана, но и неба.

«Атлас (человек, первый царь атлантов) постиг и открыл людям движение небесных светил, отчего и произошло сказание, будто бы он держит небо на плечах», — сообщает Диодор (Diod. III, 60, 2).

Может быть, чертя магические круги на земле — кольца островов и каналов, — он учит атлантов небесной механике-магии.

Так, в ледяных кристаллах геометрии закипает у Платона огненное вино мистерии; проступает сквозь математику страшно огромный сон самого титана, небодержца Атласа.

Сеть исполинских, оросительных и судоходных каналов, пересекающих вдоль и поперек великую равнину за Городом, напоминает «систему каналов» на планете Марс. «Трудно поверить, чтобы он мог быть созданьем человеческих рук», — говорит Платон о самом большом из них, в 10000 стадий длины, которым обведена вся равнина (Рl., Krit., 118, s).

Столь же неимоверны циклопические стены городских валов и Акрополя — одна, обитая медью, другая — оловом, третья — орихалком, oreichalkos, «горною медью» с огневыми жилками, marmarygas pyrôdeis, может быть, особым, атлантическим, исчезнувшим потом из природы, металлом — не первым ли Веществом в состоянии «магическом»? Неимоверны мосты с крепостными воротами и башнями, перекинутые через каналы на такой высоте, что самые большие триремы проходят под ними, не опуская мачт. Неимоверны прорытые сквозь земляные насыпи окружных валов подземные каналы и вырубленные в толще скал, в бывших каменоломнях, подземные, для целых флотов, гавани — светом каких искусственных солнц освещенные? Неимоверны титанические верфи, орудийные заводы, арсеналы, казармы, ристалища, водопроводы, бани, школы, дворцы, сады, священные рощи с «деревьями красоты и высоты божественной, daimoniou» (Рl., Krit., 117, b); и царственная тишина Акрополя, где живет царь Атлантиды, сын Атласа, «человек-бог»; и в торговой части города, с домами из белого, черного и красного камня, в тесных улицах над главною гаванью, переполненною кораблями со всех концов мира, от Гипербореи до Африки, — оглушительны грохот, скрежет, лязг медных машин, — медь атлантов крепче стали, — и в многоязычной толпе «несмолкаемый ни днем ни ночью гул голосов» (Рl., Krit., 117, e).

Все это так живо, что кажется, Платон видел это сам наяву или в пророческом сне:

Болезненно-яркий, волшебно-немой,Он веял легко над гремящею тьмой,В лучах огневицы развил он свой мир;Земля зеленела, светился эфир…Сады, лабиринты, чертоги, столпы…И чудился шорох несметной толпы,Я много узнал мне неведомых лиц,Зрел тварей волшебных, таинственных птиц.По высям творенья я гордо шагал,И мир подо мною недвижно сиял…Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,Лишь слышится грохот пучины морской, —

Атласа волшебника или Атлантики вой.