Пьер Гольбах - Галерея святых или исследование образа мыслей, поведения, правил и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов
Таким образом, служители алтарей под покровом своих иммунитетов становятся покровителями преступления и противятся общественной безопасности. Будучи непримиримы только по отношению к ереси, ибо она вредит их власти, эти мнимые столпы нравственности проявляют снисходительность к злодеяниям, весьма вредным для прочих граждан. Правда, эти руководители сами нуждаются в снисходительности, которую они проявляют по отношению к другим. В этих странах послушания и веры мы видим, что священники и монахи, погруженные в грубейшее невежество, ставшие порочными из-за праздности, развращенные довольством и богатством, уверенные в своей безнаказанности и даже в защите со стороны главарей, бесстыдно предаются излишествам разврата, нагло покушаются на целомудрие женщин и превращают даже монастыри в публичные дома. Во что же может вылиться нравственность народов, руководимых такими учителями? Пророк правильно сказал: "И стал священник таков же, как и народ".
Испанцы и португальцы, по общему мнению, являются народами современной Европы, на которых религия в течение многих веков имела наибольшее влияние. Их короли, из суеверия или по политическим соображениям, при помощи инквизиции и бесчисленных насилий изгнали из своих государств ереси, образование, свободу мысли. К чему же это привело? Эти короли царствовали над самыми невежественными, ленивыми, тупыми, порочными и злыми подданными на земле. Никто не может без содрогания читать о тех жестокостях, которые жадность, прикрывающаяся маской религии, побуждает творить в Америке этих столь католических и столь набожных испанцев. Лас-Казас - епископ, сам принадлежащий к этой нации,-сохранил нам подробные сообщения об ужасах, которые они хладнокровно совершали над перуанцами, мексиканцами, караибами и так далее. Эти подлые христиане смели обращаться с ними как с дикарями, тогда как они сами вели себя по отношению к ним не как существа, принадлежащие к человеческому роду, а как адские духи, которые рьяно взялись бы за истребление рода человеческого. Америка, почти все население которой поголовно уничтожено варварством этих чудовищ, свидетельствует всему миру, что самые набожные народы могут состоять из величайших преступников, людей, совершенно лишенных естественных чувств.
Если спросят, как это могло случиться, что народ не знал или заглушил в себе всякое чувство человечности, то мы скажем, что этим извращением испанцы, очевидно, обязаны христианской религии. Попы приучили их смотреть на тех, кто не разделяет их верований, не как на людей, а как на животных. Аутодафе, жестокие казни инквизиции, при которых испанцы видели, как еретики при полном одобрении народа становятся игрушкой жестокости духовенства, внушили им представление, что можно таким же образом обращаться с индейцами-идолопоклонниками, сделать их забавой для самой утонченной жестокости. В результате испанцы мучили индейцев единственно ради забавы и стали, наконец, убивать их, чтобы скармливать собакам.
Нам, конечно, скажут, что настоящими причинами ужасного обращения испанцев с индейцами были скупость, жадность и жажда золота. Но мы на это ответим, что никогда эти страсти не довели бы их до подобного варварства, если бы религия не убедила их, что можно без стеснения удовлетворять свою жадность за счет идолопоклонников или неверных. Таким образом, религия, во всяком случае, дала испанцам предлог для того, чтобы проявить свою алчность и жестокость. А этого предлога они бы не имели, если бы не жестокая религия, которая и вообще не позволяла им понять гнусность своего поведения.
Таково великолепное действие христианской религии в странах, где она удержалась в наивысшем блеске. Таково ее влияние на нравственность духовенства, которое ее проповедует, и народов, которые детски-послушно ей следуют. К тому же очевидно, что политика римского духовенства требует, чтобы его рабы развращались. Оно умеет извлекать выгоду из их излишеств и распущенности. Суеверный человек, когда грешит, знает, что совершает грех, и испытывает укоры совести. Чтобы утишить эти укоры, ему приходится рано или поздно прибегать к церкви. Таким путем церковь нашла способ извлекать выгоды из поступков людей и взимать налог с всеобщей распущенности.
Эти размышления, основанные на неопровержимых фактах, могут служить ответом тем, кто выхваливает нам удивительное действие тайной исповеди, введенной в римской церкви много веков назад и бывшей одной из прочнейших опор ее власти.
Многие видят в необходимости заявлять священнику о своих проступках и открывать ему свои самые тайные мысли узду, способную сдержать людские страсти. Чтобы понять ложность этого представления, достаточно посмотреть, находим ли мы больше нравственности и меньше преступлений в странах, где тайная исповедь существует, чем в странах, где она после реформации отменена.
Судя по только что обрисованной картине нравов Италии и Испании, есть все основания опасаться, что сравнение окажется не в пользу страны, где исповедь принята. Вообще в протестантских странах мы видим больше нравственности и приличия, чем в странах католических. В швейцарских кантонах и в округах Голландии порок не выступает так открыто, как в королевствах "католического короля" и в папском государстве.
Вообще нравственность зависит в значительной степени от воспитания, от общественного мнения, от большего или меньшего распространения образования, от талантов и доблестей правителей и от разумности законов.
Невежественный народ, находящийся под дурным управлением, будет обладать только той нравственностью, которую дает ему религия. А эта нравственность, как мы видели, не может сделать людей лучшими. Вопреки постоянным декламациям святых витий, имеющих достаточно сильные основания для того, чтобы отвергнуть простоту, вернее, тупое варварство прежних веков, всякий человек, читавший историю, признает, что с возрождением наук нравы народов явно улучшились. Люди, став в общем гораздо менее набожными, сделались более мягкими, гуманными, обходительными. Короли менее жестоки и уж не такие тираны. Воители уже менее свирепы. Древнее варварство и злобность наших предков встречаются лишь в тех странах, где духовенство сумело продолжать политику травли просвещения и свободы мысли. Нации, наиболее просвещенные, наиболее свободные, наиболее мудро управляемые, наконец, наименее суеверные, будут заключать в себе наибольшее число добродетельных подданных. Дурные короли всюду развращают народы. Падение нравов становится еще более глубоким, когда тирания и суеверия соединяются вместе, чтобы сделать людей невежественными и злыми.
Как бы то ни было, исповедь перестает быть уздой с того момента, как она входит в привычку. Это можно легко наблюдать в странах, где этот обряд утвердился. К тому же нет ничего более способного уменьшить страх перед преступлением, чем внушаемая народам мысль, что есть существа, получившие от самого бога власть отпускать грехи. Верующие в это люди, часто сочетающие легковерие с порочностью, как только их начинают мучить укоры совести или у них возникает суеверный страх, прибегают к исповеди, чтобы восстановить на время душевное спокойствие. Затем они снова начинают грешить на новый счет и нисколько не стараются исправиться. Человек, не решающийся отказаться от своих склонностей, должен был бы быть особым неудачником, чтобы среди такого множества священников, занимающихся распределением "отпущений", не найти такого, который простил бы ему его слабости. Вся жизнь большинства христиан представляет собою круговорот исповедей и прегрешений. Отсюда ясно, что эта пустая церемония отнюдь не может сдержать страсти и уменьшить число беззаконий.
С другой стороны, закоренелые грешники и великие преступники вовсе не ходят на исповедь либо, исповедуясь, не открывают своих настроений, которые были бы для них слишком позорны. Самые отъявленные преступники, даже те, которые ежедневно рискуют попасть за свои злодеяния на виселицу, обычно люди верующие. Они верят в наказание на том свете, верят в действительность исповеди. Но они откладывают ее к старости или к моменту смерти. Ведь они убеждены, что для того, чтобы загладить все беззакония, достаточно исповедаться и на минуту покаяться в преступлениях всей жизни. Таким образом, христианская религия утешает величайших злодеев и возбуждает приятные надежды у тех, которые за всю свою жизнь на земле творят только зло. Нет такого преступника, который не говорил бы себе каждый день, что искреннего "peccavi" ("грешен") достаточно, чтобы доставить душу в рай.
Нельзя, однако, отрицать, что обряд исповеди имел и имеет довольно часто кое-какие хорошие результаты. Этот метод, не годный для того, чтобы внушить страх людям, состарившимся в преступлениях или утвердившимся в пороках, может остановить робких людей. Но они как раз никогда не являются такими людьми, от которых общество имело бы основание ожидать опасных эксцессов. Мы видим, что иной раз церковное покаяние удерживает робкого верующего от кое-каких дурных поступков, побуждает его решиться на некоторые мелкие исправления. Но что касается крупных воров, взяточников, откупщиков, пиявок, сосущих кровь общества, то мы не видим, чтобы религия заставляла их даже в минуту смерти возвратить ограбленным ими несчастным богатство, накопленное бесчестными путями, грабежом и обманом в течение всей жизни. В таких случаях умирающий кающийся довольствуется обычно тем, что благочестиво завещает или дарит кое-что церкви или странноприимным домам и не сомневается, что после этого его душа спасена. Священники умеют использовать особенно последние минуты жизни грешников весьма выгодным для себя образом. Умирая, христиане доставляют духовенству гораздо больше барыша, чем в течение всей жизни, даже самой набожной.
