Збигнев Войцеховский - Святые и порочные

Збигнев Войцеховский

Святые и порочные

Предисловие

За свою более чем тысячелетнюю историю Русская православная церковь возвела немалых размеров пантеон святых и праведников. Посмертная их судьба, как и прижизненная, сложилась весьма разнообразно. Имена некоторых известны большинству верующих лишь по церковным календарям. Но есть и те, чьи имена на слуху не только у историков церкви, но и хорошо известны даже тем, кто далек от веры.

Однако объединяют их не только деяния, совершенные во имя православия. Общее у них и то, что канонические жизнеописания святых, так называемые жития, зачастую единственные источники сведений о них, довольно редко содержат реальные подробности их жизни. Особенно в части привязки к хронологии и географии. Более того, даже имеющиеся в них детали иногда противоречат известным нам историческим реалиям той эпохи, в которую жил тот или иной святой. Разнятся даты и события, названия городов и селений, имена друзей и врагов…

Увы, даже такие исследователи, как Е.Е. Голубинский, В.О. Ключевский, Н.И. Костомаров, которых трудно заподозрить в неприятии или отсутствии уважения к православию, не раз вынуждены были отмечать, что жития святых в большинстве своем никак не могут претендовать на роль исторических документов. Причем даже те немногие, что написаны современниками. Что уж говорить о творениях, созданных столетиями позднее. Или даже о последующих «копиях» исходных житий – переписчики не особенно стремились к дословному воспроизведению оригинальных текстов, «улучшая» их по своему разумению – или по чьему-то мудрому совету. И в этих позднейших «наслоениях» нередко терялись крупицы подлинных сведений. Тот же Ключевский в своей книге «Древнерусские жития святых как исторический источник», изданной в 1871 году и поныне остающейся непревзойденным образцом исследовательской работы, приводит десятки подобных примеров. Вот что он писал о жизнеописании святителя Леонтия, епископа Ростовского – это житие, по его мнению, отличалось «неопределенностью, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном». Житие же Космы Яхромского было «похоже на витиеватое похвальное слово, в котором сквозь риторику… проглядывает лишь скудное и смутное предание» и где «среди словообильных и напыщенных назиданий и размышлений, путающих ход рассказа, с трудом можно уловить две-три ясные биографические черты».

Но, быть может, случались лишь тексты, состоящие из общих фраз? Увы, риторикой авторы житий не ограничивались. Возьмем, к примеру, изданный в 1892 году в Петербурге 12-томный труд архиепископа Филарета «Жития святых, чтимых православной церковью». Каждый из томов этого монументального издания включал жизнеописания святых по месяцам. И вот в томе «Май», в «Житии блаженного Исидора, Христа ради юродивого, ростовского чудотворца» В.О. Ключевский отметил следующие строки:

«Купцы плыли по морю и во время страшной бури решили умилостивить небо, как спутники Ионы: положили жребием узнать самого тяжкого преступника и бросить его в море. Так брошен был ростовский купец, и он уже близок был к тому, чтобы быть поглощенным в море, как является блаженный Исидор и переносит его на корабль». Обычному читателю это ничего не напоминает, хотя с исходным сюжетом многие знакомы – Ключевский в своей книге прямо пишет, что «…рассказ о спасении ростовского купца Исидором на море основан на легендарных мотивах, плохо прикрытых книжной редакцией и одинаковых с известной новгородской былиной, приуроченной к лицу новгородца XII в. Садко Сытинича». Итак, это деяние святого позаимствовано у легендарного Садко. А что же иные чудеса, упомянутые в житии Исидора?

«Дворецкий князя Владимира, готовивший богатый обед для князя и гостей, с бранью отказал Исидору, когда тот просил утолить жажду и голод его. Во время обеда князь приказал подносить питье гостям; но к изумлению и ужасу, питья не оказалось в сосудах». Увы, и к этому эпизоду Ключевский нашел первоисточник: «чудо исчезновения напитков на пиру у ростовского князя есть вариант легенды о более раннем юродивом Николе Кочанове новгородском».

Следом за Исидором в том же томе упомянут муромский князь Константин, тоже чудотворец, о котором в его житии говорилось, что «Константин решился на все ради святой веры. Это было, по всей вероятности… в 1077 году». Увы, по поводу повести о муромском чудотворце другой историк церкви Е.Е. Голубинский в своей изданной в 1880 году книге «История русской церкви» выразился весьма жестко: «редакции ее не согласны в показаниях о времени событий, из которых ни одно, впрочем, не заслуживает веры… Весь этот рассказ есть не что иное, как вымысел…»

Не менее суровый вывод был сделан Голубинским в его «Истории канонизации святых в русской церкви», увидевшей свет в 1903 году, жизнеописанию благоверных князей Василия и Константина Всеволодовичей Ярославских, которое было помещено Филаретом в том «Июль»: «Сказание о князьях, написанное в первой половине XVI века ярославским монахом Пахомием, замечательно тем, что представляет собой чистое и, можно сказать, образцовое баснословие; в этом именно сказании читается классическая, так сказать, и какая-то совсем невероятная чепуха…»

А житие Ферапонта Монзенского, несмотря на обилие подробностей, так и не дает внятного ответа на вопрос, когда преставился этот святой. Дадим снова слово В.О. Ключевскому: «…биограф приводит известие, что Ферапонт преставился в 1585 году, прожив в Монзенском монастыре 2,5 года. Но по счету самого автора голод 1601 года был 13 лет спустя по смерти Ферапонта». Этим Ключевский хотел сказать, что если от 1601 года отнять 13 лет, то получается, что Ферапонт скончался в 1588 году. Что ж, три года в плюс или в минус, куда ни шло. Но… «По ходу рассказа в житии, Ферапонт был еще жив во время ссоры монзенской братии с игуменом Павлова Обнорского монастыря Иоилем, который занимал это место в 1597–1605 гг.». Из этого следует, что преподобный был жив и в 1585, и в 1588, и как минимум в 1597 году. Не мог же он, преставившись, ссориться с живым игуменом соседнего монастыря. При этом «…биограф говорит, что кончил житие чрез 39 лет после смерти Ферапонта. Но оно написано много лет спустя по приходе автора в обитель, когда он стал уже строителем монастыря и иеромонахом; а он сам говорит, что пришел в монастырь в 1626 г. По-видимому, Ферапонт умер в 1598–1599 гг.»

Точку в блужданиях биографа решительно поставил архиепископ Филарет, написавший в конце жития Ферапонта Монзенского, что тот «…отошел к Господу… декабря 12-го 1591 г.». К сожалению, выяснить, какими источниками руководствовался Филарет и как быть тогда с игуменом Иоилем, не предоставляется возможным.