Юлия Белоногова - Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века
Особенным правам и преимуществам церковно-иерархического служения соответствовали и особые обязанности клира. Духовные лица должны были носить особого покроя и темного цвета длинную одежду, издревле им усвоенную. В этом отношении Духовный регламент предписывал иереям наблюдать, чтобы подчиненные им церковнослужители имели одеяние верхнее, хотя и убогое, но чистое, и одного темного цвета, и не ходили бы простоволосые, то есть с непокрытой головой. Церковные правила запрещали клирикам не только пьянство и азартные игры, но и участие во всех шумных общественных удовольствиях: танцах, спектаклях, публичных играх и так далее. Охота, особенно соединенная с пролитием крови животных, тоже признавалась делом, не совместимым со священным саном. По тем же соображениям церковнослужителям запрещалась врачебная практика, в особенности совершение хирургических операций. Духовное лицо, причинившее своим неумелым лечением смерть пациенту, подлежало извержению из сана как виновное в невольном убийстве[75].
Это были не просто предписания – ставленник перед рукоположением подписывал допрос, в котором обязывался: «Одежду буду носить только присвоенную духовному званию, волос и бороды не стричь, соблюдать установленные Православной Церковью посты, никаких зазорных поступков – нетрезвости, картежных игр, табакокурения, посещения театров, вымогательства и тому подобных – допускать не буду»[76]. Запрещались духовным лицам занятия и промыслы, несовместные с их прямыми служебными обязанностями или ронявшие достоинство их сана. К ним относились: все государственные и общественные должности, и особенно военная служба; поручительство за кого-нибудь в делах гражданских и уголовных; опека, за исключением членов своего семейства и ближайших родственников или же по поручению епископа над сиротами и вдовами; ходатайство по чужим делам в судах, наконец, ростовщичество и торговля, особенно винная.
Вдовым или неженатым клирикам запрещалось иметь в своем доме женщин, за исключением матери, родной сестры или тетки. Даже сожитие с законными женами, обличенными в прелюбодеянии, священнослужителям воспрещалось: они были обязаны или развестись с ними, или оставить священническое служение, если не желали развода, так как порок жены сообщался и мужу, который составляет с ней «плоть едину». Овдовевшим священникам и диаконам воспрещался второй брак, а неженатым не дозволялся и первый – духовный сан сам по себе уже служил абсолютным препятствием к браку. Целибат хотя и имел место, однако не был распространен в Русской Православной Церкви, поэтому кандидат в священнослужители, как правило, должен был быть женатым.
Относительно ответственности духовных лиц, виновных в нанесении кому-либо личного оскорбления словом или действием, следует отметить, что виновный в этом клирик по церковным правилам подлежал наказанию, хотя бы он примирился с обиженным или потерпел от него равную и даже большую обиду[77]. Духовный сан должен был быть неразрывно связан с лицом, которое им облечено. Церковное право допускало сложение духовного сана по прошению и лишение его по суду за такие преступления, которые оскорбляли его святость и достоинство. То и другое обращало клирика в простого мирянина и делало его светским лицом. До XIX в. за сложение сана и второбрачие священства государственные и церковные законы не предусматривали жестких санкций: священнослужителям, оставившим духовный сан, предоставлялась свобода определяться в светские или военные чины, сложение сана не ставилось в пожизненную вину. Но поскольку священство для православных людей являлось не профессией, а Таинством, то оно на всю жизнь было неотделимо связано с личностью человека, носившего сан[78]. В XIX – начале XX в. на основании закона, утвержденного императором Николаем I в 1839 г., клирики, добровольно сложившие с себя сан, не имели права поступать на гражданскую службу: священники – ранее 10 лет, диаконы – ранее 6, монашествующие – никогда. Светские чины, полученные ими до посвящения, не возвращались, и служба их в духовных должностях на выслугу пенсии в расчет не принималась. Лишившиеся сана по суду не имели права поступать на гражданскую службу: священники – 20 лет, диаконы – 12[79]. Святейший Синод в 1858 г. признал за сложившими с себя сан права, присвоенные их ученым степеням. Согласно определению от 25 февраля 1861 г. о лишении при сложении сана орденов и других отличий, приобретенных во время священнослужения, выход из духовного звания был стеснен тем, что духовенство лишалось своих привилегий и должно было переходить в податное сословие[80].
Помимо своих прямых обязанностей по службе православное духовенство выполняло большое число поручений гражданской власти. Оно, наряду с органами полицейского сыска, должно было заниматься духовным надзором и благочинием: наблюдать за раскольниками, бродячими монахами и священнослужителями, за распространителями суеверий. Помимо этого, на духовенство возлагались функции органов государственной власти совершенно для них посторонние: провозглашение и разъяснение царских указов, успокоение народного недовольства. Духовенство составляло метрические записи о рожденных, венчавшихся, умерших, подавало сведения о количестве православных в своей местности, было ответственным за составление обширной отчетности для духовной консистории. Кроме того, к пастырю обращались с требованиями и запросами всевозможные ведомства и учреждения: ученые и учебные, военные, земские, санитарные, статистические, сельскохозяйственные и др. За невыполнение обязанностей или ошибки в подаваемых сведениях и отчетах, связанных с государственной деятельностью, духовенство привлекалось к суду, подвергалось штрафу и наказанию, священник мог быть лишен прихода или отправлен на покаяние в монастырь[81]. Эта деятельность обременяла пастырей, отвлекая их от непосредственных обязанностей. В своих воспоминаниях товарищ обер-прокурора князь Н.Д. Жевахов приводит слова одного из священников: «Нас со всех сторон заваливают предписаниями и отношениями, и не только благочинный, но и губерния, и земство, и полиция… И нас рвут на все части; и бывает, что не только не хватает времени для исполнения треб, иногда срочных, но, прости Господи, иной раз в праздничные дни обедни не отслужишь из-за того, что сразу не поспеешь во все стороны. А ведь нам приходится не только службою заниматься, но часто и хозяйством. И скотину нужно напоить, и лошадке дать корму, да, и что греха таить, и землю иной раз вспахать, за плугом походить.»[82] Несмотря на множество обязанностей, русское духовенство XIX в. приняло деятельное участие в работе научных обществ: Вольного экономического, Русского географического, Этнографического бюро князя В.Н. Тенишева[83].
В начале XX в. духовное сословие оставалось достаточно замкнутой структурой не только в силу материального положения, но и самого законодательства, затруднявшего в течение ряда веков вхождение в данное сословие и выход, который был ограничен, так как оставлявший духовный сан и духовное ведомство терял все привилегии, приобретенные во время службы. Переход в духовное сословие из дворянского считался унизительным, поскольку прежние привилегии также не сохранялись. Еще в допетровской Руси переход из податного сословия не избавлял от различных повинностей. И, несмотря на многочисленные последующие законы, их упразднявшие, священнослужители по-прежнему платили налоги как владельцы земли, равно как и их дети, не переходившие в духовное сословие. Доля духовенства была завидна только для еще более приниженного и зависимого, чем духовенство, сословия крестьянства. На протяжении синодального периода законодательство, предоставляя определенные привилегии духовенству, способствовало укреплению его сословной замкнутости, отчуждало еще более от остального общества.
К.П. Победоносцев в конце XIX в. писал о духовно-религиозных началах русского народа и его верованиях: «Знаменательное явление нашего времени – борьба церковных начал с государственными»[84]. Эти слова можно отнести и к проблеме отношений духовенства и народа, а также к вопросу о том, какое положение должен занимать священник в обществе и каким должен быть церковный приход, чтобы духовенство имело подлинно нравственное и духовное влияние на народ. Современники же всерьез были обеспокоены той ситуацией, которую могли наблюдать. В частности, как отмечали «Московские церковные ведомости»: «Чем больше вдумываешься в вопрос об оживлении и обновлении церковной жизни, тем сильнее чувствуешь почти полную безысходность из того печального положения, в котором находится русская Церковь… Русская Церковь в параличе… нужно разбудить пастырей и народ»[85].
§ 2. Образование духовенства
С XVIII в. от ставленников, готовившихся к священству, требовались специальные образование и подготовка. «Закон положительно определял не возводить на священнослужительские степени неученых, помимо ученых»[86]. При определении кандидата было правилом учитывать его успехи в образовании. Указом 1808 г. предписывалось зачислять в духовное ведомство всех детей духовенства с 7 лет, и уже через 20 лет учащихся было гораздо больше, чем возможных вакансий на священнослужительские места[87]. Избыток детей духовенства послужил одной из причин замкнутости сословия: с одной стороны, кандидатов из самого священства было очень много, с другой – получить образование в семинарии лицам не духовного сословия в данных условиях было непросто. Все духовные лица были обязаны отдавать своих детей в духовные школы и не могли уготовить им другую участь. Беспрепятственный выход из духовного звания не возбранялся лишь безграмотным, недоучившимся или плохо учившимся детям: если они не попадали на место пономаря, они зачислялись в податное сословие и подлежали воинской повинности[88]. Молодому отпрыску оставался лишь единственный путь – получать образование и идти по стопам родителя-священнослужителя, учительствовать или стать синодальным или консисторским чиновником. По указу 1869 г. определение на службу в церковный клир предусматривалось только для лиц с полным богословским образованием, а в начале XX в. выход из сословия был возможен, но для коммерческих занятий, как уже было сказано выше, у детей духовенства не было соответствующих средств. Единственным верным путем проложить себе дорогу в жизни было получение образования. Характеризуя это время, митрополит Вениамин (Федченков) пишет: «В семинарию шли совсем не для того, чтобы потом служить в Церкви, а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства. Школы стали сословными. Но ученики их по окончании семинарии в огромном большинстве уходили по разным мирским дорогам: в университеты, в разные институты, в учителя, в чиновники и только 10–15 процентов шли в пастыри»[89]. Епископ Тамбовский Иннокентий (Молчанов) в своем отзыве также писал о том, что дети духовенства, как правило, поступали в пастырские школы ради общего образования, а лучшие из них выбирали затем светскую карьеру[90]. Из данной ситуации, по словам епископа Енисейского Евфимия (Счастнева), следовало, что «в священники идут не по призванию, не по внутреннему влечению и чувству, а просто потому, что так складываются обстоятельства, просто потому, что иначе некуда деться»[91]. По словам товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н.Д. Жевахова, «за последние 25–30 лет перед революцией служение Церкви в России сделалось как бы привилегией для детей церковных причетчиков, зажиточных крестьян и мещан, потому что даже дети бедного духовенства, в особенности городского, получали обыкновенно образование в светских учебных заведениях и не шли по стопам отцов, а устраивали свою будущность на разных поприщах государственной и общественной деятельности»[92]. Уже к середине XIX в. больше всего чиновников-разночинцев приходилось на выходцев из духовного сословия, которые в московской администрации составляли 22 %[93]. В Москве был относительно высок образовательный уровень представителей бюрократии: 60 % чиновников и 64 % канцелярских служащих имели образование выше начального[94].
