Георгий Флоровский - Византийские Отцы V-VIII веков

3. Преподобный Максим говорит языком Леонтия. Он противопоставляет природу (и сущность), как общее и только мыслимое (умосозерцаемое), и ипостаси, как конкретное и реальное (срв. πραγματικώς ύφιστάμενоν). И для него ипостасность ее исчерпывается особенностями («свое-образием»), но есть прежде всего самостоятельное бытие (καθ' έαυτό) «Небез-ипостасность» (т. е. реальность) не означает непременно ипостасности, т. е. самостоятельности, но может указывать еще на «во-ипостасность», т. е. бытие в другом и с другим (или на нем). Реально только конкретное или индивидуальное. Как и для Леонтия, ипостась означается не столько индивидуализирующими признаками, сколько образом бытия и жизни. Ипостасность не есть особый и лишний признак, но реальная самобытность. «Несамо-ипостасность» поэтому нисколько не ограничивает и не умаляет полноты (или «совершенства») природы. Полнота природы определяется и описуется общими признаками, «существенными» или «естественными свойствами, — они суть «приметы совершенства» (т. е. законченности или полноты)… Воплощение Слова есть восприятие и как бы включение человеческого естества в неизменяемую ипостась Слова. Христос един, «единая ипостась»; и это именно ипостась Слова. Человеческое во-ипостасно Слову. Именно поэтому сказано: Слово плоть бысть (т. е. Слово есть субъект…). «Плоть бысть», по объяснению преподобный Максима, именно и означает восприятие в ипостась, «возникновение» (генезис) чрез такое восприятие. В некотором смысле Ипостась Слова чрез Воплощение как бы становится из простой сложной («составной», σύνθετоς). Но эта «сложность» означает только, что единая ипостась есть сразу и нераздельно ипостась (т. е. личный центр) для обеих соединившихся природ. Сложность именно в соединении природ, остающихся без какого либо пременения в природных свойствах. Воплощение есть «неизреченное снисхождение Бога» (кенозис), но не есть «обеднение Божества». И человеческое в ипостаси Слова не перестает быть «единосущным» («той же сущности») с нами. Преподобный Максим определяет «ипостасное единство» именно как соединение или сведёние «различных сущностей или природ» во единство лица (ипостаси). Природы остаются различны и неподобны. Их «инаковость» не прерывается соединением, сохраняется и в том неразрывном и неослабевающем взаимообщении («со-проникновении», περιχώρησις είς άλλήλας), которое устанавливается соединением. «Говоря, что Христос из двух природ, мы мыслим, что Он из Божества и человечества, как целое из частей; и говоря, что Он после соединения в двух природах, веруем, что он пребывает в Божестве и в человечестве, как целое в частях. А части Христа суть Божество Его и человечество, из которых и в которых Он пребывает…» И больше того: не только «из двух» или «в двух», но и просто — «две природы»... Раз нет слияния, то нужно счислять…

Человеческая природа Христа единосущна нашей. Но при этом она свободна от первородного греха (это связано и с девственным рождением, с бессеменным зачатием). Иначе сказать, во Христе вновь явлена и осуществлена первозданная человеческая природа во всей ее непорочности и чистоте. И по силе ипостасного единства все человеческое во Христе было пронизано Божеством, обожено, преображено (срв. образ раскаленного железа). Человеческое дано здесь в новом и особом образе существования. И это связано с самой целью пришествия Слова, — ведь Он «стал плотию» ради обновления растлевшегося естества, именно ради нового образа бытия… Обожение человеческого не есть его поглощение или растворение. Напротив, именно в этом Богоподобии (или Богоуподоблении) человеческое подлинно становится само собою. Ибо создан человек по образу Божию и призван к Богоподобию. Во Христе и исполняется высшая и предельная мера этого уподобления, закрепляющего человеческое в его подлинном естественном своеобразии… Обожение означает неразрывную связь, совершенное согласие и единство… Прежде всего нераздельность (всегда «в общении друг с другом»). По силе ипостасного единства, Христос, будучи Богом, «неизменно вочеловечившимся», действует всегда и во всем, «не только как Бог и по Своему Божеству, но вместе и как человек, по своему человечеству». Иначе сказать, вся Божественная жизнь вовлекает в себя человечество и проявляется или источается только чрез него… Это есть «новый и неизреченный образ обнаружения природных действий Христа», — в неразлучном соединении (однако, без какого либо изменения или умаления в том, что свойственно каждой природе; т. е. «неизменно»). Возможность такого соединения обоснована в природной не-небожественности человеческого духа, являющегося посредствующим звеном в соединении Слова с одушевленной плотию (срв. у Григория Богослова). Образ действия Христа по человечеству был иной, выше нашего, и даже часто выше естества, ибо Он действовал вполне свободно и добровольно, без колебаний и раздвоения, и в неизменном согласии и даже срощении всех желаний с волею Слова. И снова это было скорее исполнением человеческой меры, нежели ее упразднением. Во всем совершалась Божественная воля, двигавшая и образовавшая человеческое воление. Однако, этим не устранялось самое человеческое воление. Человеку подобает творить волю Божию, приемля ее, как свою собственную, ибо воля Божия открывает и пролагает наиболее соответственные целям и смыслу человеческой жизни задачи и пути… Преподобный Максим видит прежде всего единство жизни, единство лица. Это единство потому так полно осуществляется в двойстве природ, что человеческая природа есть вообще подобие Божественной. Напоминание о Богоподобии человека очень облегчает преподобному Максиму раскрытие и защиту православного диофизитства. Это был важный довод и против монофизитства вообще, с его антропологическим самопринижением.

У Максима не было уже той неясности, которая оставалась у Леонтия в связи с аналогией души и тела. Преподобный Максим прямо отвергает возможность слияния (или стяжения) ипостасей на время и потом нового их разделения или восстановления. Поэтому он категорически отрицает возможность (даже логическую) предсуществования человечества Христова до Воплощения. И вообще с очень большой сдержанностью пользуется сравнением с человеческим составом. Он всегда подчеркивает: мы говорим о Воплощении Слова, а не об обожении человека… По тем же мотивам он резко отвергает учение о предсуществовании душ, как совершенно несовместимое с истиной ипостасного единства каждого человека.

4. В учении о двойстве воль и действий во Христе православный диофизитизм получает полную законченность и определенность. И только открытое и прямое исповедание человеческого природного действия и воли во Христе устраняет всякую двусмысленность в учении о Богочеловечестве.

Метафизическия предпосылки рассуждений преподобного Максима о двух действиях (энергиях) можно выразить так. Во-первых, воля и действие есть существенное свойство духовной природы, есть природное или естественное свойство; поэтому из двойства природ неизбежно следует двойство (природных) действий, и всякое колебание в признании их двойства означает невнятность в исповедании двух естеств. И во-вторых, нужно ясно и точно различать волю (природную), как основное свойство духовного бытия (θέλημα φυσικόν) и воление избирательное, волевой выбор и колебание между разнозначными и разнокачественными возможностями (θέλημα γνωμικόν)… На этих предварительных определениях преподобный Максим останавливается очень подробно. Ибо здесь именно вскрывалось основное разногласие с монофелитами. Монофелиты утверждали единичность воления и действия во Христе, единичность личной (ипостасной) воли, — ибо един Христос, един Воляший; стало быть, едино воление и одна воля. Не включает ли единство лица и единство воли? и не ослабит ли допущение двух волений единства Богочеловеческого лика? Недоумения монофелитов обнажали действительный богословский вопрос: что может означать двойство волений (и действий) при единстве и единичности Волящего субъекта? Прежде всего, здесь в сущности два вопроса. И понятие «ипостасной воли» тоже может означать двоякое: либо поглощение или растворение человеческой воли в Божественной (динамическая единичность воления); либо допущение некой «третьей» воли, соответствующей «сложной ипостаси» Богочеловека, как особому началу помимо и наряду с соединяющимися природами. Преподобный Максим отстраняет прежде всего это последнее предположение: целое не есть нечто третье, не имеет особого существования помимо своих образующих; цельность означает только новый и особый образ существования и действия этих образующих, но при этом не возникает и не открывается никакого нового источника воли и действия. Единство Ипостаси во Христе определяет образ самораскрытия природ, но не создает никакой особой, «третьей» и независимой реальности. (Ипостась Богочеловека «имеет только то, что свойственно каждой его природе»). К тому же Ипостась Христа ведь есть ипостась Слова, предвечная и неизменяемая, ставшая ипостасью и для воспринятого человечества. Стало быть, практически единство «ипостасного воления» может означать только единичность Божеской воли (вбирающей в Себя человеческую). А это явным образом повреждало бы полноту (т. е. «совершенство») человеческого состава во Христе. Всего менее можно говорить о временном и «относительном усвоении» человеческой воли Словом в порядке домостроительного приспособления, — это значит вводить докетизм в тайну Воплощения…