Шри Ауробиндо - Шри Ауробиндо. Духовное возрождение. Сочинения на Бенгали
Единственным событием в суде, достойным внимания, были показания Норендранатха Госвами. Но перед тем, как я перейду к его описанию, позвольте мне сказать несколько слов о моих товарищах по несчастью, людях, которые проходили вместе со мной по этому делу. Наблюдая за тем, как они вели себя в суде, я понял, что наступает новая эра, ибо видел, что новый тип детей взрастила наша Мать. В те времена бенгальская молодежь делилась на две категории: это были либо покорные, хорошо воспитанные, безобидные, благонамеренные, трусоватые, лишенные чувства собственного достоинства и высоких идеалов люди, либо порочные, с дурными наклонностями, хулиганы и мошенники, необузданные и бесчестные. Помимо этих двух совершенно противоположных категорий Мать Бенгалия взрастила великое множество самых разных людей, но за исключением восьми или десяти необыкновенно одаренных и сильных личностей, не было никого, кто превосходил бы эти категории. Бенгальцы отличались умом, одаренностью, но не мужеством. Глядя же на этих молодых ребят в суде, казалось, что в Индии возродились сильные, смелые, свободомыслящие мужчины былых времен, но с закалкой сегодняшнего дня. Этот смелый и невинный взгляд их глаз, слова, дышащие силой, их беззаботный смех даже в минуты опасности, их отвага, бодрость духа, умение не поддаваться отчаянию или горю – все это были не инертные индусы того времени, а вестники новой эры, новой породы людей и новой деятельности. Если они были убийцами, то нужно сказать, что кровавая тень убийства не оставила отпечатка на их характере, в котором не было ни малейшего следа жестокости, грубости или безрассудства. Нисколько не беспокоясь о будущем или об исходе процесса, они проводили время в тюрьме за мальчишескими развлечениями, шутками, играми, чтением и беседами. Они быстро перезнакомились со всеми, с офицерами, часовыми, заключенными, с сержантами-европейцами, следователями и судьями и, не делая различия между друзьями, врагами или чинами, со всеми шутили и смеялись. Время в суде для них тянулось ужасно медленно, да и, вправду, в этом фарсе было мало привлекательного. Книг, чтобы скоротать время, у них с собой не было, а разговаривать в зале суда им не разрешалось. Те из них, которые начали заниматься йогой, еще не научились концентрироваться в толпе людей и не знали, чем заняться. Вскоре некоторые из них стали приносить с собой книги, потом и другие последовали их примеру. И спустя какое-то время можно было наблюдать такую странную картину: шел суд, на котором решалась судьба тридцати или сорока человек – причем их могли приговорить к повешению или пожизненной ссылке, – а между тем кое-кто из них, даже не глядя на то, что происходит в зале суда, был погружен в чтение романов Банкимчандры или «Раджа-йоги» Вивекананды, или Гиты, или Пуран, или европейской философии. Ни английские сержанты, ни индийские полицейские не имели ничего против. Если это успокаивает тигра в клетке, думали они, нам так будет меньше работы. Да и никому не было вреда от этого. Но однажды это привлекло внимание всевидящего ока г-на Бирли, который счел это абсолютно недопустимым. Два или три дня он молчал, а потом, не в силах дольше себя сдерживать, отдал приказ, запрещающий приносить книги в суд. Вот уж действительно, Бирли так прекрасно вел процесс, а неблагодарные присутствующие вместо того, чтобы наслаждаться его речами, читали книги! Без сомнения, это было проявлением чудовищного неуважения к самому Бирли и ко всему британскому правосудию.
Пока нас держали в одиночках, возможность поговорить у нас была только в полицейском фургоне, в течение полутора часов до прибытия судьи и во время перерыва. Для тех, кто был знаком раньше, это была сладостная передышка от принудительного молчания, и они в это время оживленно беседовали, обменивались шутками и новостями. Однако к общению с незнакомыми людьми обстановка не располагала, поэтому мне не приходилось особо разговаривать. Я прислушивался к их историям и смеху, но сам разговаривал только со своим братом и Абхинашем. Однако был один человек, который часто подсаживался ко мне, это был будущий доносчик Нарендранатх Госвами. Он не был тихим и спокойным, как остальные ребята, а казался самоуверенным, бесшабашным и несдержанным в речи и в поведении. Во время своего ареста он держался смело и развязно, но, будучи по натуре беспечным и легкомысленным, не выдержал даже минимальных страданий тюремной жизни. Как сын землевладельца, воспитанный в роскоши и избалованный излишествами, он не мог вынести суровых условий заключения, в чем сам не раз признавался нам. Неистовое желание вырваться из этого ада любыми путями с каждым днем становилось для него все сильнее. Сначала он надеялся, что, отрицая свои показания, сможет доказать, что полиция под пытками добилась у него признания вины. Он сказал нам, что его отец сможет представить суду нужных свидетелей. Но через несколько дней дело приняло новый оборот. Его отец и моктар, помощник адвоката, стали часто посещать его в тюрьме, а потом к ним присоединился и следователь Шамс-ул-Алам и стал вести с ним длительные конфиденциальные беседы. Через какое-то время Госсайн вдруг стал проявлять любопытство и задавать вопросы. При этом многие начали относиться к нему с подозрением. Он задавал разные вопросы, спрашивал о Бариндре и Упендре, были ли они знакомы или близки с «большими людьми Индии» и кто помогал деньгами тайному обществу, были ли в нем люди, действующие за пределами Индии и в ее провинциях, кто сейчас руководит обществом, где находятся его отделения и т. д. Известие о том, что Госсайн вдруг стал проявлять неожиданную тягу к знаниям, быстро распространилось среди заключенных, да и его конфиденциальные свидания с Шамс-ул-Аламом стали общеизвестной тайной. Об этом много говорили, и некоторые даже заметили, что всякий раз после визита полиции у Госсайна рождались новые вопросы. Не стоит и говорить, что на свои вопросы он не получал удовлетворительных ответов. В самом начале, когда заключенные только заговорили об этом, сам Госсайн признался, что полиция всячески старается уговорить его стать «осведомителем правосудия». Как-то он упомянул это в разговоре со мной в суде. «И что ты им сказал?» – спросил я его. «Неужели ты думаешь, я их послушаю! И даже, если бы и так, я не знаю ничего, что могло бы их интересовать». А когда через несколько дней он опять заговорил об этом, я заметил, что это зашло уже слишком далеко. Стоя рядом со мной при опознании, он сказал: «Ко мне все время приходят из полиции». Тогда шутки ради я сказал ему: «Почему ты им не скажешь, что сэр Эндрю Фрейзер[201] был главным покровителем тайного общества. Это было бы достойной наградой за их старания». «Я сказал им примерно что-то в этом роде», – ответил Госсайн. «Я сказал им, что наш руководитель – Сурендранатх Баренджи и что я однажды показал ему бомбу». Потрясенный таким заявлением, я спросил: «Зачем ты это сказал?» На что Госсайн ответил: «Я устрою им такую кашу… Я им много чего сказал в таком роде. Пусть они теперь попробуют все это доказать. Может, так и весь процесс лопнет». На что я только сказал: «Тебе лучше оставить эти шутки. Хочешь быть умнее их, а окажешься в дураках». Не знаю, правду ли сказал мне Госсайн. Другие заключенные думали, что все это он говорил, чтобы сбить нас с толку. А мне кажется, что тогда Госсайн еще не решил, стать ли ему доносчиком, даже если он уже и сделал довольно много в этом направлении, но он также рассчитывал сбить полицию с толку и тем самым сорвать процесс. Дурные натуры всегда пытаются достичь цели обманом и неправедными путями. С тех пор я понял, что под нажимом полиции, говоря им правду и неправду – то, что они хотели, Госсайн пытался спасти собственную шкуру. Дурной человек деградировал на наших глазах. Я замечал, как Госсайн менялся с каждым днем, его лицо, движения и манеры, его язык были уже не такими, как раньше. В оправдание своего предательства он стал приводить политические и экономические доводы. Не часто приходится наблюдать столь поучительный психологический случай.
IXСначала никто не подавал виду, что намерения Госсайна всем известны. Да и он сам, не отличаясь большим умом, не подозревал об этом довольно долго, думая, что помогает полиции тайно. Но все выплыло на поверхность, когда через несколько дней нас перевели из одиночки в общую камеру и мы могли разговаривать с утра до ночи. Один или двое из парней поругались с Госсайном. Из их слов и весьма недружелюбного отношения всех остальных Госсайн понял, что его замыслы стали всем известны. Когда позднее он дал показания в суде, некоторые английские газеты сообщили, что это вызвало удивление и беспокойство среди обвиняемых. Не стоит и говорить, что все это было выдумкой репортеров. Содержание этих показаний было известно нам заблаговременно. На самом деле, даже день, когда будут даны показания, был известен заранее. Незадолго до того один из обвиняемых подошел к Госсайну и сказал: «Послушай, брат, я больше не могу здесь оставаться. Я тоже хочу стать осведомителем полиции. Пожалуйста, скажи Шам-сул-Аламу, чтобы он освободил меня». Госсайн согласился и через несколько дней сообщил, что по всей вероятности просьба обвиняемого будет удовлетворена, и предложил, чтобы тот постарался добыть еще кое-какую информацию у Упендры и других, например о расположении отделений тайного общества или его руководителях, и т. д. Новоиспеченный осведомитель был парень с чувством юмора и любитель посмеяться, и, по совету Упендры, он сообщил Госсайну несколько выдуманных имен, а также сказал, что среди руководителей тайного общества были Вишамбхар Пиллаи в Мадрасе, Пурушоттам Натекар в Сатаре, профессор Бхатт в Бомбее и Кришнаджирао Бхао в Бароде. Госсайн был в восторге и передал все эти «правдивые» сведения полиции. Полиция же обыскала весь Мадрас, нашла много Пиллаев, маленьких и больших, но ни одного Пиллаи Вишамбхара, ни даже пол-Вишамбхара; что касается Пурушоттама Натекара из Сатара, то его личность тоже, казалось, скрывалась под мраком неизвестности; в Бомбее нашли некоего профессора Бхатта, но он был совершенно безобидный и при том еще лоялист, и было маловероятно, чтобы какое-нибудь тайное общество использовало его как прикрытие. Тем не менее, когда Госсайн давал свои показания, он опирался на то, что раньше слышал от Упендры, и называл таких лидеров заговора, как несуществующий Вишамбхар Пиллаи и т. д., и Нортон в дальнейшем использовал эту информацию в своей фантастической обвинительной теории. Что касается Кришнаджирао Бхао, то полиция устроила мистификацию, представив суду копию телеграммы, посланной неким Гхошем из Маниктола-Гарденз Кришнаджирао Дешпанде из Бароды. Никто из жителей Бароды не знал никого под этим именем, но уж коли правдивый Госсайн назвал имя Кришнаджирао Бхао из Бароды, то уж без сомнения Кришнаджирао Бхао и Кришнаджирао Дешпанде должны были быть одним и тем же лицом. А существовал ли Кришнаджирао Дешпанде – это уже не важно, так как в письмах упоминается имя многоуважаемого Кешаврао Дешпанде. А потому Кришнаджирао Бхао и Кришнаджирао Дешпанде это один и тот же человек. Из чего следует, что Кешаврао Дешпанде – руководитель тайной организации. Вся знаменитая теория г-на Нортона строилась на подобных невероятных умозаключениях.
