Вениамин Милов - Дневник инока
Пребывание в учебных заведениях, начиная от школы, конечно, добавляло свою долю в общее развитие, но не пробуждало сердца, не воспитывало сердечного церковного чувства. И знания, вынесенные из духовной школы, оказались малопригодными на практике. Благодарю я воспитавшую меня школу за то лишь, что она научила меня литературно мыслить, излагать письменно свои представления, научила лепетать богословские выражения и слова без сердечного понимания их сущности. Душа моя, не имевшая ни постоянного подвига молитвы, неискусная в посте, чуждая покаяния, насыщенная честолюбием и гордостью, не могла за все время школьного обучения сколько‑нибудь проникнуть в дух и смысл христианской веры, не интересовалась всецело, до самозабвения, премудростью Божией. И лучи Божественного Откровения скользили по поверхности сердца, не проникая вглубь, подобно елею — в кости.
Система оценок, господствовавшая в школах моего времени, способствовала развитию во мне крайнего честолюбия, болезненной жажды первенства и похвал. Сколько горя доставляли мне низкие баллы по каким‑либо предметам! Из‑за этого я плакал, завидовал товарищам, переживал тяжкие минуты, досадовал на слабость своих дарований. Семнадцать лет учения я назвал бы непрекращающимся страстным горением в огне самолюбивых чувств, достигших некого утоления с окончанием академии и после вновь мучительно воспылавших, только в иных формах.
Свои лучшие уроки жизнь чаще всего напечатлевает с помощью живых примеров добра, наглядных образчиков благоговения и любви к Богу и людям. Таких носителей правды Божией, сильных, увлекающих, вызывающих желание подражать им, среди преподавателей мне не встретилось. Педагоги мои чаще всего были люди со странностями, окарикатуренные человеческими немощами, за малым лишь исключением. Острый ум детей наделил почти каждого из них едкими прозвищами, вызванными их слабостями и недостатками. Холодные, замкнутые в себе, раздражительные, касательно нравственности — нередко с сомнительной репутацией учителя мои не умели заставить полюбить излагаемые предметы. Да и насколько благотворно они могли подействовать на детские и юношеские души, когда, вероятно, и сами не очень‑то любили те облаети знания, которые были призваны раскрывать перед нами. Огонек воодушевления я встретил в двух–трех учителях из всей их плеяды. Вот почему не хочется данные воспоминания облекать в форму рассказов о личностях. Сам я исполнен зла, поэтому надо спешить оплакать свои грехи. Судить же других никто из смертных не призван. Говори о старших или хорошо, или ничего [не говори]. Я изберу последнее во избежание анекдотов. Не могу, впрочем, обойти молчанием того, что некоторые учителя старались завоевать среди учеников расположение внеурочными дружескими беседами с оттенком цинизма и вульгарной откровенности. Конечно, результаты подобных сближений были плачевны: они льстили юношеским страстям и отнюдь не созидали нравственно.
Заботы об удержании себя на высоте положения пестовали во мне эгоиста до мозга костей, обидчивого самолюбца, этакое закрытое для сторонних взоров существо, полное страстей. Я был тупицей в понимании сокровищ веры, доступных исключительно смиренному сердцу и духовному настрою
В мое время в среде сверстников начали складываться разнообразные кружки: литературные, исторические, философские. Я избегал их, потому что боялся уклониться в общность знания, не усвоив твердо классных уроков. Да, вероятно, и не ошибся в расчете. Для углубления понимания той или иной науки требуется время, всеохватная память, добросовестность изучения материала в строгой последовательности. У меня же в тот момент не было соответствующих условий, благоприятных для накопления научного багажа. Все строится промыслительно. Благодарю Бога за пройденные пути жизни.
12/25 марта 1928 года
Несравненно большее, чем Духовная школа, оказали на меня влияние Святая Церковь с ее богослужением и духовное чтение. Любил я ходить молиться преимущественно в вятский кафедральный собор, Трифонов мужской монастырь и архиерейскую Крестовую церковь.
В кафедральном соборе благоговела душа пред гробницами святителя Ионы, архиепископа Вятского и Великопермского[34], и Лаврентия (Горки)[35], покровителя наук в вятских Духовных школах. Часто останавливался я перед Тихвинским образом Божией Матери, некогда стоявшим в келлии архиепископа Ионы, открывал Пресвятой Богородице свою душу и просил Ее защиты от искушений и помощи в несении скорбей жизни. В соборе находились еще два чудотворных образа — Святителя Николая и Архистратига Михаила. Воспламенялась душа любовью к Николаю Угоднику, особенно при слышании рассказов, как в наше время Святитель Божий видимо являлся некоторым достойным в свой годовой праздник на соборном амвоне и преподавал благословение толпам молящихся.
Действовала на меня благотворно и полная благодати атмосфера храма преподобного Трифона в Успенском монастыре[36], где покоятся на ложах своих два вятских праведника — праведный Трифон и блаженный Прокопий, Христа ради юродивый. Войдешь, бывало, в монастырский храм — и благодать Божия так и коснется ощутительно сердца, исполнит его благоговением к Богу, возродит жажду служить Господу всеми силами. Стенная роспись храма невольно переносила мыслями в эпоху жизни святого, много скорбевшего, плакавшего и болезновавшего от искушений ради Царствия Небесного. А Крестовая архиерейская церковь ввела меня в понимание красоты церковных мотивов и сладости пения антифонов и различных молитв из чина всенощной и литургии. Может быть, погибла бы душа моя без поддержки благодати, которую я почерпал у Матери–Церкви. Благословен Бог, создавший на земле Свои храмовые чертоги и услаждающий грешные человеческие сердца небесными песнопениями! Нет ничего прекраснее, чище, полезнее, сладостнее Святой Церкви. Целовать хочется стены и пороги каждого храма, радоваться при видении церковных куполов, высящихся к небесам и освящающих все окрест.
В Вятке, несмотря на мое крайнее недостоинство, Господь благословил приблизиться к престолу Божию. Я сделался книгодержцем у Преосвященного Никандра[37], впоследствии митрополита Ташкентского. Эта обязанность помогла мне лучше усвоить богослужение, я наслаждался молитвой за архиерейской благоговейной службой, а главное прилеплялся к Богу. Великолепие церковной службы настолько приподнимало душу, что отблеск небесной красоты предвкушался внутренним чувством и невольно возникали раздумья: насколько же восхитительна подлинная музыка ангельского пения и как возвышенны трепетное благоговение и любовь небожителей, всегда зрящих Господа Спасителя лицом к лицу!
В день Апостола Фомы епископ Никандр посвятил меня в стихарь, причем он был специально сшит по моему росту из казенного материала.
Во время летних каникул я на протяжении нескольких лет уезжал из Вятки на отдых в монастырь. Чисто внешне эти поездки были вызваны как бы случайной причиной. Мать, вынужденная возить на курорт моего старшего брата, у которого болели легкие, не знала, куда меня деть. К нам зашел как‑то игумен Яранского Пророчицкого общежительного мужского монастыря отец Геннадий. Мать и предложила ему взять меня на лето в обитель. Я неохотно, с тайным скрежетом зубов, покорился необходимости ехать к инокам. Между тем Господь промыслительно готовил меня к иноческому жребию, тем более что быть монахом я дал обещание Богу еще в бытность семинаристом.
Как‑то весной во время экзаменов, когда только что вскрылась река Вятка от льда, я поехал с двумя товарищами кататься на ялике. Река разливается у города приблизительно на версту или на полторы в ширину и затопляет стоящий между ее рукавами лес. Приятно было кататься среди лесных аллей на лодке. Картина эта напоминала нечто кинематографическое. В один из дней такого катания погода сначала стояла ясная, потом на небе показалось серое облачко, пошел снег, поднялась буря. Река взволновалась… Попытка добраться до берега была безуспешна. Из‑за волн руль отказывался действовать. Что оставалось делать в такой крайности? Смерть витала над нами. Тогда я сердечно взмолился Богу и сказал:"Господи! Спаси только меня от смерти. Я жизнь свою посвящу Тебе и буду монахом".
После этих слов сердце исполнилось надеждой на спасение. Хотя лодку заливало водой, я и два мои товарища продолжали бороться с волнами. Медленно, рискуя ежеминутно быть опрокинутыми водяными валами, мы все‑таки с Божией помощью добрались до противоположного берега, жутко взволнованные и продрогшие.
Несомненно, поездки в монастырь, с легкого почина моей матери, были постепенным осуществлением данного обещания стать монахом.
Не знаю, как благодарить Господа за то, что Он судил мне пожить в монастыре. Обитель иноков есть лучшая академия спасения, вернейшее училище Богообщения. Светские и духовные школы на пути спасения бессильны дать человеку то, что может получить он в обители. Монастырь дал мне ощутить благодатную силу молитвенных правил, показал значение осмысленного продвижения к перевоспитанию грешного сердца. Сколько встретил я здесь светлых личностей, сколько почерпнул живых опытных наставлений! Душа моя восприняла много иноческих рассказов о мучительной борьбе со злом. Благодарю Тебя, Господи, приведшего мое окаянство в соприкосновение с сосудами Твоей Божественной силы!
