Шри Ауробиндо - Шри Ауробиндо. Упанишады. Кена и другие
О Переводе Упанишад
Этот перевод некоторых более простых и более доступных для непосвященных Упанишад,[7] положивших начало другим священным и философским текстам индуизма, не включенным в категорию Книг Откровения, и объединенных под названием «Книга Бога», был осуществлен на основе четкого и неизменного принципа – представить Англии и через Англию Европе только ту часть религиозно-философских идей Индии из арсенала ее письменного наследия, которую Запад готов воспринять, причем представить в форме, обязанной быть привлекательной для западного интеллекта и давать ему пищу. Первая часть этого принципа обусловила жесткий, связанный с заданными критериями отбор, вторая продиктовала стиль и метод изложения, которое должно было стать скорее литературным, нежели буквальным.
Ряд переводов под названием «Священные книги Востока», редактором которых был покойный профессор Макс Мюллер, был выполнен в схоластическом и специфическом духе. Профессор Макс Мюллер, ученый, обладавший широкими познаниями, большой разносторонностью и необычайно активной, изобретательной и безответственной фантазией, завоевал в Индии немалое уважение за свою приверженность к изучению ведического наследия, но следует честно признать, что он был скорее грамматиком и филологом, чем серьезным специалистом-санскритологом. Он мог достаточно хорошо подвергать санскритские тексты грамматическому разбору, но не чувствовал этот язык и не улавливал дух, скрывающийся за буквой. Соответственно, он имел два весьма неверных суждения: он вообразил, что, сидя в Оксфорде и производя с помощью собственной блестящей фантазии новые смыслы, мог понять Упанишады лучше, чем Шанкарачарья или любой другой способный и образованный индус; он также вообразил, что для Европы важно знать именно то, что видели в Упанишадах и что считали важным он и другие европейские ученые. На самом же деле это не имеет значения ни для кого, кроме самих ученых. Что действительно важно знать для Европы, так это в первую очередь реальный смысл экзотерического учения Упанишад и, в меньшей степени, тот смысл, который вкладывался в них философией индуизма. Сведения о последнем могут быть почерпнуты из комментариев Шанкарачарьи или других философов, которые могут изучаться как в оригинале, так и в переводах, издаваемых с превосходной эрудицией и благороднейшими намерениями Дравидийским округом, который именуется материалистами отсталым по их невежеству. Что же касается реального смысла, то некоторая попытка передать его предпринята в этой книге.
Может быть задан вопрос: почему отобраны только эти Упанишады, хотя существует множество других, куда больших по масштабу и не меньших по значению? В ответ я могу процитировать предложение из «Предисловия» профессора Макса Мюллера к «Священным книгам Востока». «Признаться, – говорит он, – для меня было постоянной проблемой, которая в большой степени осталась и сегодня, каким образом в “Священных книгах Востока” наряду с таким обилием нового, естественного, простого, прекрасного и истинного могло оказаться такое количество вещей не просто бессмысленных, искусственных и глупых, но даже ужасных и отвратительных». Что ж, сам я являюсь всего лишь жалким уроженцем Востока, чей вульгарный ум не склонен к отрицанию грубых физических фактов жизни и природы и не в состоянии понять, почему мы должны отворачиваться от них с чопорно-респектабельным выражением, рассчитывая своим притворством скрыть их существование, и в этом, по-видимому, причина некоторого моего недоумения относительно того, что же такое ужасное и отвратительное профессор мог обнаружить в Упанишадах. Впрочем, я почти с младенчества воспитывался в Англии и получил английское образование, так что смутные предположения у меня есть. Зато нет сомнений, что он подразумевает под «бессмысленным, искусственным и глупым». В Упанишадах «бессмысленно» все, что не могут понять европейцы, «искусственно» все, что выходит за рамки их умственного опыта, и «глупо» все, что не в силах объяснить европейская наука и мудрость. Впрочем, со стороны европейца подобное отношение почти неизбежно, ибо все мы судим в соответствии со своими убеждениями, и в любой нации есть лишь очень небольшая горстка людей, ум которых открыт, которые способны понять, что могут быть убеждения, не совпадающие с их собственными и, однако, не в меньшей, а даже в большей степени несущие в себе истину. Ведь по большей части люди – рабы своих ассоциаций.
Давайте представим, что церемонии и службы Римской Католической Церкви представляют собой не обряды из требника, без осмысления заимствованные преимущественно из восточного оккультизма, но что они были организованы так, чтобы стать совершенными символами неких глубоких метафизических истин и производить определенный духовный и материальный эффект в соответствии с научными знаниями о власти звука над умом и материей; что в терминах этих символов и зачастую иносказательным неясным языком написаны глубокие философские работы; а теперь, наконец, давайте представим, что их перевели на бенгальский или хиндустани и предложили образованному пандиту, который учился как в Калькутте, так и в Навадвипе или Бенаресе, – и к каким заключениям он придет? Имеет смысл показать это на конкретном примере. Иисус Христос был великий мыслитель, который овладел некоторым божественным знанием – по-видимому, самостоятельно, без чьей-либо помощи, хотя наверняка сказать нельзя; но те, кто записал его высказывания, были преимущественно людьми заурядными, весьма ограниченными и малообразованными и, похоже, чрезвычайно скверно понимали смысл его глубочайших слов. Например, когда он сказал: «Я и Отец Мой Небесный – одно», выражая глубочайшую истину о тождестве человеческого и божественного «я», они вообразили, что он выдвигает личную претензию на статус Бога; таким образом возникла и необычайная легенда о Деве Марии и все из нее вытекающее. Далее, нам всем хорошо известна история о Последней Вечере и замечательно многозначительное высказывание Иисуса, когда он преломил хлеб и дал вино своим ученикам: «Сие есть плоть моя и сие есть кровь моя», а также удивительный обряд евхаристии и учение о пресуществлении, которые на нем основала Римская Католическая Церковь. «Клевета! Святотатство! Еретический бред! – кричит протестант. – Причудливая восточная метафора – и ничего более». Если так, то метафора в самом деле «бессмысленная, искусственная и глупая», нет, даже «ужасная и отвратительная». Однако я предпочитаю думать, что в словах Иисуса всегда был смысл, как правило, истинный и прекрасный. С другой стороны, учение о пресуществлении не понимают сами католики, оно для них – «таинство». Но как же очевиден его смысл для мышления восточного! Плазма материи, пищевая оболочка вселенной, к которой относятся хлеб и вино, представляет кровь и плоть Бога и символизирует великое изначальное жертвоприношение, когда Бог распял себя для того, чтобы мир мог существовать. Беспредельный должен был стать предельным, Необусловленный – обусловить себя, Дух – развернуть Материю. Бог действительно пребывает в хлебе и вине, принимаемых причащающимися, но не присутствует в нашем сознании, а чтобы Он предстал ему (то есть нашему сознанию), требуется акт веры; вот в чем состоит весь смысл учения о пресуществлении. Ибо, как говорят Упанишады, мы должны поверить в Бога прежде, чем сможем познать Его; мы должны осознавать, что «Он есть», прежде, чем сможем осознать его сущность. Действительно, как взрослый человек мог бы что-либо знать, если бы ребенком не верил в то, что говорит учитель или книги? Однако будь написана по евхаристии глубокая философская работа, в которой обозначались бы великие истины, но всегда через символ хлеба и вина, а вся терминология основывалась бы на этих символах и опирающемся на них учении о пресуществлении, что сказал бы по этому поводу наш пандит-индус? Будучи ученым и философом, он, несомненно, нашел бы в ней немало «нового, естественного, простого, прекрасного и истинного», но также много «бессмысленного, искусственного и глупого» и, на его вегетарианский взгляд, даже «ужасного и отвратительного». Что же касается самого символа, то бедного вегетарианца могло от него, пожалуй, даже стошнить. «Какая мерзкая чушь! – говорит протестант. – Мы обязаны верить в то, что едим Бога!» Может ли такой человек знать, где Он пребывает?
Аналогичным образом, многие Упанишады написаны с использованием загадочных символов, фразеологии и образов, которые имеют или имели когда-то глубокий смысл и соотносились для индусов с предметами священными, но европейцу должны представиться непонятными и отвратительными. Будет ли толк, если предложить Европе такие труды, как Чхандогья или Айтарея Упанишада, в отношении которых даже большинство индусов затрудняются или вовсе не могут проникнуть в каждую скрытую за символом истину? Были отобраны лишь несколько Упанишад, в которых существо дела передается в наиболее поэтичной и наименее специфической форме; единственное исключение составляет Упанишада Вопросов[8] , которая европейскому уму неизбежно покажется странной и не вполне доступной. Ее, однако, необходимо было включить, дабы как следует представить некоторые подробности и основные идеи философии Упанишад, а ее специфические элементы обладают большей всеобщностью, чем у Чхандогьи и Айтареи.
