Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

«…И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова. И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. — Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня».

Здесь, под мифом — мистерия, как под слоем белил на кносских камнях — знак Двуострой Секиры. Что значит «бедро» Иакова? «Жила вертлюжья», определяет Талмуд с анатомическою точностью, уже не помня, в чем дело. Бог, в сильном борении, «повредил сухожилье», «вывихнул вертлюг» у Иакова, так что тот «захромал на бедро свое». Зачем Бог это сделал, непонятно. Но, вспомнив мнимое «бедро», действительное женское чрево Зевса Лабранда, где заключен недоношенный Семелою Вакх, и мнимое «бедро», действительный пол Адониса-Аттиса, раненного вепрем, и мнимое «ребро», действительную, по Талмуду, «женскую половину Адама», рождающего Еву, — мы, может быть, поймем, что значит и «бедро» Иакова.

Что с ним делает Бог? «Борется» — обнимает его в борении. «И сказал Иаков: скажи мне имя Твое. — И Он сказал: что ты спрашиваешь о имени Моем? Чудно оно» (Быт. 32, 24–31. — Delitzech, Genesis, 417–418). Чудно имя Божие — его нельзя сказать; чудно боренье — объятье Божие — о нем и подумать нельзя.

«Ты — Жених крови у меня, Жених крови по обрезанию», — говорит Сепфора, жена Моисея, кидая обрезанную крайнюю плоть сына своего к ногам Господа. Кому говорит? Сыну — в переводе, в подлиннике — Богу: Бог есть Жених Израиля. Судя же по образу Божьему в первом Адаме — Адамоеве, Мужеженщине (так опять по Талмуду), Бог Элогим — два Бога в Одном — есть Невеста-Жених и Жених-Невеста Израиля. Это значит: богоборчество Иакова — богосупружество Израиля.

Тот первый сон Иакова, уснувшего на двойном камне, Бэтиле — сон о двуполости космической, лестнице, соединяющей небо с землею, а этот, второй, — о Двуполости Божественной.

Густо облако мифа, но и сквозь него просвечивает молния мистерии, — две сложенные вместе, двойные Секиры — два соединенных в любви Андрогина — Бог и Человек.

Если так, то и в этой странице Святой Книги для нынешних людей — только «половое безумье», psychopathia sexualis, и легче всю Книгу отвергнуть, чем это принять. Вот что, однако, удивительно: этим безумьем заражено все человечество, вплоть до наших дней, потому что и евангельское слово о скопцах нам кажется «безумным»; только мы одни разумны. Но, судя по Европе-Содому, не вернее ли обратное: человечество разумно — безумны мы?

«Рим — Любовь», Roma — Amor, вещим оказался смысл этого обратного созвучья для обоих Римов, языческого и христианского. Древнее, может быть, уже непонятное, но все еще действенное, знамя Аттиса — двуострую секиру над пучком связанных копий с орлом и надписью: Senatus Populusque Romanus, — поднял языческий Рим, во главе своих легионов и прошел победителем весь мир.

«Папою» — древним именем бога Аттиса — назван и первосвященник нового христианского Рима, тоже победившего мир. С «крестом-секирою» Аттиса, Labrys, может быть, связан и Labarum, небесное знаменье, Крест, Константина Равноапостольного: Сим победиши.

Аттис для нас только тень тени, сон во сне. Но вот, два Рима, две величайшие твердыни мира, зиждутся на этой тени и сне; наши же твердыни разлетаются, как сон.

Римляне, люди совершенного здравого смысла, поклоняются богу Андрогину, Аттису; если же у них рождается гермафродит, топят его в воде, думая, что таким рождением предрекаются великие бедствия, — конец Рима — мира. Это, конечно, суеверье, но, может быть, и смутная догадка о чем-то трансцендентно-действительном: бог Андрогин человеку-гермафродиту противоположен, как высшая точка двуполости — низшей, как чудо — чудовищу, новый космос — древнему хаосу. Нам эта половая эсхатология, чувство мирового конца в поле, так же недоступна, как существам трех измерений — четвертое, и это, может быть, одна из причин того, что мы, тоже люди как будто совершенного здравого смысла, не создали и, вероятно, никогда не создадим ничего подобного двум римским всемирностям, христианской и языческой.

Слишком ли мы боимся «полового безумья»? Нет, недостаточно; наш страх — только здешний, земной, а пол, как смерть, в здешний порядок не вмещается, уходит — в нездешний, из трех измерений — в четвертое. Каждый любящий, — хотя бы только на миг, но мигом этим решаются вечные судьбы любви, — был или будет на тех рубежах, где кончается земная, Евклидова геометрия пола, и начинается — другая, неизвестная.

Там, где с землею обгорелойСлился, как дым, небесный свод,Там, в беззаботной веселой,Безумье жалкое живет.(Тютчев. Безумье)

Там бродят два демона, два Близнеца — Самоубийство и Любовь; там носится Агдистис — «круглая молния», готовая взорваться всесокрушающим взрывом Конца. Это и во сне нам не снилось? Нет, снилось, но мы забыли.

Люди первого мира — «атланты» в мифе Платона, «исполины» в Книге Бытия — погибли от «разврата»; крайняя же степень разврата — Содом — поклонение образу Божественной Двуполости, искаженному в дьявольском зеркале. Вот почему слова Марселя Пруста: «первое явление Женомужчин, потомков Содомлян, пощаженных небесным огнем», звучат, как похоронный колокол, над второй Атлантидой — Европой.

«Уже и секира при корне дерев лежит», — Секира Двуострая. «Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь», — огонь Конца.

Пол и Личность, — вот у каких корней лежит Секира. Как относятся друг к другу Личность и Пол? Люди раз уже ответили на этот вопрос не так, как надо, и первый мир погиб; погибнет и второй, если люди ответят снова не так.

Пол и Личность, значит: здешний, в трех измерениях, пол и нездешняя, в четвертом измерении, двуполость.

«Личность — равноденствие полов», в этих трех словах Розанова — весь главный половой смысл древних мистерий (В. Розанов. Люди лунного света, 1913, с. 104), так же, как в этих словах Канта: «Только муж и жена вместе образуют человека, erst Mann und Weib zusammen machen den Menschen aus». Муж и жена, конечно, в браке не внешнем, а внутреннем, не в двух существах, а в одном, — в Личности. Личность — экватор двух гемисфер, мужской и женской. «Есть третий человек, около Адама и Евы. Это тот Адам, из которого еще не вышла Ева, — первый, полный Адам. Он древнее того первого человека, который начал размножаться» (Розанов, Л. л. с., 101).

Так в человеке — так и в природе. Вещий бред мистерий подтверждается точным знанием, биологией. «В мире животных и растений, так же как в мире человеческом, нет однополых особей, — все промежуточны между двумя полюсами, мужским и женским, все двуполы» (О. Вейнингер. Пол и характер. Русск. перев., предисл.).

Внутренняя двуполость особи есть первый зачаток личности; особь двупола, поскольку неповторима в роде, единственна; особь есть личность, поскольку выходит из рода, из пола, как орудья размножения, потому что «пол заключается во всем теле», по глубокому наблюдению зоолога Иог. Стэнструпа (Вейнингер, 90). Пол шире половых признаков: он в каждой клетке тела; не пол в теле, а тело в поле.

Первая попытка личности выйти из родового, безличного в поле и есть двуполость особи. Быть личным, значит — быть двуполым.

«Логос прежде был, нежели стать земле», — учит Гераклит, посвященный в мистерии Эроса-Аттиса — того же Логоса. В мифе Платона тела андрогинов — совершенные сферы. Звездная сфера небес есть, может быть, видимый образ, как бы тело Андрогина-Логоса. Если же мир сотворен Словом Божиим, Логосом, то и двуполость во всех существах есть неизгладимый след Творца в твари. Это и значит: биология и мистерия утверждают один и тот же догмат божественно-космической двуполости.

Миф-мистерию Платона или, точнее, доплатоновских орфиков о двуполом Эросе, уже для самого Платона темный, раскрывает его христианский ученик, Вл. Соловьев, с такою ясностью, как этого не делал никто никогда. Там, где нынешние люди, настоящие и бывшие христиане одинаково, видят только «половое безумье», Вл. Соловьев находит «смысл любви», и, может быть, не случайно этот луч света упал в нашу Содомскую ночь.

«Личная любовь никогда не бывает служебным орудьем родовых целей, — говорит Соловьев. — Половая любовь и размножение находятся между собою в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другое». Эта обратность, начинаясь уже на низших ступенях органического мира, постепенно возрастает, «пока, наконец, на самом верху, у человека, не является возможною сильнейшая половая любовь, даже с полным исключением размножения» (Вл. Соловьев. Собр. cоч., VI, 365). Это значит: пол есть нечто большее, чем «воля к продолжению рода», и если что к чему прибавка, то вовсе не пол к роду, а род к полу. Смысл любви надо искать не в том, как пол относится к роду, а в том, как он относится к личности.